И тут вдруг повезло, что мы с Кормильцевым, вроде перестав работать вместе в «Наутилусе», уже несколько лет корешились по поводу общих психоделических впечатлений, жизненной философии… И этот период длиной в два-три года, он вдруг вызрел в идею, что мы можем работать вместе… И я, по крайней мере, могу все свои идеи неограниченно реализовать… Самые безумные. И на меня никто не будет показывать пальцем и говорить: «Ты что? Ты что придумал? Ты же песню убиваешь этим!» Гораздо проще, когда песня твоя. Хочешь – убиваешь, хочешь – не убиваешь. Вот ты слышал, убили ли мы свои песни? Нет, не убили. Они сами кого хочешь убьют, я думаю. Или оживят.

ИК: Убили. Они кого хочешь убьют, я думаю. Или, наоборот, оживят.

ОС: То, что мы сейчас делаем, сегодня близко к моему пониманию свободы творческой. Свободы вылепливания в звуке своей картины мира, с одной стороны, и, с другой стороны, такого ремесленного смирения – то, что мне тоже очень нравится. Когда полная свобода формализуется в очень сложные технологии изготовления продукта. Очень сложные.

ИК: Я бы даже добавил слово «мучительной».

ОС: Меня это очень-очень порадовало и казалось очень близким, потому что я эти технологии в свои консерваторские годы хорошо представлял, как мучительно тяжело настоящая музыка делается. А потом, попав в рок-н-ролльную среду, я слышал много мнений о том, что вот этот труд весь не нужен, это кропотливое обучение, образование, и потом реализация того, чему ты научился – не нужно. Все идет от Бога, а музыкант всего лишь проводник, ничего не надо делать, надо бухать, долбаться и набирать жизненных впечатлений, а потом выплескивать все в альбомах и на сцене. Это такая традиционная точка зрения.

ИК: Достаточно однообразная.

ОС: И в рок-н-ролле меня последние годы угнетало то, что по-русски называется «халявность», «быстрота» и «спонтанность»…

У нас другой метод, мы очень долго и кропотливо работаем, как все техно-музыканты в мире. Когда идеологи ORB несколько лет делают свой альбом, тщательно возясь с каждым звуком, – это достойно уважения.

ИК: Вылизывают.

ОС: Не знаю, что они там делают. Я думаю, они вылизывают много чего. Это достойно уважения. В моей жизни два полюса сомкнулись неожиданно: консерваторский и самый радикальный. Новый, электронно-авангардный какой-то, постмодернистский. И у меня не порвалась связь времен, а восстановилась. Я какую-то внутреннюю гармонию здесь нашел. И поэтому то, что мы сегодня слушаем, для меня это был вопрос какого-то гигантского наслаждения. Самое главное – получилось сделать то, что хотелось. И мы здесь отвечаем за каждую ноту, за каждое слово. И это счастье.

АК: Как вы дополняете друг друга?

ИК: Прекрасно. Мы настоящие, нормальные солдаты во взводе. Мы в меру ругаемся, в меру прощаем друг друга. Порой посылаем на х**, как полагается между двумя взрослыми мужчинами, которые уже не имеют особенных иллюзий по поводу этой жизни, которые много чего повидали на своем веку… Главная проблема у нас сейчас – как и когда почистить зубы. И правильно ли с точки зрения стоматологии чистить зубы первый раз в восемь часов вечера? У нас две ключевые фразы при создании этого альбома: «Я иду чистить зубы» и «Где карандаш?» Карандашом записывается в монтажные листы новое состояние треков. А зубы – это такая вечная проблема… Мы начинаем их чистить в десять часов утра и завершаем в восемь вечера. Потому что человек, который идет по дороге к зубоочистительному центру, вдруг поворачивается и говорит: «Да, кстати, а неплохо бы здесь сделать корректуру звука». «Как?» – спрашивает второй, сидящий за пультом. Первый возвращается в комнату: «Ну, вот так». И после этого продолжает рассуждать: «Да, хорошо звучит. Ну, я пойду, зубы почищу, пока ты это делаешь». По дороге поворачивает назад и говорит: «Слушай, а неплохо бы вот этот сэмпл немного прибрать, потому что слишком жирно получается». «Как?» – говорит тот, который сидит за пультом. «Ну, вот так. Ну ладно, ты делай… А я пойду почищу зубы». И так происходит с десяти утра до восьми вечера.

