ИС: Это, в общем-то, какое-то историческое проклятие России, потому что, собственно, первое, что сделал анархист Пугачев, это учредил при себе совет генералов и графов. Первое, что сделал большевик Ленин, – проложил путь к Российской империи. Каждый раз под флагом отмены у нас происходит воссоздание на новом витке.
ИК: Разумеется, потому что у нас всегда все отвергающие очередную власть на уровне рок-концентра или на уровне государства, приходят из того же коридора, из которого пришли их предшественники. Потому что коридор у нас оставлен самой историей один – вот такой узкий. И все, кто приходит, приходят из-за спины к тем, кто сидит в настоящий момент в правительственной ложе. Из-за спины их оттуда и выкидывают, а дальше самим падать надо. И все садятся в той же ложе, в то же самое кресло. Падать не хочется. И сидят в нем до тех пор, пока не придет следующий и не выкинет в партер.
И самое страшное, что разъедало наш коллектив… Помнишь, в свое время был у нас разговор об использовании жопы. Аналогия с ракетой-носителем, если помнишь. Есть люди, которые используют жопу как ступень-носитель для того, чтобы вывести голову на орбиту и на этой высокой орбите летать вокруг Земли. Это нормальные люди. Так и должно идти в мире становления человека как общественного лица. Есть второй метод, чисто совковый: использовать голову, чтобы вывести жопу на орбиту. Голова в процессе сгорает, а жопа начинает вечно парить, как искусственный спутник Земли, затмевая по ночам Луну.
МТ: Я думаю, отращенная для таких целей жопа может не дать спутнику взлететь. Я немного в этом смыслю, но сильное увеличение нижнего бюста…
ИС: Это будет как очень большая лягушка, прикрепленная к небольшому воздушному шарику.
ИК: Нет, жопа не растет, так как она изнашивается за работой. Такой запуск спутника уже получился во многих случаях с нашими рокерами. И в «Нау» так было. Но Славка закис сразу, вылетев на эту орбиту, потому что он чувствовал, что окружающая жизнь не дает ему ни времени, ни возможности, ни сил для того, чтобы что-то думать, что-то производить. А он очень медленный человек и медленный автор. Ему нужно огромное количество времени, которое со стороны выглядит бездельем, прострацией, чтобы что-то породить. Он увидел, что люди вокруг него совершенно не заинтересованы в том, чтобы сделать что-то еще, потому что жопа уже летает, голова уже сгорела – и все кругом хорошо и прелестно. И попытки заставить что-то делать, о чем-то думать, что-то искать наталкивались…увязали в такой липкой каше. И все. Он просто не мог сделать ни шагу. Он пытался взорвать эту ситуацию, расшевелить ее. Привел Белкина. Белкин пытался навести порядок, но такими андроповскими методами, которые, естественно, не могли дать никаких результатов. Есть такой советский метод. Вот, люди лежат на песке, загорают, пьют пиво, смотрят на баб. Прибегает чувак и вместо того, чтобы сказать: «Ребята, если мы сделаем это, то вы понимаете…» То есть вдохновить их по-настоящему, объяснить, что за работа… Вместо этого он прибегает и начинает пинать тебя под зад: «Пошли, пошли, пошли, б**дь! Лопату бери, туда!» Ты говоришь ему: «Ну ты че, сумасшедший?» Это естественная первая реакция. Белкин сыграл такую роль в коллективе. Все его возненавидели, кроме Бутусова. Он стал полным изгоем, который сидел только со Славой в номере и пил, и коллектив нашел для себя оригинальное совковое развлечение, которое называется свержением Гришки Распутина. У нас все время свергают Распутина.
ИС: Народная игра.
ИК: Народная игра. Сперва его делают, потом свергают. У коллектива появился объект ненависти, который занимал все его свободное время и еще больше убавлял время для репетиций. Начались многочисленные хитрые попытки уничтожить Белкина, а заодно и Агреста.
ИС: Почему создалась такая пара?
