Молча сажусь на скамью… Думать-то по большому счету не о чем. Мне нужен этот договор любой ценой. Единственный способ вызволить Альбуса и мальчишку Поттера заодно. Не Поттера, усмехаюсь я, Снейпа. Теперь Снейпа. Тройная плата… Речь обычно идет о людях, и это значит, что из моей жизни уйдут трое. Альбус, Фелиппе… а третьего в ней даже нет. Ричард ведь уже не… Что еще мне придется отдать? Он сказал, я не буду счастлив. Но означает ли это, что я не буду свободен? Или что у меня отнимут способности? Магию? Предупредил бы он меня, если бы это было так? Та… Лили плакала и просила меня остаться.

Ты испытаешь такую страшную боль, что куда лучше умереть, чем ее испытывать. И это не пойдет ни в какое сравнение с тем, что было после моей смерти.

Зажмуриваюсь и ложусь ничком на скамейку, утыкаясь лбом в холодный мрамор.

Оно ведь все равно уже произойдет, так?

Пару минут я лежу неподвижно, а когда уже решаю сесть и обдумать вопрос, передо мной в воздухе с легким хлопком появляется Ариэль. В одной ее руке – волшебная палочка, в другой – роза с золотистыми лепестками.

Прости меня, - говорит сильфида и стряхивает на мой лоб росу с цветка. - Судьба была к тебе милосердна, и я позавидовала.

Теперь не завидуешь? - спрашиваю с горькой усмешкой.

И теперь завидую, - отвечает она, подумав. - Ты вернешься в мир живых и будешь рядом с любимым человеком.

У меня вырывается вздох.

Ты не понимаешь, - печально улыбается Ариэль.

Действительно, не понимаю.

Вы, люди, эгоистичные существа: считаете, что самое большое несчастье - когда вас не любят. Но самое большое несчастье - когда у тебя нет любви вообще. Или, - она задумчиво смотрит в сторону гор, - когда ты не знаешь, где тот, кого ты любишь, когда его нет ни среди мертвых, ни среди живых. И привидением он не стал...

Поцелуй дементора?

Она качает головой.

Дементоры забирают только людские души. Мне пора, Северус Снейп. Удачи тебе с вопросом.

Ариэль посылает мне воздушный поцелуй и исчезает так же быстро, как и появилась.

Через полчаса я стою перед Владыкой. Почему-то теперь, когда я сказал «да», мне спокойно.

Твой вопрос? – интересуется он, разглядывая розу, по которой ползет пчела. Уверен, что он мог бы и не спрашивать, как я – не отвечать.

Какую стихийную магию любовник Альбуса Дамблдора проявляет во взрослом возрасте?

Ты узнаешь это в течение двух недель, - говорит Владыка. – Договор принят.

Мне кажется, все мое тело изнутри сковывает холодом. Потом солнце становится таким ярким, что приходится зажмурить глаза. Когда я открываю их, Владыка стоит уже в шаге от меня, сосредоточенно глядя в окно, и хмурится. Внезапно в сад врывается сильнейший ветер и начинает гнуть цветы, небо над полиэтиленовым куполом мгновенно заволакивает чернотой.

Уведи его. Немедленно, - кричит Владыка Теодору и, превращаясь в белый дым, уносится в открытую дверь тронного зала. А мы словно оказываемся в эпицентре урагана. Уши закладывает от рева стихии, глаза мгновенно забивает песком. Теодор хватает меня за плечо, и толкает почему-то вбок, тащит сквозь розовые кусты. Я вцепляюсь в него, но не успеваю, и он почти волочет меня. Я чувствую, как колючки крючьями впиваются мне в кожу, разрывают одежду. Потом он опять толкает меня, и я вдруг начинаю падать, это похоже на туннель, но я не могу открыть глаза – слишком больно; я то и дело ударяюсь о жесткие упругие стенки, в какой-то момент переворачиваюсь и лечу вниз головой, каким-то чудом группируюсь и возвращаюсь в изначальное положение, продолжая падать. Мне кажется, я сломал половину костей – по крайней мере, так я чувствую себя, когда меня вышвыривает из трубы на каменный пол.

После такого радостного полета тишина ошеломляет. Впрочем, я тут же слышу над собой голос Ричарда:

Снейп, ты… что случилось?!

