Любочка была, как говорят, не девочка, а картинка! Высокая, стройная, с длинными ногами и шеей как у лебедя. Точеная фигурка – словно прекрасное изваяние искусного мастера! Походка ее была настолько легкой и грациозной, будто она не шла, а парила над дорогой. Это потому, что туфлей на высоких шпильках, уродующих молодых девчонок, не было в ее гардеробе. Любочка унаследовала от отца красивые черты лица: черные, сросшиеся у переносицы брови, большие распахнутые глаза, необыкновенно изумрудного цвета и пухлые губки. От мамы ей достался чуть большеватый нос и решительный характер. Мальчики страдали по ней до умопомрачения! А она вертела ими в свое удовольствие, одержимая желанием найти свою единственную, настоящую любовь. Уроки матери не прошли напрасно. Любочка с детства ценила себя очень высоко. На мелочи не разменивалась и для случайных связей была абсолютно недосягаема. Она вобрала в себя от обоих родителей всю любовь, нежность и бесконечную доброту ко всем. Просто ее время еще не пришло. Любочка была «клевой» девчонкой, как и вся «безбашенная» молодежь ее поколения. Маргарита же чувствовала все острее, что в воспитании единственной дочери она допустила ошибку и делала робкие попытки исправить хоть что-нибудь.
Ограничение суммы карманных денег вызывало такую обиду у дочери, что Маргарите сразу становилось жалко ее. «Да черт с ними, с деньгами, – думала она, – не бедствуем же. И давала ей опять: – Купи себе что-нибудь, доченька, или сходи повеселись с друзьями». И Любочка покупала, и Любочка веселилась… Ох, как сильно порой родители губят своих детей, ослепленные родительской любовью! Эта любовь и в самом деле, способна, как ничто другое, время от времени переворачивать всю жизнь человека. Но следом за любовью всегда идет то, о чем вначале не думаешь, – отчаяние и ненависть. Любовь меняет человека быстро, а ненависть – еще быстрее.
Маргарита знала, что в отношениях с дочерью она должна хотя бы иногда твердо говорить «нет». Но, глядя на Любочку, она всегда говорила «да», а потом корила себя и давала самой себе обещание быть с дочерью строже. Время шло, а строже быть не получалось, да и на выяснение отношений у Маргариты не было ни сил, ни времени, поэтому: «да» – и все довольны. Она ненавидела себя за свою слабость в отношениях с дочерью, но не допускала даже мысли, что эта ненависть когда-нибудь может перейти на ее ненаглядную Любочку!
Отдавая всю свою любовь и заботу дочери, Маргарита не замечала, что с каждым днем становилась все более ненужной ей и все более одинокой в своей личной жизни.
Наревевшись вволю, до полного изнеможения, досыта наглотавшись своих женских страданий и полностью обессилев от этого стресса, она сползла с кухонного диванчика и, согнувшись крючком, поплелась в ванну.
Она не хотела достичь вершины своих «Пиреней» завтра! Она боялась увидеть то, что за ними! В ней был пьяный протест против завтрашнего дня! Протест против надвигающегося сорокалетия! Протест против несбывшейся мечты! Как она ненавидела себя сейчас! Ненавидела, что ей уже сорок! Ненавидела, что всю жизнь занимается не тем, о чем мечтала! Ненавидела себя в этой далекой от совершенства жизни вокруг: без любви, без душевного комфорта! Ненавидела всех этих слабых мужчин, окружавших ее! О-о-о!!! Как же она их всех ненавидела! Но больше всего она ненавидела сейчас саму себя – вот такую: слабую, пьяную, не исполнившую своих ожиданий! Она готова была убить себя, так сильно себя сейчас ненавидела – и в то же время безумно жалела! Ну почему не ее судьба балует и лелеет? Ну почему не ей принадлежат красивые и богатые мужчины? «Бедная ты девочка, – думала о себе Марго. – Ни подарков тебе… ни круиза… ни любви… Ну ничего тебе не полагается, милочка, только работа и работа! Ненавижу!» В ней был вызов самой себе! Как будто две женщины боролись в ней и каждая старалась взять верх над другой. Поэтому одна Маргарита в какую-то долю секунды, взяв бритву, полоснула другую по рукам…
Мыслей и ощущений не было никаких. Ни страха, ни боли… ничего. Она стояла, смотрела в зеркало и не видела себя. На нее маленькими щелками зареванных глаз смотрело опухшее от слез лицо. Без макияжа оно было похоже на лицо инопланетянки и вызывало полнейшее отвращение…
– И никому-то ты не нужна, уродина старая…
– Ну что? Получила свой круиз на сорокалетие, дурочка?
