С непритворным возбуждением он начал вместе с ней перетряхивать постели в заведомо бесплодных попытках. Он мог вынуть тотчас же медальон из кармана и представить его случайной находкой, но предвкушение чего-то большего заставило его воздержаться.

Склонясь вместе с ней над усыпанным табачным пеплом полом, он пытался заглянуть ей в глаза, но не прочел в них ничего, кроме досады от утраты любимой вещи.

Девушка впоследствии оказалась более чем очередным увлечением его ранее ветреного друга. Они начали постоянно появляться вместе, и завертелись слухи о серьезных намерениях. Он принял активное участие в этой затее, такое, что впору только близкому родственнику, чем вызвал не благодарность своего удачливого друга, но подозрительную настороженность. Отношения их портились и по другим, прямого отношения к моему рассказу не имеющим причинам, и чем больше они портились, тем большее наслаждение доставляла ему золотая улика, с которой он не расставался, постоянно носил ее в нагрудном кармане.

Через месяц-полтора после свадьбы, когда молодые вернулись в город и от них пахнуло соснами и янтарем в его широко раскрытые ноздри, ноздри затаившегося в засаде мстителя, он понял, что настало время для беспощадного последнего прыжка.

Он пришел к ней, когда мужа не было дома, сел на кухне, принес предложенный чай и без торопливости, скучными и спокойными словами пересказал ей заново то, что случилось той ночью. Ее смуглое лицо побелело от возмущения, и она даже хотела его ударить, но он поспешно расстегнул нагрудный карман и выложил на стол медальон.

Впрочем, это ее не убедило, и она сразу же ухватилась за самое вероятное: за стечение случайной находки и коварного замысла, порожденного изощренным воображением.

Защищая свое счастье, она повелела ему немедленно покинуть только что свитое гнездышко и никогда впредь не переступать его порога. Впрочем, на этом самом пороге голос ее дрогнул, и она попросила нашего героя позвонить на следующий день, но только в последний, самый последний раз.

Он сразу понял, что за это время она применит всю свою женскую выпытывающую хитрость для того, чтобы воскресить в своем супруге воспоминание о той ночи, вытянуть из него доказательства бывшей тогда близости.

Он позвонил ей в назначенный час из телефона-автомата и услышал ее холодный голос. Она подтвердила, что да, сбылись худшие ее ожидания и она обнаружила отъявленного лжеца в близком их дому человеке, разглядела змею, обвившую одну из тяжелых плодами ветвей райского древа.

В недоумении он повесил трубку, сунул руку в карман, нащупал там кругляшок, но это была не двушка. Это был медальон, который он машинально взял с кухонного стола вчера.

Зажав его в кулаке, он зашагал, не разбирая дороги, погруженный в упорядочивание мыслей. Конечно, она могла и солгать, конечно, удачливый и бывший его друг, муж ее, мог ошибиться – мало ли было тем летом веселых и пьяных ночей, не занесенных в иной календарь, кроме путаного дневника ошибчивой памяти. Но это ничего, совсем ничего не меняло. То, что случилось, случилось с ним одним и для него одного. Он был в ту ночь только для себя и не существовал ни для кого другого.

Сначала такое небытие испугало его своей призрачной недоказуемостью, но тут же другая, более приятная догадка принялась обретать себя в его сознании. Это было ослепительное прозрение. Логически продолжив свое небытие, он представил себе, что когда-нибудь он будет существовать только для себя в вечности, не существуя ни для кого другого, но все же быть, совершать поступки, непререкаемо ощущая свое наличие. Он подумал, что может быть только в этом и заключается смерть и в его собственном существовании она будет неотличима от бессмертия.

Он понял, как она преодолевается, эта кажущаяся смертная неодолимость, и опьянился безупречностью своего рассуждения. Его несло, он не видел и не разбирал дороги, буквально летел, сжимая чудесный медальон в кулаке до боли, и кулака он не разжал даже тогда, когда на середине улицы, которую он пересекал, отключенный от всего сущего, странно закрутило его в воздухе под дикий визг тормозов и показало ему мир и так и сяк, подо всеми мыслимыми углами, прежде чем кинуть с размаха о такую неприветливую и загаженную асфальтовую плоскость.

