Отрезок в десять дней Северус выбрал потому, что после этого срока должен был вернуться Лорд. Если тот увидит шкатулку в мыслях Люциуса, это может стать большой проблемой. Потому единственным выходом казалось вернуть шкатулку до этого момента, а также устроить Люциусу хороший Обливиэйт. От последней идеи было противно, но безопасность Северуса как шпиона была важней.
Северус вернулся домой около полуночи, сел в кресло, призвал чашку горячего чая и задумался. Казалось, можно было уже расслабиться – маловероятно, что Люциус решится нарушить нерушимый обет, скрепленный свидетелем. Северусу пришлось прибегнуть к услуге того человека, который задолжал ему, и он знал, что это было унизительно для Люциуса, но в конце концов, Обливиэйт, наложенный на свидетеля, стал выходом и здесь. Проводив свидетеля, Северус вернулся в Малфой-мэнор и застал Люциуса вполне довольным на вид. Они отпраздновали сделку парой бокалов хорошего вина, и Люциус, вопреки ожиданиям Северуса, даже не торопился от него избавиться. Все получилось, однако напряжение не уходило.
Возможно, этому способствовало то, что, совершая сделку с Люциусом, Северус чувствовал себя виноватым. Как будто Люциусу по право должно было принадлежать то, за что Северус брал теперь награду. И он не мог отделаться от этого противного чувства внутри, что пал в глазах Люциуса окончательно и бесповоротно.
Самым неприятным было то, что никакой новой информации о шкатулке Северус так и не получил. Взяв шкатулку – и Северус был готов покляться, что эта дрянь пошла к Люциусу более чем охотно, - Люциус сказал, что сообщил Северусу ровно то, что знает, что он даже выписал сведения из семейных хроник и свел их в единый документ, чтобы ничего не упустить. Теперь бесполезный пергамент валялся у ног Северуса. Он скомкал его и отправил в камин, но тут же вскочил и призвал свиток обратно - во всем происходящем точно был какой-то подвох, и Северусу, который вспомнил, как именно Люциус передал ему пергамент и что именно говорил при этом, пришло в голову, что Люциус мог наложить на пергамент второй ряд слов. Однако чары показали, что пергамент был не заколдованнее обычного сочинения школьника.
Северус еще раз прошелся в памяти по упору Люциуса на: «Здесь все имеющиеся у меня сведения…» Если Люциус не зашифровал послание, которое не хотел раскрывать, оставалось только одно – сведения были у кого-то другого. И Люциус знал, как их получить.
Бросив пергамент в камин, на этот раз окончательно, Северус упал со вздохом обратно в кресло. Клятва обязывала Люциуса сообщать обо всем, что он узнает. Следовательно, эта информация от него, Северуса, не уйдет. Но почему Люциус, в таком случае, так стремиться скрыть от него источник? Эта мысль неожиданно царапнула ревностью. Воображение Северуса нарисовало Родерика Уинсли, широкоплечего красавчика артефактора, американца, с которым Люциус познакомил его лет пятнадцать назад. Чем-то он напоминал Локхарта, но в Уинсли не было ни слащавости, ни смазливости, лишь благородство представителя древнейшего рода, и конечно нищий полукровка проигрывал ему по всем статьям.
Северус застонал, вспомнив, как близко Уинсли наклонялся к Люциусу и как осыпал его похвалами, называя лучшим артефактором Европы, и как румянец расцветал на лице Люциуса. А ведь Люциус летом был на тайном сборище артефакторов во Франции…
Швырнув чашку в стену и проследив, как она рассыпалась на тысячу фарфоровых брызг, Северус заставил себя убрать осколки так медленно, как только мог. Потом так же медленно встал и направился к выходу из комнат. Похоже, шкатулка всерьез решила свести его с ума. Это означало, что нужно найти средство избежать подобных последствий и как можно скорее. Но для начала Северусу просто требовался свежий воздух.