Прогулялся, - шепчу я с облегчением, сплевывая кровь с разбитых губ. – Глаза.

Ты цел? На тебе места живого нет, – в его голосе столько беспокойства, что на секунду мне верится, что между нами еще не все потеряно.

Глаза, - повторяю я.

Он промывает их. Я долго моргаю, слушая, как Ричард выводит диагностические заклинания.

Ты цел. Сломано одно ребро, - бросает он.

Я наконец открываю глаза, как раз вовремя, чтобы успеть уловить омерзение в его взгляде. Помечтал.

Ричард велит мне лечь на спину. Должно быть, я все еще ошеломлен недавним падением, потому что слушаюсь. Убрав остатки одежды, Ричард произносит очищающее и вытаскивает из кармана склянку с резко пахнущим зельем. Дезинфицирующее. Короткое, хлесткое заклинание распределяет жидкость по всему моему телу. Жжет везде и так, что я почти готов взвыть. Но несколько минут заживляющих – и боли становится гораздо меньше.

На живот, - велит он.

Ты целительские заклинания повторил? – пытаюсь пошутить я.

Он кривится:

На живот. Или я не буду с тобой возиться.

Покорно переворачиваюсь, и процедура повторяется, только со спиной. Наконец Ричард заканчивает.

Ребро я тебе срастил, но оно хлипкое, так что понадобится костезелье. Шмотки починишь сам, - бросает он и аппарирует.

А я еще долго, до самого рассвета, сижу, обняв себя руками, на холодных плитах и все думаю, к чему относились слова Ариэль: «Судьба была милосердна к тебе».

========== Глава 80. О любви, семье и приворотах ==========

15 марта 1994 года, вторник

Эухения уткнулась лицом в подушку и накрылась одеялом с головой. В комнате было и сыро, и холодно, но она даже не вспомнила про согревающие чары. Господи, какой стыд! Хотелось умереть, ну, а если и не умереть, то, как минимум, оказаться в таком месте, где никто ее никогда не найдет.

Начиналось-то все великолепно. Она, как в лучших детективных романах, воспользовалась тем, что Хуан Антонио собрал всех внизу, в холле, и объявила о преступлении, совершенном в этом доме. Впрочем, нет, началось все еще раньше, с самого утра, и уже тогда все пошло не так. И хуже всего, что в доме не было Гжегожа.

Разумеется, она посвятила его в свои планы. Крошечный котелок с кипящим зельем родства стоял между ними на лабораторном столе и отрицать, что оно окрасилось в нежно-зеленый цвет, было глупо.

Что вы теперь будете делать? – спросил Гжегож, задумчиво постукивая по столу длинным, тонким пальцем.

Мы ведь не можем выкинуть ее отсюда просто так, правда? – Эухения сказала «мы», невольно включив тем самым Гжегожа в состав людей, имеющих право принимать решения в семье. – Теперь еще больше, чем раньше.

Нет, наверное, не можете.

Вот что – утром, пока все будут спать, вы левитируете меня в кухню, и я поговорю с ней.

Как пожелаете, - Гжегож бросил на нее быстрый взгляд исподлобья, и Эухения потом долго спрашивала себя, о чем он думал в этот момент. Возможно, он не одобрял ее, но она давно привыкла обходиться без одобрения, а дело следовало решить. И потом - главное, чтобы помог, а какие у него при этом мысли – ну не все ли равно? Хотя нет, кажется, все-таки не все равно…

Однако решение было принято, и она промаялась полночи, прокручивая в голове воображаемый диалог с Мартиной. Согласие этой (Эухения колебалась между «мошенницей» (очень слабо) и «тварью» (не позволяло воспитание)) должно было быть получено во что бы то ни стало, но как? Ведь оно должно быть абсолютно, безоговорочно добровольным. В конце концов так ничего и не придумавшую толком Эухению сморил сон, а через пару часов ее уже разбудил Гжегож.

Он действительно помог ей спуститься, однако в тот момент, когда ее кресло было наконец водворено около стола, за которым обедала прислуга, в окно постучалась сова. Письмо было адресовано Гжегожу: его срочно вызывали к давнему пациенту. Извинившись, Ковальский исчез в мгновение ока, а Эухения осталась наедине с Мартиной. Та в этот момент в качестве репетиции ко дню рождения старого герцога готовила особый соус по семейному рецепту (баронесса доверила ей даже это!).