Через пару лет его тетушка выносила вещи из квартиры, готовясь к капитальному ремонту. Отодвинув диван, она заметила блестящий металлический кружок и подняла его. Положив кружок на ладонь, она посмотрела на него непонимающе, подошла к серванту, выдвинула ящик и достала из шкатулки другой металлический кружок. Потом она положила их оба рядом на обеденный стол.

Глядя на два этих совершенно неотличимых золотых медальончика, на тот, который она только что нашла (и который был потерян героиней нашего рассказа), и на тот, который извлекли из мертвой хватки ее любимого племянника (и который был сорван с шеи другой участницы известной нам вечеринки, что она, впрочем, заметила только вернувшись домой и готовясь принимать душ), тетушка недоуменно покачала головой, выдавая тем самым свое бессилие связать воедино два звена оборвавшейся цепи, между которыми уже нельзя было различить ни людей, ни событий, а одно только ужасное, ушедшее в никуда время.

Перед тем, как заснуть, он подолгу лежал в постели с закрытыми глазами и восстанавливал в памяти черты ее лица, пытался поймать в воображении взгляд огромных серых глаз, представлял пышные ее каштановые волосы, покатые плечи; вспоминал также отзывчивость протуберанцев сосков, длинных, твердых и пористо-розоватых, детскую гладкость массивных бедер, золотистый пушок крепких лодыжек, а также шоколадного цвета кольцо пигментированной кожи вокруг плотно сомкнувшей створки раковины. Кроме того, движения ее тела, прерывистое дыхание, вкус губ и запах кожи.

И прежде ему доводилось вспоминать таким образом женщин, но всегда покинутых или ушедших, словом, утраченных. Эта же принадлежала ему – правда, редко, слишком редко. И потому-то ночами он восполнял редкость встреч работой воображения.

Однажды вечером, выключив свет и улегшись в постель, он начал упражнять память, сосредоточившись на запахе ее тела. Не прошло и двух минут, как он ощутил этот знакомый растительно-горький аромат. Но тут прозвучал запоздалый телефонный звонок, и ему пришлось прервать свои упражнения, чтобы подойти к аппарату.

Вернувшись в комнату, он обнаружил с удивлением, почти со страхом, что запах вовсе не исчез – напротив, стал интенсивнее. Он понюхал свои руки, затем подушку – они пахли нежно и пьяняще. Весь воздух в комнате благоухал этой женщиной. Он открыл форточку, но легкий городской зефир, веявший с улицы, обладал тем же запахом. Тогда он распахнул дверь и вышел на балкон, но тусклое ночное небо с редкими звездами тоже дышало ароматом ее волос и кожи.

Тогда он посмотрел вниз и увидел, как отяжелели и согнулись ветви лип. «Это липы расцвели, – подумал он. – Это запах лип. Я становлюсь слишком впечатлительным». Подумав так, он успокоился, вернулся в постель и заснул с легким сердцем.

Но другой ночью он снова проснулся, оттого, что руки его были мокрыми, а рот полон солоноватой влаги, вкус которой он так хорошо знал.

Он приподнялся в постели и коснулся рукою стены – стена была мокрой. В тишине было слышно, как жидкость тягуче капает с потолка. Он кинулся к выключателю и включил свет. Весь потолок промок, а по побелке стен, по обоям, змеились разводы и потеки. Наспех одевшись, он вышел в подъезд и стал звонить в дверь этажом выше. Никто не открывал. Он вспомнил, что сегодня ночью должны были дать горячую воду и отчасти успокоился. Очевидно, верхние соседи куда-то уехали, забыв завернуть кран. Он вернулся домой, затер лужи на полу, не удержавшись от того, чтобы опустить в воду палец и попробовать ее на вкус. Это была самая обыкновенная вода теплоцентрали, противная, отдающая сероводородом, и он снова подумал, что сходит с ума.