Эухения Виктория остановилась и в изумлении посмотрела на брата:

– О, ты хочешь сказать?

Возможно, ты просто проявляешь две стихии, - кивнул Макс. – Это бы все объясняло.

Но…

Ты - очень сильный человек, Хен. Неординарно сильный. Таким людям обычно и магия дается другая. Я с детства думал, что ты будешь выдающейся волшебницей, и когда ты занялась зельями… - оборвав себя на полуслове, Макс быстро взглянул на сестру. Эухения Виктория с отсутствующим видом принялась теребить загнутый край гобелена, пытаясь проделать ногтем дыру в том месте, где золотом по черному было вышито имя сестры старого герцога, Элены Лауренсии. – Кстати, если это правда, что ты проявляешь две стихии, - осторожно начал Макс, - то ты не будешь первой в нашей семье. Бабушка Мира как-то сказала, что из Вильярдо только мамин брат, Пабло Эстефано, проявляет два типа магии. Что он волшебник даже сильнее деда.

Вот как? – довольно равнодушно сказала Эухения Виктория. – Почему же он в таком случае ушел в маггловский мир? Я думала, он сделал это, потому что был слабым волшебником.

В том-то и дело, что нет, - сказал Макс. – Но иногда я думаю, что он тоже сделал это потому, что дедушка от него слишком многого требовал. Если он был выдающимся волшебником, но хотел заниматься чем-то своим, а не хотел делать карьеру, то все логично. Дядя Фелиппе тоже сбежал.

Макс отвернулся, пряча от сестры довольную улыбку. Как всегда при упоминании герцога Вильярдо, Хен оживилась:

– Ну, он, как я понимаю, своровал кучу семейных денег. На его месте я бы тоже сбежала! А вот Пабло Эстефано… Но странно представить, да? Что дедушка мог быть настолько жестоким.

Макс улыбнулся.

– Это ты его перевоспитала, - заметил он.

Я тогда не думала, что настанет момент, когда я не буду варить зелья. Мне казалось, что я умру, если не смогу их варить.

Она прикрыла глаза, вспоминая. Картинка была смутной, как будто стекло, через которое она ее рассматривала, кто-то замазал белой краской, а потом ее попытались стереть, но лишь слегка размыли. Где-то за стеклом, она знала, был солнечный день в Лондоне, и шестилетняя девочка шагала по Косому переулку рядом со старшим братом.

Ну, пожалуйста, пожалуйста! - канючила она, вцепившись в рукав его мантии и нетерпеливо подпрыгивая.

Ладно, только на минуточку, - отвечал брат, со вздохом сворачивая к вывеске «Слаг и Джиггерс». Ему было 14, и у него тоже не было денег.

В аптеке пахло стухшей слизью виноградных улиток, но чувствительный нос помог ей различить и другие запахи: горьковатые, пряные и душистые - трав и мхов, неприятные, гнилостные – от свисающих с потолка связок клыков и когтей.

Как завороженная, она уставилась на банки с яркими порошками, называя про себя ингредиенты, большинство из которых знала только по описаниям из книг. А вот та, большая банка с ярко-желтым порошком – это должно быть, экстракт цветков ламезии. Это им, конечно, никогда не купить. А так хочется сварить зелье для дедушкиной спины, чтобы он не уставал сидеть в постели. А вот эта связка – наверняка перья выскакунчика. Если бы только можно было купить хоть одно, ну, в крайнем случае, два, тогда бы у нее были все компоненты для зелья, облегчающего запоминание – Эрнесто вот-вот будет сдавать экзамены для поступления в Европейскую академию целителей в Мюнхене.

Подавленная мыслью, что они не могут себе это позволить, она беспомощно оглянулась и у окна увидела еще один ингредиент, о котором мечтала уже давно, практически с того момента, как в пять лет начала варить зелья. Дверь в аптеку была приоткрыта, и сквозняк колыхал привязанное к раме ожерелье из клыков тигровых лилий. Эухения Виктория знала, что они невероятно дороги: в Европе их не выращивали, а привозили откуда-то чуть ли не из Австралии.

