- Да, Сакура, - хмыкнув, Учиха кивнул, чувствуя, как губы, против его воли, с подачи злорадно копошащейся внутри сущности, украшает победная улыбка, - все это я говорил и не отрекаюсь от своих слов, но… – альфа вскинул голову, опять ощущая эту волну эйфории, словно кровь не течет, а бурлит в жилах, а сущность до краев насыщается силой, готовясь взмыть в небо – странное ощущение, но приятное до легкого тумана в голове. – Но ты сама только что, и неоднократно, повторяла «когда придет время» и прочее, а время, - Саске буднично пожал плечами, - ещё не пришло. Я в душ, - проходя мимо ошарашенной омеги, он заботливо потрепал её по розовой макушке, то ли как провинившуюся, но прощенную собачонку, то ли как несмышленого, но изо всех сил старающегося ребёнка. Злости не было. Как и раздражения. Саске было просто все равно. Буря миновала, сменившись затишьем. Саске улыбался, все ещё чуя на себе легкий апельсиновый запах с пряно-жгучей ноткой кардамона.

========== О мыслях, приходящих в ночи. ==========

Ужин, ожидаемо, прошел в романтической обстановке, но гнетущем молчании. После ссоры с порога и высказыванию друг другу взаимных претензий, кому-то нужно было сделать первый шаг к примирению. Кому-то, то есть альфе, как мужчине и просто потому, что он – альфа. За окном грохотал гром, тяжелые капли мелко барабанили по занавешенному золотистым жаккардом окну, словно скребясь, прося распахнуть настежь и впустить простолюдинство в царственность, подставив лицо с аристократическими, точенными чертами обыденной воде, дарующей ощущение свободы. Странный порыв, как для сущности, ставшей затворницей в клетке из плоти и костей несколько тысячелетий назад.

Нож громко царапнул по фарфору тарелки, и Саске из-подо лба посмотрел на с виду безмятежную омегу, медленно, с наслаждением и любованием, разрезающую сочную отбивную. Учиха мысленно вздохнул: ох уж эти омежьи приемы, изученные им вдоль и в поперёк, никакой изобретательности или же инициативности. Все на его, альфьи, плечи. На этот раз уже сущность недоуменно посмотрела на него, а Саске в ответ лишь пожал плечами, давая понять, чтобы выбора, как такового, у них обоих нет. Вместе с очередным раскатом грома в голове мелькнула, но, жаль, сразу же ускользнула мысль о том, что между ним и его сущностью Предка только что произошел довольно-таки странный, безмолвный, взаимопонимающий диалог.

Сакура отложила столовые приборы, сделала маленький глоток воды из бокала и поднялась. Все это она проделывала, держа спину ровной, плечи расправленными, а голову прямо, вот только её взгляд был опущен. Вынужденная покорность – вот о чем кричала эта нарочитая сдержанность, скрупулезность и педантичность в каждом жесте, словно омега демонстрировала, что, да, смотри, альфа, я могу быть и такой. Могу быть идеальной Учиха. Саске был согласен, что получалось неплохо, практически идеально, если бы не редкие, нетерпеливые взгляды. Вслед за затишьем пришло сомнение.

Тихо, но четко попросив разрешения, омега начала убирать посуду, медленно и неторопливо, как и положено послушной жене. Конечно, современные омеги так себя не вели даже в присутствии главы клана или же высокопоставленных гостей, а традиции беспрекословного подчинения мужу остались в прошлом, но Сакура все ещё злилась, что и диктовало линию её напускного поведения. Саске снова вздохнул, на этот раз уже так, чтобы омега услышала. Вздохнул разочарованно, словно делая Харуно замечание: раз уж Сакура хочет изображать из себя то ли рабыню, то ли наложницу правдоподобность обстановки лишней не будет.

- Желает чего-то ещё, Саске-сама? – Сакура замерла перед альфой, склонив голову и чинно сложив руки на животе, будто она была не в легком платье, а в традиционном кимоно. Гром громыхнул где-то совсем близко, и омега мысленно послала проклятье от имени всех Десяти Предков Райдзину*, которому в столь ответственный для неё момент не сиделось в своих небесных пенатах. Омега понимала, чувствовала и боялась: либо сегодня она получит что-то большее, нежели просто обещания, либо уже завтра – ключи от новой квартиры в качестве компенсации за несбывшиеся надежды. Знакомство, длиной в двадцать лет, не предопределяло третьего варианта.