Она стояла и смотрела на себя в зеркало… Смотрела тяжело, как будто прощаясь сама с собой навсегда… Приговорила сама себя…
– Я убила себя, – разговаривала она с инопланетянкой в зеркале. – Зачем жить, если мечты больше нет и я уже стала старая… Прощай, Марго… Сейчас ты умрешь…
В то же время та, другая Маргарита пыталась найти хоть какую-то зацепку… спасти себя…
Время для нее остановилось…
Увидев, как обильно льющаяся кровь стекает на нежно-розовый кафельный пол, образуя отвратительную лужу и пачкая все вокруг, она вдруг резко сорвала висящие полотенца, туго перемотала себе руки и принялась вытирать свою кровь на полу… Маргарита терпеть не могла никакой грязи и беспорядка, тем более в ванной комнате, и этот перепачканный кровью пол беспокоил ее больше, чем собственное состояние… Она вытирала пол и полоскала тряпку, вытирала и опять полоскала… «Хорошо, что вода есть, – подумала Маргарита, – обычно, ночью воду в домах отключают», – и опять вытирала и полоскала, пытаясь замести следы содеянного. Нога на мокром полу поскользнулась… голова ударилась об угол умывальника… ванна поплыла перед глазами… и Маргарита рухнула на пол…
Вечность и миг… это одно и то же: вечность – это только миг, а миг – это вечность!
Телефонный звонок неожиданно взорвал эту страшную, ночную тишину. Мобильник лежал в кармане пижамы и настойчиво трезвонил и трезвонил, вибрировал и вибрировал всем корпусом: «Услышь меня! Услышь меня!» – будто какой-то голос пытался достучаться в угасающий мозг Маргариты. Она в полузабытье, – скорее не она, а ее рука – по инерции достала из кармана телефон:
«Мусик! извини, что разбудила… у меня все о’кей… не беспокойся… приду утром… я тебя очень люблю, мусик!» – восторженно звенел родной голос ее Любочки.
Марго внезапно всем телом ощутила смертельный холод кафельной плитки на полу и представила ужас в глазах своей дочери. О, если бы Любочка увидела то, что могло бы случиться этой ночью! Нет, нет, нет! Никогда она не причинит горя собственной смертью никому, тем более своей ненаглядной Любочке!
Надо только дожить эти несколько ночных часов до завтра. Как легко было идти к этой вершине, к сорокалетию, где, казалось, ее ждет мечта! И как трудны эти несколько последних шагов до нее! И отсчет уже пошел! Дальше, дальше, не останавливаясь ни на секунду!
Она медленно перевернулась на полу и предприняла слабую попытку встать… Сил не было… Изрядное количество выпитого «Мартини» и потеря крови сделали тело таким тяжеленным, что поднять его не представлялось возможным…
– Я умерла или нет? – пыталась сосредоточиться Маргарита. В глазах и в мозгу роились миллионы маленьких светлячков, которые уводили сознание куда-то вглубь, но оно опять накатывало, как волны на берег.
– Вот опять… накатило… нет, если бы я умерла, я была бы где-то на небе, а здесь – кафель… жива… я жива… Любочка… моя Любочка… моя доченька, – стучало в голове, и Маргарита двигала свое тело вверх. Она цеплялась за все и ползла… ползла вверх… вверх с этого холодного пола, с этой страшной бездны… вверх, вверх, – туда, где Любочка, туда, где жизнь. Она медленно перебинтовала руки. Пижама была залита кровью, но сил, стянуть ее с себя не осталось. С запекшейся кровью на руках и ногах она посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: «Какая же ты страшная сейчас! Какая же ты сильная, Марго! И какая же ты слабая женщина!»
Ей нужно было войти во время, которое для нее временно остановилось.
Войти и запустить его снова.
И она пошла.
Она опять пришла на кухню. Пришла – как будто не из ванны, а из другой жизни… Вылила остатки «Мартини» в бокал, порезала банан кружочками и мужественно приготовилась встречать свое сорокалетие.
