И Северус пропускал сквозь пальцы волосы любимого человека – уж теперь-то можно было в этом признаться - и думал, как же так получилось, что он Люциуса проглядел. Наверное, потому что привык к тому, что любовь, хорошее отношение заслуживается соответствующим поведением. Это подтверждалось и всей историей дружбы с Лили. Любовь представлялась сделкой, и, соглашаясь на ее проявления, он тем самым скреплял печатью контракт, в котором говорилось, что он будет должен позднее отдать взамен то не знаю что. А это «то не знаю что» включало ожидания, что он будет вести себя так, как второй стороне угодно, изменится, сильно или не очень, или запрещало меняться, проявлять себя не так, как привыкла эта вторая сторона. Практически сделка с дьяволом – любовь в обмен на часть души. Конечно, куда проще было ни в какие сомнительные сделки вообще не вступать. Легко ли было поверить, что любовь возможна вообще без всяких условий? Что в ней, по-настоящему-то, не играют роли ни поведение сторон, ни сословные различия.

- А завещание Миллера существовало на самом деле?

Люциус нехотя слез с него и, встав с постели, отыскал в кармане брошенного на пол халата палочку и призвал смятый конверт.

- Возможно, ты удивишься, но да, - сказал он, призывая халат, и устраиваясь, нога на ногу, в кресле. - Только, сожалею, денег тебе так и не достанется, мой дорогой друг. Между мной и этим прохвостом была договоренность под нерушимый обет: он делает определенный взнос в негласную казну министерства, мы даем ему сбежать, а он оставляет наследство дядюшки в номере некоей гостиницы. Взнос он внес, бежать мы ему дали, а номер вчера утром мы вместе с Кингсли лично обыскали дважды. Ничего. Каким-то образом ему удалось обойти обет, - с легкой досадой сказал он, потом извлек из конверта несколько колдофото роскошной гостиной, застланной коврами и заставленной вазами, и протянул Северусу.

Северус минуту внимательно рассматривал колдофото, а потом начал смеяться. Он смеялся и не мог остановиться. И, минут через пять, прекратив, он встал, положил ничего не понимающему Люциусу руку на плечо, надеясь отдышаться и все объяснить, но вновь начал смеяться. Люциус пережидал этот истерический приступ, слегка нервничая и постукивая палочкой по ручке кресла.

- Он слизеринец, так ведь? – спросил Северус, когда наконец смог говорить.

Люциус, видимо, ожидавший большей благодарности за свои старания и потому раздосадованный его реакцией, пожал плечами.

- Эта ваза, - Северус показал на первое фото, - стоит семь миллионов долларов. Он купил ее позавчера на маггловском аукционе.

Брови Люциуса поползли вверх. Потом он молча призвал свою одежду и произнес одевающее заклинание. И вышел. Точно так же, как вчера. Только на этот раз Северус был уверен – он вернется.

И Люциус действительно вернулся – через полчаса.

- Нашлось твое приданое… И какого черта Поттер поставил запрет на аппарацию в доме, Северус?! – входя в кухню, где тот готовил легкий завтрак, пожаловался он. – И какого черта ты вообще забрался в этот квартал? Здесь сплошные магглы, так что внимание к себе привлечь легче легкого…

Северус стянул с себя фартук, бросил его на стул, подошел к Люциусу и, притянув к себе, поцеловал. Он знал теперь, что самое главное – не ожидать награды за хорошее поведение, не дожидаться, когда снизойдут до тебя, а осмеливаться действовать самому. Потому что даже если ты сам не уверен в собственной ценности, это не значит, что ее не увидит кто-то другой. И Люциус Малфой, богатенький красавец и чистокровный аристократ, с энтузиазмом отвечающий на поцелуй своего грязноволосого полукровки, сейчас вовсю доказывал это.

***

«Дорогой мой Августус!