ИК: Борю пытались уличить в том, что он ворует. Но дело в том, что, как говорил тот же Белкин, который сразу понял, в чем состоит попс бизнеса и капиталистической эксплуатации труда: «Я ж не замечаю, что он ворует. Мне-то денег на все хватает». Но не так были настроены наши совки. Они сказали: «А мало ли, что мне хватает, у него-то больше». И начались попытки проверить, сколько он на самом деле денег получил. Вполне ОБХСС-совскими методами – с проверками ведомостей, подглядыванием в карманы и т. д. На фоне всей этой радостной деятельности думать о музыке было просто некогда. Тогда Слава почувствовал, что никто не может оказать ему помощи. Я не мог, ведь я же не музыкант. Я не могу своей инициативой, идеями давать людям музыку, вытаскивать их на репетиции. Это еще более странно, чем пинки под задницу на пляже. Не знаю, приходит водолаз и говорит: «Ребята, пошли в горы». Они спрашивают: «Ты хоть лазить умеешь?» – «Нет, но пошли». Вот собираемся – и пошли. Горы – это так красиво. Я всегда мечтал на них оказаться.
Таких попыток я сам не предпринимал и просто следовал любимой пословице Алексея Павловича Хоменко. Он говорит, что это Конфуций, не знаю, но, по крайней мере, достойно Конфуция: «Если у тебя есть враг, спустись к реке, сядь у воды и смотри на реку (но это не Гребенщиков – это Хоменко), рано или поздно труп твоего врага проплывет мимо тебя». Я последние два года следую исключительно этому принципу в собственных поступках. Я просто ждал, чем все это кончится, потому что действовать было совершенно бесполезно. Кончилось это тем, что Слава стал отказываться от концертов, т. е. делать их ровно столько, сколько необходимо остальному народу. Начал уклоняться от общественных обязанностей по производству денег. Уезжал в Финляндию. Коллектив заподозрил меня и Белкина, как людей, которые не понимают, в чем кайф этой жизни, у которых такие непонятные проблемы, которые не понимают, что 8 тысяч рублей лучше, чем четыре, ровно в два раза. Потом состоялась Финляндия, после которой у совков окончательно поползла крыша. Не то, чтобы они делали какие-то особенные подлости, гадости, – ни Боже мой! Самый последний период славы «Наутилуса», когда все было, что нужно, и все были на своих местах, это были самые добрые, самые мягкие, самые покладистые люди, которых я видел в своей жизни, самые предрасположенные к сибаритству, к всепрощению, к бескорыстным поступкам на благо других и прочее. Баре, настоящие баре, такие совковые, новые. Пролетарии во дворянстве. И просто скука стала, ну, смертная. Я смотрел, тем более, что имел возможность сравнивать, наблюдая Кутикова и Макара, куда все это заводит, если повторяется много лет. То есть они навсегда становятся вот такими сытыми котами, которые чего-то в общем неплохо делают. Но кайф… кайф потерян. И хрен с ним, с чужим кайфом, кайфом публики – свой кайф потерян. Жизнь превращается в пищеварительный процесс голотурий. На морском донышке и ничего тебе не страшно. Враг нападет – можно кишки выпустить. Проглотит, уплывет, а у тебя кишок еще много, отрастают каждый божий день. Ну и стало совсем плохо. Слава, так… совсем. В один прекрасный день он просто пришел к Борису и сказал: «Давай-ка, это… Сам к ним сходи и скажи, что они больше не нужны». Ну, потому что нельзя было продолжать всю эту комедию. А дальше случилась беда: в этот момент никого с ним рядом не было, кроме Бори, который не знал ни Умецкого, ни Алены, потому что появился позже их ухода. Единственный человек, к которому Слава мог кинуться из музыкантов, был Умецкий. И он эту глупость сделал.
ИС: Все-таки почему Умецкий ушел как раз на заре этого печального движения катафалка?
ИК: Потому что, как только началась эта заря, Алена предложила своего администратора, которого она полностью контролирует. Она сказала, что он должен быть администратором, а Калужский, который ни черта не понимает, должен уйти. Причина была, конечно, не в том, что Калужский чего-то не понимал (все не понимали одинаково, кроме профессионалов, которые готовились зашибать капустку)…
ИС: Они тоже ничего не понимали.
ИК: Они понимали, как зашибать капусту. Наши не понимали даже этого.
