— Минсок любил меня, хотя совсем не должен был, а я просто позволял себя любить… У нас с ним были очень нездоровые братские отношения…
Лухан на секунду перестал дышать. Под «нездоровыми братскими отношениями» он понимал вовсе не то, что Чондэ имел в виду, так что эта фраза почти выбила его из колеи, ведь он не имел ни малейшего понятия, как на это реагировать.
— В том плане, какие обычно у братьев отношения? Вечные перепалки, борьба за что-то… любовь, игрушки, свободу, и прочее, и прочее. Вот у нас всего этого не было. Минсок был тихим ребенком. Он никогда не повышал на меня голос, не поднимал руку, не ругался. Просто терпел все мои выходки, иногда объясняя, что так нельзя делать. Но разве мне было до этого дело? Я был в том возрасте, когда разговоры лишь пустой звук. Объяснять мне что-то бессмысленно. А он объяснял. Упорно. Всегда действовал только словами. А еще всегда брал вину на себя, если я что-то делал не так. Кто разбил? Минсок. Кто сломал? Минсок. Кто подрался? Минсок. Всегда только он. Всегда сам честно сознавался в том, чего не делал. И на десятый раз все уже стали понимать, что не он виноват, но он всегда гнул свое. «Это сделал я». «Никто больше не виноват». «Только я». Вот так он говорил.
Чондэ печально улыбнулся своим мыслям, сжимая пальцы в кулак.
— Однажды, мы гуляли недалеко от дома. Там было такое высокое дерево, — Ким махнул рукой вверх, обозначая размеры того самого дерева, — мне было не очень много лет. Я был в том возрасте, когда просто носишься вокруг, на все залезаешь, падаешь, во что-то врезаешься. И Минсоку наказали за мной внимательно следить, чтобы я не убился. И вот это дерево… я так хотел на него залезть. Не знаю, это была мечта, маниакальное желание. Оно еще таким удобным было. Просто создано для того, чтобы на него забраться. Но Минсок не разрешал. Говорил, что это опасно, что я могу упасть… Да разве я слушал? — страстно заговорил Чондэ, активно жестикулируя руками. — Я видел, как туда забирались ребята постарше, и мне тоже хотелось. И вот в один прекрасный момент Минсок отвлекся, не помню уже на что. Вроде позвал его кто-то или еще чего. Я воспользовался моментом и влез на это дерево. Ну, и конечно же, благополучно с него навернулся. Да так удачно, что сломал ногу. И виноват в этом был кто? Правильно. Минсок. Принес меня, и долго извинялся перед моей мамой. Просил прощения за то, что недосмотрел. Она-то его не винила, понимала, что такое случается. Но отец… у него был крутой нрав и тяжелая рука. Он часто прибегал к насилию. Говорил, что это в целях воспитания, но на самом деле ему было без разницы кого бить. Ему просто нужна была причина. Оправдание своей неоправданной агрессии. И Минсок всегда сам признавался. Сам. Прекрасно понимая, чем это грозит. А потом просто героически терпел побои. Меня отец в детстве никогда не бил. Он всегда бил Минсока. Тогда я был слишком мал, чтобы понять, какая это жертва. Он был не обязан. Но самое парадоксальное знаешь что?
— Что? — осторожно спросил Лухан. Он уже и не был рад, что ему открыли эту тайну.
— На том дереве, с которого я упал, через пару лет повесилась моя мать. И знаешь, кто в этом был виноват?
— Минсок? — Лухану было страшно даже предположить такое.
— Схватываешь на лету, — усмехнулся Чондэ.
— В смысле, он…
— В смысле он был ни при чем, — мотнул головой Ким. — Он был ребенком, и я не замечал за ним, чтобы он пытался довести мою мать до самоубийства. Вина целиком и полностью лежала на моем отце, но он был не из тех, кто способен это признать. Так что он просто искал виноватых. И варианта было два: я или Минсок. В итоге, все за всех решил Минсок. Они там с батькой сошлись во мнении, что мне о смерти матери знать не обязательно, а потом отец избил Минсока до полусмерти и на этом они разошлись, продолжив жить как ни в чем не бывало. Вот такая вот история семейных отношений.
