Он вновь засунул за воротник рубашки палец, резко оттянул – ткань затрещала, но не порвалась. Отсутствие биографии угнетало его. Как угнетало и звание мастера спорта, полученного на борцовском ковре. Он считал, что генеральный прокурор должен быть похож на чеховского интеллигента – утонченного, остроумного, независимого. Сам он этими качествами не обладал и страдал от собственного несовершенства, от внутренней маяты, а серебряный квадратик – значок мастера спорта СССР – лишь добавлял этой неуверенности. И вообще, всего, что он имел, было катастрофически мало для того, чтобы быть тем, кем он был.

Людей, которые не соглашались с его мнением, генеральный прокурор предпочитал во вверенной ему системе не оставлять. К числу таковых он относил, например, московского прокурора Пономарева. Не жаловал он и начальника столичной милиции генерала Панкратова. Была бы его воля – лишил бы этих людей и званий, и крестов, и кресел, и портфелей, не задумываясь. Но московское правоохранительное начальство было ему не по зубам – ходило оно под строптивым мэром Лужковым, а Лужков своих людей в обиду не давал. Генеральный прокурор уже пробовал лишить кое-кого своих кресел – надоели сорняки, но из этого ничего не получилось. Мэр считал, что и прокурор, и начальник милиции сидят на своих местах, с делами справляются, поэтому нечего их трогать и вообще нечего их мазать грязью.

Зная нрав московского мэра, генеральный прокурор вынужден был отступить. Но от планов своих не отказался. А тут такая накатила удача: сам президент велел отыскать ему виновных. А чего их искать, когда и так все ясно. Преступление-то где произошло? В Москве? В Москве. Значит, московские правоохранительные органы не доглядели, значит, они виноваты. Поэтому первые люди, которых он подставит под президентский топор, будут два «П» – Пономарев и Панкратов. Тем более что у двух «П» были и реальные промахи – не промахивается ведь только тот, кто ничего не делает.

В тот день генеральный прокурор долго сидел у себя в кабинете, готовился к разговору с президентом. Если президент решит снять двух «П», то мэр помешать не сможет – слишком разные у них весовые категории. Иногда у генерального прокурора неожиданно начинало подергиваться правое веко – он знал, что у московского прокурора репутация без изъянов, к нему не прилип пока ни один ярлык, хотя Пономарева, как всякого прокурора, старались и купить, и взять на испуг, и опорочить, и слухи про него разные пускали, но он умудрялся из любой «газовой атаки» выходить невредимым. А что, если про эту незапятнанность наслышан президент? Сведет свои брови в одну линию и уставится на генерального прокурора долгим изучающим взглядом? Президент умеет делать длинные психологические паузы и доводить этим человека до полного онемения, до того, что тот перестает ощущать себя человеком – превращается в клопа, в кисельную протирушку, в изожженную головешку.

Генеральный прокурор еще ни разу не попадал под такой взгляд президента, но разговаривал с теми, кто попадал. Бр-р, мороз невольно бежит по коже…

Генеральный прокурор попытался представить, кем и чем ощущает себя человек, находящийся рядом с президентом, найти для этого нужное определение. В голове крутилось что-то объемное, загораживало все остальное, а что это такое было, он определить не мог – не хватало слов.

Нарисовав на бумаге скорченного человечка, генеральный прокурор мстительно улыбнулся и отодвинул рисунок в сторону. Наступила пора действовать.

На следующий день генеральный прокурор явился с докладом к президенту.

Президент выглядел болезненно: лицо оплыло, потяжелело, обвисло складками, под глазами – будто морщинистые куриные мешочки, в которые вложили по тяжелому округлому камешку.

