– Да где же я возьму этих мужчин для знакомств? – Оля почти шептала. – Я же в школе детям музыку преподаю! Ну, нет у нас там мужчин!

– Я не бог, чтобы знать ответы на все вопросы, – развел руками доктор. – Но вот что я вам посоветую, так это не спешить с решениями по столь важному вопросу. Скоро лето, отпуск. Ну, так успокойтесь, отдохните и на свежую голову все обдумайте. Думаю, принять такое решение будет более трудным делом, чем его реализация.

Видя, что мы молчим, он вздохнул и добавил:

– Если все вышесказанное категорически неприемлемо для вас… ну, попробуйте тогда разнообразить ласки друг друга, вдруг поможет.

Мы медленно шли домой. Я держал Олю за руку. Ладонь ее была холодной и неживой.

– Что будем делать? – Оля старательно отворачивалась от меня. – Я даже не думала, что все так плохо.

– Думаю, тебе надо купить более открытый новый купальник. Нужно купить бикини, а не сплошной. Я уже присмотрел белый с золотыми цветочками на лифчике и розочкой на трусиках. Очень симпатичный. Ты в нем будешь выглядеть неотразимо.

Оля остановилась и развернулась ко мне так резко, что я уткнулся в ее грудь и сбился с шага.

– Ты считаешь, что мне надо… знакомиться? На свидания ходить? Почти голой на пляже себе любовников высматривать? – грудь ее вздымалась, и сдерживаемая во время приема злость прорвалась и заплескалась в глазах.

– Я считаю, что нам надо, как мы и планировали, просто поехать в отпуск на море, – поцелуями я старался успокоить ее. Поцелуи затянулись. Когда ее губы стали совсем мягкими и податливыми, я добавил. – А все обдумать мы еще успеем.

Мягкий перестук колес сменился резким отрывистым лязгом тормозных колодок. Прямо по ходу поезда между деревьями замелькала голубая панорама моря. В запах масла, пыли и железа стал вплетаться запах разнотравья, озона и свежести. Мы стояли у окна. Тело Оли мягко качалось в моих руках, пружиня и привычно вызывая томление. Она зачаровано смотрела в окно.

– Красота какая! Пашка! Как же я хотела поехать на море! Как я об этом мечтала! И как замечательно, что ты меня вытащил!

Щеке моей стало щекотно от ее поцелуя.

– Не поверишь, но я, даже когда осталась одна, без мамы, боялась поехать одна на море, хотя очень этого хотела.

Она помолчала и добавила:

– Маринкин армянин много глупостей наговорил, но по поводу барьеров он был прав. Они у меня есть. Одна на море боялась поехать – не девушка, а недоразумение какое-то.

– Если прав, значит, будем их потихонечку вместе устранять.

Живот Оли вздрогнул и замер под моими руками. После длительной паузы отмер, задышал, но уже значительно более глубоко и часто. Оля, продолжая смотреть на море, прошептала:

– Паш, я к этому не готова…

Оля обхватила мои руки, обнимающие ее талию, и крепко сжала их пальцами.

– Паш, может, потом… не этим летом? Если честно – я так трушу. Да и куда спешить. Может, все и так наладится? Я тебе запрещать больше ничего не буду, я обещаю…

– Скажи… – она закинула руки, обхватив мою шею, запустила пальцы мне в волосы, и прижалась ко мне щекой, – если бы я вдруг… решилась бы… Я стала бы тебе противна? Ты бы разлюбил меня?

Я не выдержал. Резко развернул ее, обнял, прижал всем телом к себе и зарылся лицом в волосы.

– Ну, вот как может такое чудо быть противным? И как можно такого котеночка разлюбить?

Оля отрицательно встряхнула гривой волос.

– Это просто слова. На словах вы все хорошие. Когда же это в жизни случается – убить готовы.

С лязгом распахнулась дверь купе. Толстая баба протиснулась в коридор, прижимая нас своим огромным бюстом к окнам. Она окинула нас возмущенным взглядом и громко, на весь вагон, обличительно провозгласила:

– Даже детей не стесняются!

