– Привет, – здоровается со мной Майлс.

– Приятно познакомиться, – я перевожу взгляд с него на Нанао, она смотрит на меня, а павлин клюет ей пальцы.

– Так насчет карты… – напоминаю я.

– Боюсь, прямо сейчас ничего не выйдет, Элис, от не чает Петерман. – Как видишь, у нас, так сказать, рук на все не хватает.

Мне хочется сообщить ему, что павлины в руках – не самая уважительная причина отлынивать от работы, если ты – профессиональный медик, но я прикусываю язык и пытаюсь зайти с другой стороны. Я не собиралась говорить об этом так скоро, но, кажется, выбора у меня нет.

– Все дело в том парне. Он продолжает мне сниться… – Я резко замолкаю, услышав скептическое фырканье за спиной. Оборачиваюсь и вижу, что Лилиан очень сосредоточенно смотрит в монитор компьютера.

– Как бы там ни было, мне кажется, что он может на самом деле быть… реальным. Я понимаю, что это звучит странновато, но все равно, – говорю я и готовлюсь к реакции Петермана. Посмотрит ли он на меня с удивлением или выгонит из своего центра? Но заметить выражение его лица я не успеваю – павлин вырывается из рук Майлса, плюхается на мраморный пол и начинает бешено носиться по приемной, издавая безумные звуки, похожие на пение тирольцев, а Майлс и Нанао тут же бросаются его ловить.

Когда Петерман поворачивается ко мне, видно, что он не на шутку обеспокоен.

– Элис, повторяю, – он прочищает горло. – Сейчас не лучшее время. Но если ты запишешься у Лилиан, позже мы все расставим по полочкам.

Он лжет. Это написано у него на лице – черты напряжены, челюсти сжаты. Голос, сперва доброжелательный и бодрый, теперь стал резким. Он просто хочет, чтобы я ушла, это совершенно ясно. И значить это может только одно: ему страшно.

– Простите, – я улыбаюсь своей самой милой улыбкой, склонив голову набок. – Не хотела зря тратить ваше время. С удовольствием запишусь у Лилиан. Она сегодня весь день меня здорово выручает. – Медленно поворачиваюсь и улыбаюсь Лилиан той же улыбкой, а она, как я замечаю, смотрит на меня настороженно. Еще я замечаю на столе ее удостоверение – ключ-карту, с помощью которой можно открыть дверь. И пока вокруг царит неразбериха, пока Майлс и Нанао носятся за павлинами по лестнице, я успеваю ее стащить.

Всюду, куда ни глянь, – пузыри, они блестят и подрагивают, будто кто-то дал группе дошколят слишком много конфет, а потом – трубочки для выдувания. Переливающиеся шары скользят ко мне, как счастливые марсиане: «Мы пришли с миром». Я пытаюсь погладить один пузырь, но он лопается.

– Нужно срочно выключить стиральную машину! – кричит мама. Она стоит у машинки, битком набитой вещами, барабан бешено крутится, машинка булькает и плюется пеной. На маме зеленая куртка-сафари и камуфляжные ботинки. На шее висит ярко-синий бинокль и ослепительно сверкает.

– Сейчас! – кричу я и заползаю в машинку. Но тут меня подхватывает и кружит мощная волна и выбрасывает в голубой океан. Вокруг в чистой воде плавают резиновые уточки, пластмассовые машинки, лифчики и носки.

– Элис! – кричит Макс. Вода заглушает его голос, но в нем слышится радость. – Элис, сюда! По-моему, нашел!

Кажется, до поверхности еще плыть и плыть, но воздуху меня в легких все не кончается.

Выныриваю я в бассейне. Вылезаю из него и вижу, что на мне золотой купальник, с которого ручьями течет вода. Лилиан из ЦИСа тоже тут, она держит пушистого щенка золотистого ретривера и улыбается.

– Вот, – говорит она. – Это тебе.

Я беру щенка, но он выворачивается из моих рук и убегает туда, где стоит несколько складных стульев, на одном из которых сидит парень и держит перед собой айпэд.

– Макс? – зову я и убираю айпэд. Но это не Макс, а Оливер.

– На что ты там смотришь? – спрашиваю я.

Он снова поднимает айпэд и ничего не говорит. Только улыбается. На экране Макс, и он обращается ко мне.

– Элис, я нашел! – говорит он камере. – Сюда!