АК: Каковы строгие функции каждого из вас, индивидуальные функции? И где они пересекаются?

ИК: Ну, я бы так сказал, что, в общем-то, в силу нашего образования и бэкграунда, которые получены, пока, на настоящий момент Олег больше ответствен за то, что называется музыкой в узком смысле этого слова, то есть гармония, ноты и прочее. Я больше ответственен за то, что называется звуком в узком смысле этого слова, т. е. подбирание звуков, звучание, обращение с аппаратурой. Мы стараемся меняться этими функциями, передавать друг другу и постепенно инфильтрация происходит. И я начинаю играть, а Сакмаров начинает крутить ручки. Я думаю, что пройдет время, и мы будем друг другу идентичны в этом смысле. Это если брать технологическую сторону.

А если брать душевную сторону, то я, будучи человеком истеричным, темпераментным и требовательным к жизни, в каком-то смысле вношу во все это струю какого-то критицизма, энергии такой мужской. В свою очередь, Олег вносит в это энергию душевности. Его основной вклад – в лиричность, в чувства, в эмоцию. В нежную сторону всего того, что мы делаем.

АК: То есть можно так понимать, что вы начинали как дуэт композитора и музыкального коллекционера, а потом это все начало смещаться?

ОС: Музыкальный коллекционер – это Гребенщиков.

ИК: Я скажу, что мы начинали как дуэт двух наркоманов, и, в общем-то, надеемся оставаться в том же качестве.

ОС: А я с ужасом представляю момент, когда Кормильцев начнет писать музыку, а я – стихи. Вот что тут будет…

ИК: Ничего, если поставки травы и кислоты будут оставаться такими же на прежнем уровне. Я думаю, мы будем наслаждаться тем, что делает каждый из нас. Дед хочет меня научить гармонии, я хочу научить его писать стихи, и мы считаем, что это очень важно сделать. По крайней мере, подписывать все мы собираемся творческим коллективом, по старой проверенной схеме «Леннон – Маккартни». Потому что уже очень трудно сказать, кто что придумал. И если, например, Олег написал всего несколько строчек в композиции «Сумочка», а я написал всего лишь несколько партий в той музыке, которую мы сделали… Это состояние – оно быстротекущее, потому что все может обернуться обратной стороной. И я очень буду счастлив, если мы будем совершенно универсальны и научим друг друга тому, что умеем. Я думаю, что это не приведет к тому, что каждый из нас скажет друг другу: «Ну, я теперь все умею, до свидания», – потому что люди все равно остаются разными.

ОС: Тут я добавлю то, что процесс очень увлекателен на самом деле, общение по серьезному поводу, не просто треп жизненный. Когда есть общее дело и много учишься, много впечатлений жизненных от другого человека. Когда человек стоит того, чтобы к нему присматриваться и учиться – это очень здорово, интересно. У меня, например, было бы во много раз меньше одному делать, чем мы вдвоем делаем. Я получаю колоссальное удовольствие от неожиданных для меня хитросплетений нашего сюжета, нашего звука, нашей идеи вообще. Когда я с удивлением смотрю, как какая-то моя музыкальная идея в такую сторону выруливает, что я даже сам себе представить не мог никогда. То, что называется коллективным творчеством и чем многие рокеры щеголяют, мол, «у нас коллективное творчество»… И чего уже давно нет ни у кого из известных мне людей… Вот мне кажется, что у нас это получается. Что мы наслаждаемся совместной работой. Такой каскад интеллектуальный, все это забавно и остроумно иногда получается. Иногда грустно и трагично.

АК: Скажи названия композиций, которые готовы, в последовательности, в которой мы слушали.

ОС: Первая называется «Химический ангел», есть вариант «Химическая женщина». Вторая – «Сумочка». Это пока рабочие названия. Третья называется «Свеча», она же «Муха». Четвертая – «Фармакология», в народе она называется «Моцарт». И пятая – «Не тащит», в народе называется «Не тащит – 2».