***

Иногда коридоры клиники казались Окси чересчур узкими и прямыми. Некуда спрятаться, некуда свернуть от прицепившегося практиканта. Он уже полчаса таскался за ней по кабинетам, настырно дыша в затылок и задавая вопросы один глупее другого. Ладно, если бы по делу.

– Оксана, ну если вам не нравятся клубы, можем в кино сходить. Вы кино любите?

Кино она любила. Но не ту синтетическую эмуляцию, что пускали на больших экранах. Сплошные спасения человечества, да борьба за выживание. Тьфу.

– Послушай, Артем. – Она резко остановилась, практикант по инерции пробежал еще пару шагов. Затем развернулся и сократил расстояние до непозволительного минимума. – Тебе сколько лет? Двадцать? Мне – двадцать девять и детей заводить пока не хочется. Тем более, великовозрастных. Все понял?

Казалось, довод подействовал. Она сумела пройти пару метров без сопровождения, прежде чем свернуть в свой кабинет и успеть захлопнуть дверь перед носом опомнившегося студента.

Вторые сутки дежурства при майской жаре вымотали на нет. Окси разложила амбулаторные карты по номерным футлярам, забралась с минералкой на подоконник, глядя на желтые кирпичные бока клиники, разделенные меридианами каркасных осей. В открытое окно влетали звуки оживленной улицы, курлыканье голубей, гуляющих по карнизам, и хриплые стоны из палаты этажом ниже. Безмолвный транслятор на смежной стене пестрел новостными блоками: синие строки о научных происках, зеленые – о дипломатических передрягах, розовая кутерьма шоу-бизнеса вперемешку с желтизной светской хроники.

Из-за пекла последних дней кардиологическое отделение переполнилось. Даже считавшие себя здоровыми не выдерживали, падали прямо на тротуары под палящими лучами солнца. Информационные каналы кричали о повторении катастрофы тридцать шестого года, когда под натиском разбушевавшейся теплоты стали таять ледники Гренландии, угрожая наступлением Ледникового периода. Окси не помнила устроенную природой человечеству встряску, но сотни книг, фильмов и статей сохранили истерию пережитого катаклизма. Именно тогда остановились войны за независимость в европейских провинциях, скинули спесь азиатские гиганты, а вечно враждующие Штаты и Россия перестали отстраивать станции ПВО. Расхлябанное человечество сплотилось в борьбе за выживание.

Но Окси в экологический бум не верила. Глянцевое благородство соглашения прикрывало цинизм экономического контроля. Контроля во всех сферах. Строго нормированный прожиточный минимум, разрешения на продолжение рода, фиксирование каждого шага, техносферы квартир, выдающие лимитированные киловатты и капли воды на человека. Закапсулированная жизнь.

Пискнул замок, дверь отворилась, впуская пожилую сослуживицу. Окси повезло с коллегой. Столь же полная, сколь и добрая Настасья Михайловна была одной из немногих врачей, не утративших квалификацию после реформы, и хоть недолюбливала технику, умела найти общий язык даже с ней.

– Совсем пацана зашугала, – рассмеялась Настасья Михайловна, умываясь ледяной водой над никелированной раковиной. – Жмется у стены, икнуть боится. Ну чего ты не развлечешься?

– Бросьте. Он же детё еще, – отмахнулась Окси. – Уже прицепился – не отодрать, а дальше – хуже.

– Сама ты детё. Хороший мальчишка, не испорченный. Ему бы кольцо из носа вынуть и вообще лапочка будет. Ладно, ладно, отстану. Взрослая уже, сама разберешься. Но послушай старую тетку, Окси, мужик тебе нужен. Хороший мужик. Такой, чтобы у-ух.

– Да где ж его взять? Такого, чтобы у-ух.

– Сидя дома – нигде, – уверила Настасья и тут же всплеснула руками, указывая на транслятор. – Слышишь, еще одного экстрагента взяли. Весь день талдычат.

– Да ну? – от упоминания государственных киллеров Окси поежилась, будто солнечные лучи перестали согревать спину. – Он последний?

– Да кто ж его знает. Этот прикидывался компьютерщиком, жил себе спокойно. Как раскрылся – не знаю. Убил, наверное, кого-нибудь. Ты ж понимаешь, как волка не корми, а все равно глотку перегрызет.

