Лунный свет, звёздный свет или же даже сияние самой Вечности — мы кружимся в луче, и я слышу вместо музыки шелест карт Таро в своих руках. Я бы закрыл глаза, но они закрыты, я бы распахнул их, но увижу всё равно то же самое. И нет такого момента, когда можно было бы сказать: «Стоп!»

Нельзя вырваться из танца до срока.

Шёпот историй окружает меня. Они разом вливаются в моё сердце, пронизывают сетку кровеносных сосудов, вспыхивают под кожей серебром. От них больше не убежать.

Господин Смерть смотрит в глаза мне и кивает. Это его желание, его сказки, тысячи историй, которые теперь следует рассказать одну за другой, не сбиваясь и не ошибаясь в словах. Это поручение, потому что я ни о чём не просил, это ответ на вопрос, который я не задал и даже не сформулировал.

Господин Смерть растворяется вместе с залом, светом, огнями небес…

…Колода Таро разбросана по столу, старшие арканы смешались с младшими, свечи почти догорели, лишь одна ещё трепещет в пальцах утреннего ветра. Я снова в кресле и снова один, сущности карт уснули до поры, до времени. И только одна лежит напротив меня, притягивая взгляд. Старший аркан. Тринадцать. Смерть. Не обещание, не предупреждение, только танец.

========== 023. Обрести имя ==========

В тишине, в темноте прорастает сквозь ткань сновидения имя твоё. Неведомое и невысказанное, стелется туманом, набирает сок зелёным ростком, колышется, свивается, прядётся и скоро пробивает неплотный кокон, являя себя предрассветному сумраку. Смотрится в небо, где нет облаков и нет звёзд, где только светлая голубизна затаилась, ожидая рождения солнца.

Ни вздоха, ни ветра, никакого колыхания воздуха, всюду расстилается тишь, и нет ни теней, ни мрака, ни бликов, ни света. Пограничное состояние между тем и этим замирает, застывает льдинкой и тихонько гудит, точно ждёт, когда же первый луч расколет, извлечёт звук, и имя, невысказанное, непроизнесённое, обретёт тело в мелодике звучания.

Мгновение тянется медовой патокой, течёт так неспешно, что будто стоит. Небеса чуть светлеют, наливаются неясным сиянием, но всё это слишком зыбко, чтобы не принять за воплощение собственного желания, за самообман, за грёзу и сон наяву.

Но вот тонким краешком, огненным языком на востоке облизывается небо. Приотворяется рот горизонта, видно лишь тонкий серп, нестерпимо полыхающий алым и золотым. Всё вокруг вздыхает, просыпается и тянется вперёд, забывая в бывшей тишине о невысказанном и неугаданном имени. Но и оно растёт, обратившись травинкой, былинкой, полевым цветком, растёт, внутри себя сохраняя собственную неспетость.

Крики птиц, дыхание пробуждённого ветра, шорох трав и листвы — всё обретает мелодию, ритм, чёткость, катится волной, эхом отражается от склонов холмов, грохочет и ворчит вдаль по долине. Огненный язык становится больше, яростно бледнеет, рассыпая по небесам ало-розовый румянец.

Росток имени качается вместе со всеми, но безмолвен, точно именно рядом с ним кто-то выключил звук. Всё в мире радуется, бежит и летит, а имя растёт и вызревает, пока не распускается красивым, но неизвестным цветком, трепещет под порывами утреннего ветра.

Прислушавшись к этому неясному шелесту, к тончайшему шёпоту эфемерных лепестков, ты — единственный, кто в этом мире пока лишён самого себя, — наконец-то слышишь первый звук, не оформленный буквой, первый вздох, который катится в твоей груди, впечатывается в сердечную мышцу, отдаётся протяжным стоном в причудливом инструменте позвоночника.

Это ещё не ответ, только частица вопроса, ещё не символ, но уже первых взмах кистью для каллиграфии. И скоро на чистейшей бумаге души проступает первый мазок. Не время рассматривать его, не время о нём размышлять. Цветок имени продолжает тянуться вверх, выпускает новые плети, обволакивает ствол выросшего рядом деревца, ползучей лианой бежит по его ветвям, выбрасывая один за другим бутоны.

В них запечатаны и спят иные звуки, иные знаки, и вскрывать нужно осторожно, иначе можно перепутать всё имя, и оно увянет, так и не прозвенев в наливающемся теплом воздухе утра.