Решительно отвернувшись, она пошла к брату, готовому уже распахнуть дверь. У прилавка, мимо которого надо было идти, стоял человек в черном и торопливо укладывал в сумку какие-то свертки. Эухения Виктория уловила четкий запах лаванды, исходивший от его мантии: должно быть, он варил лавандовое масло и забыл набросить очищающие чары.

Неожиданно он поднял голову от сумки и спросил, не собирается ли она варить бальзам от паралича. Эухения Виктория была удивлена, ей казалось, что она ни слова не сказала вслух. Однако на всякий случай она ответила, что уже умеет варить другие лекарства.

В таком случае, маленькая мисс, почему бы вам не продавать те лекарства, которые вы варите? – спросил человек, закрыл сумку, развернулся и, больше не говоря ни слова, ушел.

Одна эта фраза перевернула всю ее жизнь. Вильярдо никогда не занимались коммерцией, но Эухения Виктория тем же вечером устроила дедушке (первый и последний) грандиозный скандал, и ей разрешили продавать зелья. Конечно, это делалось анонимно, под чужими именами, но вскоре ее зелья стали известны, и, когда их начала заказывать лучшая аптека Мадрида, в семью пошел неплохой доход. Эти деньги позволили выплатить срочные долги и создать полноценную драконью ферму…

Неожиданно стекло треснуло, рассыпалось грудой осколков, и Эухения Виктория ясно увидела каждую мелкую деталь. Кроме одной – лицо волшебника в черном никак не хотело вспоминаться. Она видела его то склоненным над сумкой, то стремительно выходящим из аптеки. Почему-то, несмотря на то, что она больше не варила и не продавала зелья, и не хотела заниматься ими вообще никогда, ей показалось мучительно важным вспомнить его лицо, но она не могла…

Он был легиллиментом, - прошептала она. – И это все, что я о нем знаю.

Что? – удивился Макс.

Так, ничего особенного, не хочется сейчас говорить.

А-а. Ну ладно. Кстати, не мог Пабло Эстефано уйти к магглам потому, что потерял магические способности?

Стал сквибом?

Да. Если он сам, конечно, ушел, а его не выгнали.

Что?! – Эухения Виктория в шоке посмотрела на брата.

Ну, никто об этом не говорит, но ведь все знают, что дедушкину сестру Элену Лауренсию когда-то выгнали из семьи, потому что она потеряла магические способности. Бабушка Мира говорит, что ей вообще пришлось бежать в Европу, потому что она боялась, что ее убьют.

Эухения вздрогнула:

– Бабушка мне этого не рассказывала.

Ну, тебя не интересует политика, и вы с ней не очень много общаетесь. Так вот, она говорила, что дед Хуана Антонио, дедушкин кузен Антонио Микеле дель Раванилья и его отец и дед уже тогда были помешаны на чистоте крови. И тогда подозревали, что они убивали всех слабых волшебников среди дель Раванилья и заодно среди Вильярдо де Толедо тоже. И еще – что Антонио Микеле, - Макс понизил голос так, что он стал совсем еле слышен, - был не просто последователем Гриндевальда, но и его любовником.

О! – прошептала Эухения Виктория, растерянно глядя на брата.

Она сказала, что дедушка, ну в смысле Алехандро Теодор, застал их, - Макс вздохнул, - Мадонна, Хен, он застал их трахающимися на кухонном столе!

Эухения Виктория покраснела.

Э-э-э. Ну, как я должен тебе объяснять это? Все люди, в конце концов, трахаются. Ты же не думала, что Эрнесто с Фелиппе просто спят в обнимку, и…

Макс, - не обращая никакого внимания на поток его красноречия, сказала Эухения Виктория, - заткнись! Это какой-то бред. Как Алехандро Теодор мог застать их, если Вильярдо и Толедо не разговаривали с дель Раванилья, и помирились только за пару лет перед свадьбой нашей тетки Лусии Инессы и отца Хуана Антонио?

Макс задумался:

Хуан Антонио как-то сказал, что его отца, Риккардо Антонио, назвали в честь нашего дедушки, герцога Толедского. Это означает, что в 1930-м году, когда Риккардо Антонио родился, они точно разговаривали.

Эухения уставилась на него с открытым ртом.

Но ведь в 1930-м году Гриндевальд уже запугивал Европу?

Макс кивнул:

– Более того, Микеле Антонио уже был на тот момент его последователем.