- Да, пожалуй, - лениво протянул Учиха, разворачиваясь к девушке и осматривая её с головы до ног, оценивая придирчивым взглядом. Сущность соглашалась с тем, что перед ними красивая омега, которую он, альфа, хочет заполучить в свою постель, и в тот же момент предавала, кичась своей безупречной памятью. Светловолосый омежка, чуть склоненная вбок голова, ласковая улыбка, апельсиновый запах с пряно-жгучими нотками кардамона. Почему же ему все ещё чудится, что он предал доверие этого очаровательного создания, не последовав за порывом собственной сущности?

Саске вальяжно откинулся на высокую спинку мягкого стула, положив руки на подлокотники и разведя колени в стороны. На лице Сакуры медленно начали проступать багровые пятна – гнев, злость, смущение. Учиха хмыкнул. Его сущность вместе с ним, лениво потягиваясь во весь рост и прогибая спину. По крайней мере, именно так альфа видел её со стороны.

Он медленно, едва заметно кивнул, смотря на омегу так, как того требовали правила не им, между прочем, начатой игры – беспощадно, неумолимо, слегка пренебрежительно, но при этом заинтересовано. Харуно побледнела. Кончики тонких пальцев дрогнули, пощипывая сиреневый атлас. По высоко-вздымающейся груди поползли мурашки. Воздух наполнился тонким, трепещущим ароматом омежьих феромонов. Её перерожденная сущность была слишком осторожна и уступчива, чтобы не казаться заурядной.

Саске выгнул бровь, приказывая на сущностном уровне. Не подавляя, просто напоминая о том, что омега вроде как собиралась беспрекословно подчиняться альфе, зная, что сейчас Сакура слышит этот мысленный приказ в своей голове и испытывает соответствующие ощущения. По мышцам ног прошла судорога, губы стали похожи на тонкую, алую нитку, а в глазах цвета спелых оливок – благоговение, желание, страх, сомнение. Учиха сознательно оставил маленькую лазейку, надеясь на то, что омега все-таки воспротивится, хотя бы капельку, хотя бы на пару секунд, хотя бы потому, что у неё тоже есть гордость и ей не чуждо чувство собственного достоинства, но восхищение в глубине темного, расширившегося зрачка не оставляет и тени сомнения. Как только Сакура опускается подле него на колени, Саске сразу же прикрывает глаза, позволяя ощущениям захлестнуть до беспамятства.

Но ему надоедает уже через пару минут. Кажется, что не хватает чего-то такого… такого какого-то… Саске и сам не знает, что не так, ведь раньше все было просто замечательно, страстно, отзывчиво, до громких стонов, пышущих жаром потных тел и сладкой вязки, а сейчас просто механические ощущения того, что твой член ласкают языком. Как-то это… мерзко. Мерзко и липко. Внутри. Словно эта вязкая чернота выползает из глубин его собственной сущности, опутывает, пульсирует в радужке не алым, а именно черным, поглощая все мысли и чувства, обнажая лишь животное желание доминирования над слабым.

Рука тянется к розовым локонам, все ещё аккуратно-подобранным, но уже чуточку растрепавшимся, чтобы сжать их в сильном, приказном порядке, задавая жесткий, глубокий, быстрый темп. Тянется, но над самой макушкой замирает, а после медленно снова возвращается на подлокотник.

У Саске такое чувство, что вместо сущности внутри прорва, из которой, вьючись, вырываются черные хлысты. Его сущность сама по себе, ранее безликая, просто сгусток темени, в котором видны лишь контуры, вдруг отчетливо выделяется человеческим силуэтом, распятым во тьме и холоде цепей. Некто подымает голову. Длинные седые волосы скрывают лицо. Лишь улыбка синюшных губ – вымученная и немного печальная, обнажающая кромку острых клыков. Раскат грома…

Саске вздрагивает и резко отстраняет омегу от себя. Возбуждение и желание, словно яд – сладкий, но обманчивый в своем послевкусие, все ещё смешиваются в крови, где-то в глубине, в той прорве, из которой растекается тьма, обволакивая его изнутри. Тьма горькая, но в тот же момент, испивая её, он не может ею насытиться, глотая ещё и ещё, жадно, большими глотками, словно она, черпаемая из пустоты, способна заполнить его собственную пустоту.