Свет становится ярче, над бескрайней равниной в мягких ладонях покатых холмов замирает золотой шарик солнца. Косые лучи гладят травы, отражаются в росах, превращая их в драгоценные камни, в слёзы небес. Согревая, они осторожно обласкивают один из бутонов и…

Звоном и шелестом над полем проносится следующая частичка. Внутри обретает самое себя первая буква. Она сияет, и можно на мгновение посоперничать с солнцем, пока то ещё так неярко, что на него можно смотреть, не боясь сжечь глаза.

Но вот светило ползёт вверх и больше не похоже на язык, оно раскалилось, яркость уже слепит, только цветок твоего имени не боится заглядывать ему в лицо. Следующий бутон вызревает, наливается соком, становится то алым, то пурпурным, то внезапно перекрашивается в чернильный мрак. Когда его лепестки расходятся, сердцевина вспыхивает оранжевым, а звучание глубокое и чистое, как у виолончели. Он поёт, этот раскрывшийся бутон, и звук его вплетается следующими росчерками в самую твою суть. Ты и знал его всегда, и никогда не знал тоже. Потому — повтори, сначала отдельно, затем вместе с первой уже немного померкшей буквой. Повтори и внеси в собственную память, хотя это будет не запоминание, а воспоминание. Вспоминание о том, что случилось с тобой прежде, чем ты обрёл это тело.

Свет так ярок, так чист, он льётся не с небес, а изнутри тебя, из сердца, с белого полотна души, где алым и золотым сияет не рассветное солнце, а две первые буквы имени, которое никто ещё не прочитал.

Ветер качает бутоны, играет в ветвях, шелестит травами и гоняет туда-сюда изумрудную волну, осыпающуюся каплями росы. Свежесть и радость, беспечность и вечность порыва заставляют раскрыться ещё один бутон. Флейтой и стоном разворачивает он к небесам своё нутро, добавляя новых штрихов, нового звука в мелодию. Он зелёный и голубой, лазурный и прозрачно-туманный.

И вот уже три буквы произносятся вместе, в недосказанности чудится удивительная тайна, так хочется поторопить весь мир, качнуть требовательно окрепшую лозу, на которой не раскрылись лишь два ярких бутона. Но солнце гладит по щеке, ветер ласкает волосы, и хочется замереть, прочувствовать утро, его бескрайность, его бесконечность. Время стоит, солнце не поднимается выше… Бутоны дрожат в ладонях ветра.

В тот миг, когда один из них не выдерживает, раздаётся хлопок. Новый ритм завладевает, чудится, что и всем миром, всем, что можно охватить взглядом, что можно охватить мыслью. Движение, устремлённость, — и вот уже больше не тянет остаться в определённом мгновении, жажда жить и действовать овладевает… Это пришла ещё одна буква, ещё несколько росчерков, ещё один знак, который стал определять тебя, проник внутрь и, как оказалось, всегда там находился. Он сплетён из оттенков и полутонов, переливается перламутром и сразу темнеет, но слишком долго не стоит смотреть на него, ведь остался только один-единственный бутон, тот, что и хранит ключ, тот, что и является главной тайной.

Последняя буква.

Момент наступает не сразу. Сначала приходится долго лежать на подушке из свежих трав, повторяя про себя одну за другой все открывшиеся буквы. Пока что они — не слово, не его частица, они распадаются, кажутся бусинами, вольно катающимися по крепко натянутому полотну. Сталкиваясь, они сухо потрескивают, раскатываясь — шелестят сухой травой. Можно спрятать их в банку и встряхнуть — ничего не произойдёт, они не потеряют своего волшебного значения, но и не обретут целостность.

Но когда солнце подползает к зениту, простреливая самое сердце небесного шатра, тогда нужно встать во весь рост и поймать бутон.

Сжать его в пальцах.

Сок покажется тёмным, будет пахнуть почти как вино и немного — полынью. Сожми его крепче, пусть течёт сквозь пальцы, капает в землю, где родилось до рассвета твоё имя. Капля за каплей… И рождается новый звук.

Вот оно!

Всё встало на свои места, и нет больше бусин, но есть вписанное в тебя, яркое, жаркое, жадно имя. И ты произносишь его раз за разом, удивляясь, как столько времени не мог узнать его. Не мог впустить его.