– Зря вы так, Настасья. Может, человек действительно пытался спокойно жить. Он ведь не просился в экстрагенты. Я слышала, их еще детьми забирали, воспитывали, перекраивали. Татуировок понаставили, чтобы от нормальных людей отличать. А теперь отлавливают. Как собак меченных. Это очень похоже на предательство. Разве нет?

– Может, ты и права, дочка. А все равно страшно. Одно дело – не знать, чего ждать от человека, другое – не знать от кого ждать. – Настасья Михайловна набрала из-под крана воды в тяжелую керамическую кружку. – Мне показалось или ты их оправдываешь?

– Нет, конечно. Но и в справедливость девятого отдела не верю. Подумайте сами, если раньше революции совершались честно, в открытую, то пацифисты эко-соглашения пошли другим путем. Они демонстративно уничтожали оружие, выкрикивали лозунги «Природа не терпит насилия», «Мир человечеству» и прочий фарс. А в это время сотни профессиональных убийц стирали бунтарей.

– Окси, ты судишь как подросток. Так уж устроена жизнь, чтобы построить что-то хорошее, надо сломать что-то плохое. Для экстрагентов война никогда не закончится. Их-то убивать учили чуть ли не на уровне инстинктов. Ты представь, живет человек с тобой на одной площадке, здоровается каждое утро, соль попросить заходит, а потом – бах! – и придушит. Я не хочу бояться каждого встречного, но вынуждена, пока жив хоть один экстрагент.

Продолжать спор Окси отказалась.

Задерживаться на дежурстве не пришлось. Но и запираться в квартире пятничным вечером претило. Отчего-то именно сегодня привычное одиночество стало в тягость.

Окси оставила машину на стоянке и зашла в соседнее кафе. Есть не хотелось. Она заказала сок и несколько минут изучала посетителей. Мужчины, женщины, молодежь. Все яркие, как неоновые огни клубов, все радостные и беззаботные. Невозможно обвинять в чем-либо власть, чьи подопечные столь счастливы.

Второй стакан опустел, Окси не спешила уходить. Наблюдая за шумными незнакомцами, она впитывала их энергию, чтобы потом бороться за жизни таких же людей. Даже если снова придется провести в клинике двое и более суток. Оно того стоит. Окси достала из сумочки маленькую потрепанную книжку, купленную пять лет назад в антикварной лавке. Бумажные издания считались архаизмом, да и зачем таскать с собой макулатуру, если можно читать с экрана лайвера? Пластиковая коробка десять на пять сантиметров заменила людям и карманные компьютеры, и телефоны, и живое общение из-за постоянного доступа ко всем мировым сетям. Что уж говорить о литературных томах. Но у Окси с книгами были особые отношения. Она любила их почти до одушевления. Шорох листков, стершиеся местами буквы, загнутые уголки – маленькая жизнь, которой можно коснуться, в отличие от файлов. Подобной нежности помимо книг удостаивались только старые фильмы на древних дисках DVD-формата. Несколько лет назад Окси удалось раздобыть рабочий проигрыватель старше ее самой, и с тех пор на полках, рядом с книгами появились пластиковые коробочки дисков. Нечастые гости порой подтрунивали над причудливой коллекцией, некоторые мужчины пытались заработать расположение хозяйки, обещая достать эти фильмы на более надежных современных носителях, но Окси отказывалась. Для нее любить – означало бояться потерять.

***

Ровные строки вызывали воздушные образы. Рожденное воображением мутно-серое небо, укрытые дымкой стволы вековых деревьев, пенящееся брюхо голубого моря соседствовали с яркой толпой, пульсирующей в такт флюорисцентному освещению кафе. В каких бы облаках Окси не витала, боковое зрение сканировало окружение до мельчайших деталей. Ничто не осталось без внимания: подвернувшийся край фартука официантки, неисправная кнопка лайвера мальчишки за соседним столиком (приходилось нажимать несколько раз, прежде чем она сработает), распущенный галстук у мужчины, который, между прочим, уже минут двенадцать пялился на Окси. Она отвлеклась от выдуманных миров и, не отрывая взгляда от строк, рассмотрела незнакомца. Раскованная поза, прищур циника, взъерошенные волосы и неуместные при черном костюме коричневые кроссовки. Субъект явно не принадлежал к числу мужчин, добивающихся женщины. И подходить первым себя не утруждал. Окси отложила книгу, посмотрела в упор на незнакомца. «Мужик тебе нужен, Окси», – вспомнился наказ Настасьи. Может, и нужен, только не прилипчивое ярмо, а ни к чему не обязывающее перекати-поле.