========== Глава 6. Способ отвлечься ==========
На середине пути до Астрономической башни Северуса отпустило. Ночные прогулки по Хогвартсу всегда его успокаивали. Кроме того, сегодня после отбоя дежурила Минерва, а это значило, что на припозднившихся балбесов он вряд ли наткнется. Замок, особенно его темные галереи, казался вымершим, но Северус знал, что он полон спящей, замершей, затаившейся жизни, которая через несколько часов снова забурлит, проявляя себя в полную силу. Это были скрытая магия, покой и величие одновременно, и сейчас Хогвартс распространял их повсюду, заполняя также и его, Северуса. Невозможно было чувствовать себя сопричастным этому безграничному волшебству и одновременно чувствовать напряжение и несчастье.
Эта была та древняя магия, которую заложили в Хогвартс основатели и которая укреплялась в нем на протяжении долгих веков директорами, преподавателями и студентами. Замок ежедневно отдавал и впитывал силу, и этот бесконечный обмен делал его все могущественнее. Северус чувствовал эту мощь всей кожей и чувствовал также ее доброту. Точно так же, как много лет назад, когда он плакал где-то здесь в пустой кладовке…
А ведь Хогвартс был артефактом, огромным артефактом. И еще – Альбус так гордился этим, словно замок был творением его собственных рук – считалось, что в Хогвартсе любой нуждающийся мог получить помощь. Возможно, это поверье пошло еще от разных магических войн, когда Хогвартсу действительно пришлось быть не только школой, но и крепостью, Северус точно не знал, да и не было нужды в этом разбираться. Он поднялся наконец на открытую площадку астрономической башни и остановился. В долине было темно. Огни Хогсмида виднелись отсюда даже и в плохую погоду, но сейчас деревня уже давно спала.
На башне горел одинокий фонарь. Северус уселся прямо под него на один из столов, которые использовались на уроках астрономии, и подставил лицо ветру. Глаза слезились, но было так хорошо, что уходить не хотелось. Вспомнилась другая такая ночь. Точнее вечер перед отбоем. Короткая драка на лестнице, смешки Поттера и Блэка. Похрюкивание Петтигрю. «Проучим его?» Вспышки боли, одна за другой. Люциус, как всегда разыскавший его. Люциус усадил его на такой же вот стол и последовательно сращивал кости обеих рук. А Северус не мог остановить слезы. Не от боли – так испугался, что лишится пальцев и не сможет никогда варить зелья. Ему было невыносимо стыдно за то, что он плачет, а Люциус просто лечил его, не обращая внимания, как будто Северус вовсе не проявлял ужасную, достойную презрения, слабость. Потом они шли вместе по коридорам Хогвартса до больничного крыла – Люциус хорошо знал некоторые медицинские заклинания, но дело следовало довершить зельями, Северуса шатало от пережитого, и Люциус поддерживал его. А потом Северус лежал в постели в больничном крыле, перевозбужденный событиями, не мог заснуть и все вспоминал эту заботу Люциуса, и думал, что, наверное, стоило для этого так вляпаться. На следующий день, он слышал, у Поттера с Блэком и Петтигрю внезапно вдруг отросли утиные носы, но как это случилось, никто не знал…
Нет, оборвал себя Северус, нельзя думать о Люциусе. В конце концов, это все детская жизнь, которая ко взрослой не имеет никакого отношения. В детской жизни Люциус возился не только с ним. Он был старостой факультета при слабовольном декане, который практически сдал ему свои полномочия, а слизеринцев любили тогда примерно так же, как сейчас. Во взрослой жизни Северус возился с Люциусом сам, пожалуй, куда больше, чем Люциус с ним. В молодости это была возня с последствиями разных заклинаний после рейдов, а также отпаивание зельями после Круциатусов – в те дни, когда Лорд бывал не в духе. Позднее пошли детские болезни Драко… Так, как Северусу, в отношении зелий Люциус не доверял никому. И в том, что касалось защитных заклинаний и чар – до недавнего времени тоже.
Нет, нельзя о нем думать, нельзя. Северус сердито посмотрел на свои испятнанные зельями руки и зажатую в пальцах правой руки палочку. Как будто они были виновны в том, что Люциус родился аристократом, женился на аристократке и не имел связей на стороне. В том, что в этой реальности Люциуса никто не лишал наследства и что он благополучен и здоров. С Северусом так было всегда – его приближали к себе, пока нуждались в нем. Он был уверен, что закончись война, Люциус и не вспомнит. Разве что опять заболеет чем-нибудь.