Лухан в недоумении замер. Это было вовсе не то, что он ожидал услышать. Ему и в голову такое не могло прийти. Образ Минсока медленно, но верно менялся под натиском обстоятельств. И если честно, так вдруг захотелось его обнять. При встрече. Сказать что-нибудь хорошее и простить ему все обиды. Потому что все эти детские лухановские обиды были сущей глупостью в сравнении с тем, через что прошел Минсок, и себя они просто не стоили.
— Эй, — Чондэ протянул руку, чтобы потрепать Лухана по волосам, — что за кислая мина?
— Все это очень грустно, — только и смог выдавить из себя парень, — я очень соболезную… насчет твоей матери.
— Да ладно, — отмахнулся Ким, — все это давно в прошлом.
Он сделал затяжку, выдерживая паузу. Достаточно длинную, чтобы дать Лухану немного переварить услышанное и прийти в чувства.
— Уже и не рад, что я рассказал тебе это?
— Не знаю даже, — пожал плечами Лухан, — это многое меняет…
— Например?
— Не знаю. Минсок он…
— Да, — улыбнулся Чондэ, — он хороший человек.
— Я не это хотел сказать… — сбивчиво заговорил Лухан.
— А что же? — молодой человек с интересом вскинул бровь.
Лухан поджал губы. Он и сам толком не понимал, что хотел сказать. Слова рвались с губ, минуя мозг. И пальцы отчего-то сильно сжимали плотную ткань кофты на груди, будто это могло усмирить неприятное зудящее чувство. Он ведь и понятия не имел, через что Минсоку пришлось пройти. В его глазах Ким Минсок был обычным парнем 25-ти лет, немного заносчивым, холодным, временами грубоватым. Лухану никогда даже в голову не могло прийти, что их жизни так кардинально отличаются друг от друга. Что Минсок рос не в обычной среднестатистической семье из отца и матери, что было в его прошлом чуть больше чем стандартное садик-школа-институт с подростковыми драмами и детскими влюбленностями. Что были веские причины плакать или драматизировать, сетовать на жизнь и опускать руки, но нет, ничего этого не было. И Лухану становилось стыдно. За свое благополучие, за безалаберность, за обидчивость, за бессмысленные обвинения, за карманные драмы, высосанные из пальца. За все.
— Вы молодцы, — Лухану так и не удалось облачить поток своих мыслей в слова, составленные в связный текст, — вы оба такие молодцы. Правда.
— Хах? — Чондэ удивленно изогнул бровь, в изумлении глядя на Лухана. — Серьезно, чувак, отключи уже свой драматизм. Хватит переживать о том, что не имеет к тебе никакого отношения. Все это давно позади, и мало что меняет. Отнесись к этому проще. Ты ведь сам хотел узнать о Минсоке, а это даже не самые страшные его тайны. Так, бытовуха.
— Не то, чтобы я хотел, — осторожно начал Лухан, потому что смысла отрицать свое любопытство не было, — в смысле, не то, чтобы я не хотел, просто ожидал чего-то другого. Чего-то более… нормального и обыденного, понимаешь?
— Как, например, что?
— Хм, — парень задумчиво коснулся подбородка, — я не знаю. Что в детстве он грыз обои, в 14 лет пришел домой пьяный и, изображая сильную усталость, прошел в комнату не раздеваясь, что был бунтарем, красил волосы и вел себя как хулиган местного разлива, что в 15 ему разбили сердце, а в 16, хлопнув дверью, он сбежал из дома, но вернулся через несколько часов, потому что похолодало. Что-то такое, понимаешь? То, что еще десять лет назад казалось нам огромной проблемой, и чудилось, будто мы не сможем этого пережить, а сейчас кажется несусветной глупостью, вызывающей только улыбку. Я ждал чего-то подобного, чтобы можно было выпить и от души посмеяться, но теперь хочется нажраться, потому что все это невероятно грустно. И больше всего это бесит меня потому, что я бессилен. Осознавая неправильность и несправедливость, я просто ничего не могу сделать. Это угнетает.
— Ах, — озадачено выдохнул Чондэ, — вот чего ты хотел… забавных историй, значит? Тебе стоило сказать об этом раньше. Ладно, слушай. У меня есть парочка. Скрасим ими этот полный грусти вечер…
Ким Чондэ влил в себя виски и, настойчиво впихнув бутылку в руки Лухана, самозабвенно затянулся, выдыхая дым в ночное небо. Несколько раз он задумчиво провел по губам пальцем, воскрешая в памяти забавные моменты, в то время как Лухан, морщась, прихлебывал алкоголь из бутылки.