Не могу не сообщить тебе, как меня огорчила твоя холодность всю нашу встречу. Смею надеяться, что она была вызвана лишь опасением разгневать нашего отца, который так недоволен мной и уже изгнал бы меня из рода, если бы хоть на минуту мог допустить огласки моей «провинности». Если же до тебя дошли слухи о моей опале, то, уверяю тебя, дело тут совсем иного рода. Посему спешу развеять твои заблуждения, дабы мы снова могли общаться как любящие друг друга братья.

Видишь ли, мой дорогой Августус, ее величество не разрывала нашей помолвки, она попросту ее не помнит. Наша дорогая семья так увлеклась своими планами относительно моей женитьбы на ее величестве, что никому и в голову не пришло спросить меня, каковы же мои собственные планы. Не решаясь возражать отцу, я, между тем, проводил время во дворце только ради того чтобы видеть совершенно иную особу, и, увы, не того пола, который предпочел бы наш отец. Как тебе известно, я всегда увлекался садоводством куда более, чем политикой, поэтому перспектива стать королем, заниматься тем, что меня нисколько не привлекает, и провести всю свою жизнь рядом с женщиной, которая меня нисколько не привлекает, приводила меня в ужас. Я не знал, как избавиться от этой сомнительной чести, как вдруг наша дорогая матушка передала мне перед своей кончиной шкатулку «Дар желаний». Вероятно, тебе известно, что ее действие сродни эффекту зелья Феликс Фелицис. Шкатулка показывает наши потаенные желания, которые мы обычно не решаемся даже рассматривать. Создатель же шкатулки, насколько я помню семейные хроники, настаивал на том, что все желания, о которых мы в состоянии помыслить, могут быть осуществлены. Нужно ли говорить о том, насколько я был окрылен, когда шкатулка показала моего дорогого графа в моих объятиях, в то время как я был убежден, что он беспрестанно грезит о королеве, да еще считает меня своим соперником? Не медля ни минуты, я бросился во дворец и, отыскав графа, заключил его в объятия и осыпал поцелуями. Нужно ли говорить, что его ответные поцелуи вознесли меня на седьмое небо?

И что было делать мне, когда в таком положении нас застала моя нареченная невеста? Как ты помнишь, я виртуозно владею хозяйственной магией, однако, в отличие от тебя, не слишком хорошо знаю боевую. Мой Обливиэйт получился чересчур действенным, и при следующем приветствии ее величество меня просто не вспомнила, в то время как все остальные решили, что она лишь делает вид, что не знает меня.

Однако, Обливиэйт – заклинание ненадежное, так что мы с моим графом рассудили, что нам обоим нужно быть как можно дальше от двора на случай, если ее величество что-нибудь вспомнит. А также подальше от любых глаз, которые могли бы раскрыть мою тайну и навредить нашему семейству. На всякий случай я зачаровал это письмо так, что его сможешь прочитать только ты и те из моих потомков, которые сами будут смотреть в недозволенную обществом сторону. Надеюсь, мои письма и записки помогут им избежать всех тех страданий, через которые мне пришлось пройти, борясь с осуждением семьи и общества, а также помогут стать смелее в выражении своих чувств, на которые наложен столь необоснованно строгий запрет.

Не могу не выразить тебе благодарность, дорогой брат, за то, что ты все эти годы поддерживал меня, хотя и вздохнул с облегчением, когда было объявлено о моей помолвке.

Что же до места моего пребывания, то, воспользовавшись своим правом на наследство, я отбыл в имение нашей матушки, которое, конечно же, отойдет тебе, как только после кончины нашего слабого здоровьем отца я смогу вернуться в мэнор. Пока же я разбиваю парк в имении, со дня на день ожидая прибытия моего дорогого графа.

Надеюсь, дорогой брат, что мое письмо убедило тебя в моих нежнейших чувствах и неизменной лояльности. Мы с моим дорогим графом были бы счастливы, если бы ты посетил нас на Рождество, а я уж припрячу для тебя несколько бутылок так полюбившегося тебе и столь малодоступного англичанам бургундского, да и граф обещал привезти специально для тебя из своих погребов хиосского и фалернского.

Жду от тебя письма и с нетерпением ожидаю того дня, когда снова смогу заключить тебя в братские объятия, твой Люциус Николас Малфой».