Обычно президент обращался к генеральному прокурору по имени и отчеству. Он мог заплетающимся от «перегрева» языком произнести что-нибудь невнятное, вместо «Алексей Владимирович» сказать «ныть кубыть», но это вовсе не означало, что президент что-то перепутал, в мозгу у него все равно сидело четкое, словно бы гвоздями прибитое «Алексей Владимирович». Или «Петр Сергеевич». На этот раз президент вообще никак не обратился к генеральному прокурору. Вид у президента был усталым, глаза ничего не выражали. «Небось, полночи в бане просидел, водкой вместо воды пар на камнях взбивал», – с неожиданной завистью подумал генеральный прокурор, но тут же постарался прогнать завидущую, в общем-то недобрую мысль, улыбнулся приветливо. Улыбку эту президент не принял, шевельнул губами, протискивая сквозь них короткий звук:

– Ну?

Генеральный прокурор положил перед ним бумагу с двумя фамилиями – Пономарев и Панкратов.

Президент вопросительно приподнял обесцвеченную, плотно припечатанную к крутому лбу правую бровь:

– Что это?

– Эти люди виноваты в том, что был убит популярный телеведущий.

Президент одним пальцем придвинул к себе листок. Шевеля губами, прочитал фамилии. Откинулся в кресле… Подумал о том, что журналисты – люди цепкие как собаки, если уж вопьются зубами в брюки – ни за что не отпустят, поэтому им надо бросить кость, сделать отвлекающий маневр, швырнуть им сахарную голяшку, иначе пройдет еще несколько дней – и они поднимут такой вой, что многим сидящим в своих кремлевских креслах чиновникам свет белый покажется размером в копейку. Президент удовлетворенно кивнул:

– Хорошо. Что еще имеется? Посущественнее, скажем так.

– Времени прошло немного, но следствие продвинулось уже далеко, у нас есть приметы убийц. Изготовлены фотороботы, по которым мы их ищем и очень скоро найдем. Найдем, это я вам обещаю.

В ответ вновь последовал удовлетворительный кивок президента:

– Хорошо. Чем скорее найдете – тем лучше.

– Прокуратура приложит все силы, чтобы так оно и было. Генеральный прокурор верил в то, что говорил.

Интерес в глазах президента пропал, они потухли, сделались вялыми – он уже думал о другом. Генеральный прокурор понял – пора уходить…

К вечеру президент подписал указ об освобождении прокурора Москвы и начальника столичной милиции от своих должностей.

Президент сделал то, чего не должен был делать, – влез в функции московских властей. Москва вообще считалась государством в государстве. Отношения между федеральной властью и властью московской мигом обострились, они, собственно, никогда и не были хорошими, все время ощущалось напряжение. Но такого, что произошло в эти дни, еще не случалось.

Московский мэр беспрекословно поддержал президента в октябре 1993 года, не предавал его и впоследствии, когда небо над Москвой становилось розовым в преддверии кровопролития, – даже грузовики выводил на Красную площадь, – и, конечно, не ожидал такого «подарка».

Отрабатывать что-либо назад было бесполезно: президент – не из тех, кто признает свои ошибки. Он поправок не делает.

Лицо столичного мэра невольно сделалось грустным – его еще никто так публично не одергивал. Популярность его в Москве была в несколько раз выше, чем популярность президента.

В воздухе запахло войной.

Лишь один человек был очень доволен случившимся – генеральный прокурор: все получилось так, как он хотел – давнего недруга в московской прокуратуре не стало. И что важно, сделал это он не своими руками, в этом деле никак не замарался. А раз не замарался, то и взятки с него гладки.

Домой генеральный прокурор возвращался довольный, доброжелательно поглядывал на московские дома. Раньше, во времена царя Гороха, при Брежневе, при столичном градоначальнике Промыслове, Москва выглядела серой, зачуханной, с тусклыми фонарями и запыленными витринами магазинов, в которых было выставлено невесть что – то манекены из дешевой, плохо раскрашенной пластмассы, то рулоны ткани, намотанные на какие-то деревяшки, то мыло в выцветших обертках. Тьфу! Не любил генеральный прокурор ту Москву.

Нынешняя Москва – демократическая, само слово чего стоит – была много ближе, краше, милее. Цвет ее изменился: на тротуарах появились выносные столики, много цветастых шатров, навесов, играет безмятежная музыка, люди улыбаются… Нет, демократические перемены налицо.