– Как? – отчаянно спрашиваю я. – Янезнаю, как попасть внутрь!

– Не притворяйся, – говорит он. – Все ты знаешь.

– Макс, я не могу! – кричу я. Но он качает головой и отходит.

Я раздосадованно швыряю айпэд в воду.

– Как невежливо, – говорит Оливер. Но когда я поворачиваюсь к нему, чтобы извиниться, я вижу, что Оливер превратился в павлина в солнечных очках.

– Сегодня мы начнем обсуждать одну из самых популярных тем в социальной психологии, – говорит мистер Леви. Я едва его слушаю – меня отвлекают ресницы Макса. Они такие длинные, что несмотря на то что он сидит на целый ряд ближе к Леви, я все равно вижу, как они поднимаются и опускаются. Я знаю эти ресницы. Я впервые увидела их не сегодня. И не неделю назад. Я знаю их целую вечность.

Но совершенно не факт, что это взаимно. С тех пор как я ушла из ЦИСа, спрятав украденную карточку в задний карман джинсов, я все думаю о тех павлинах. Очевидно, что ЦИС – чудаковатое место, и я была его частью. Более того, получается, в детстве мне снились настолько яркие кошмары, что даже потребовалась помощь специалистов. Значит ли это, что у меня чересчур живое воображение? Кто знает, на что способен мой разум? Я пока не могу это объяснить, но, наверное, я просто где-то увидела фотографию Макса, а мозг допридумывал все остальное. И это не просто обидно и стыдно – это больно. Знать, что на самом деле все это время я была одна.

– Наша сегодняшняя тема – любовь, – говорит Леви, и я наконец поднимаю глаза на доску. – Но нужно начать с основ, – продолжает он. – Привязанность. Кто мне скажет, кто изучал феномен привязанности? Кевин?

– Эээ… Фрейд? – Едва слышно бормочет Кевин Макинтайр, большой ребенок, которому, несмотря на огромный рост, еще взрослеть и взрослеть. Иногда я ловлю на себе его впечатленный взгляд, но он никогда даже не поздоровается.

– Макинтайр, в этом году ты почему-то всегда вспоминаешь Фрейда, о чем тебя ни спроси. Похвальное упорство, но книги читать все-таки нужно. Макс, а ты что скажешь? – Леви приподнимает подбородок, передавая Максу слово.

– Джон Боулби, – говорит Макс, не задумываясь. Как всегда, он сидит очень прямо и смотрит только на доску, на Леви и в свою тетрадь с аккуратными конспектами. Я это знаю, потому что постоянно за ним слежу. У него идеальные запястья. Его сильные, но в то же время изящные руки с красивой нежной кожей виднеются из-под рукавов овсяного цвета, которые он закатал почти до локтей. Я зачарованно любуюсь ими и думаю: как же забавно, что настолько уязвимые, интимные части человека каждый день у нас на виду, а мы и не замечаем.

– Боулби! – громко провозглашает Леви, поднимая руки в торжествующем жесте, – и ко мне возвращается сосредоточенность. – Совершенно верно. Те из вас, кто все-таки читает рекомендованную литературу, как Макс, вероятно, помнят, что, по теории Боулби, первые годы жизни ребенка определяют его дальнейшее развитие и то, каким он будет, когда вырастет. Так? И модель привязанности формируется благодаря отношениям между ребенком и значимым взрослым, проще говоря, между вами и родителями. Логично?

Я киваю и на мгновение задумываюсь, что же происходит, если этих отношений между ребенком и взрослым почти нет. Если твоя мама вовсю путешествует по миру, а ты развлекаешься только тем, что наряжаешь разжиревшего бульдога в платья и берешь у него интервью.

– Может мне кто-нибудь сказать, для чего нам вообще эти отношения? Зачем они нужны? – спрашивает Леви. Все молчат.

– Чтобы выжить, – отвечаю я, не поднимая руки.

Макс ерзает на стуле, но не поворачивается. Леви приятно удивлен.

– Правильно, – говорит он. – Не раскроешь ли свой тезис?

– Ладно, – соглашаюсь я, слегка смущаясь. – Но это же вполне очевидно, разве нет? Мы рождаемся такими крошечными и ничего не можем сделать сами. Нам постоянно нужна помощь. Благодаря привязанности, мы обеспечиваем себе контакт с человеком, который нас не бросит. Который поможет нам выжить.