И потащила белье в купе проводников, что-то возмущенно бормоча про себя.

Мы переглянулись, синхронно прыснули и спрятались в своем купе.

– Я поверить не могу, что ты можешь согласиться на такое…, – она сидела и смотрела в окно, а пролетающие деревья тенями пробегали по ее пылающему лицу. – Скажи… только честно… ты разве не ревнуешь меня? Неужели можешь разрешить мне, чтобы я вела себя хоть чуточку так, как советует доктор? Неужели ты можешь даже этого хотеть?

– Конечно, ревную. Если вдруг ты пойдешь на свидание – места себе не буду находить. Хочу ли? Не знаю. Если это поможет тебе, и ты станешь счастливее, то-да, однозначно хочу и не только могу разрешить, но уже разрешаю тебе это.

– Даже так? – она отклонилась и внимательно посмотрела на меня. – Паш, а если вдруг… там… на этом свидании… ну… он меня… по-настоящему…? Неужели ты согласен даже на это?

Я гладил подушечки у основания пальчиков на ее ладошках и смотрел, как мелькают облака в ее глазах. Постепенно ее недоверчивые глаза стали хитрыми.

– Ну, вот представь: меня другой прямо на твоих глазах… да пусть не на твоих глазах, но ты будешь где-то рядом и будешь знать, что в это время он меня… – она запнулась. – Даже не умею об этом прямо сказать… Ну… станет меня… а я позволю ему это… вот что ты в этот момент почувствуешь? Желание убить меня? Желание убить его? И сможешь с собой справиться? Не поступишь с нами, как тогда с Серегой?

Я тонул в глубине ее глаз, искал в себе ответы на эти вопросы и не находил. Но от откровенности заданных вопросов внизу живота горячо плеснулось, и я почувствовал, как мой член упруго наливается, распрямляется и, подергиваясь, ползет по ноге вверх.

– Не знаю, что я в этот момент почувствую, – я прямо и открыто смотрел ей в глаза, тихонечко отстраняясь, чтобы не задеть ее взбунтовавшимся и ползущим по ноге предателем, – но точно знаю, что никого не обижу. Могу тебе в этом поклясться.

Оля смотрела на меня так пристально, словно пыталась разглядеть во мне что-то ей еще неведомое.

– И знаешь, Оль, – голос мой предательски дрогнул. У меня возникло ощущение, что я бросаюсь головой в омут, но я заставил себя договорить, – я столько уже по этому поводу передумал, что уже даже хочу, чтобы это быстрее случилось.

– Правда? – под притворным равнодушием ее ответа вдруг проглянуло что-то совсем другое, тревожное и манящее.

– Неужели ты этого сама не чувствуешь?

Оля отвела глаза в сторону.

– Глупости все это. Я тебя просто подразнить хотела. Нет, ну, может, если ты так настаиваешь, я с кем-то и познакомлюсь, поболтать там, потанцевать, но чтобы такое? Я даже представить себе это не могу.

– Оль, – шепнул я ей в ушко, – извини, если не то спрошу… скажи, а ты к врачу ходила, чтобы, как он и советовал тебе, пружинку вставить?

Боль от сильного шлепка обожгла мне руку. Оля вскочила, подхватила белье и у самой двери, густо покраснев, сердито скороговоркой протараторила:

– Ходила! И вставила! Но вовсе не для того, о чем ты сейчас подумал. Для того, чтобы у нас после выпивки чего не случилось, – и, чтобы скрыть смущение, показала мне язык.

Оля убежала сдавать белье, а мое сердце, заметавшееся в груди, все так же громко, гулко и тревожно стучало.

Утренний свежий ветерок, разгоняя тепло южной ночи, мягкими лапками играл с прозрачным шелком штор. Он трепал их, дергал, раскидывал в стороны, пропуская внутрь комнаты яркие потоки света. Золотые столбики, еще совсем недавно бессильно тонувшие в мягком ворсе ковра, перебрались уже на яркую белизну постели. Они скользили по гладкой припухлости живота, высвечивая льняной шелк волос, начинающих свой бег там, где мягкость переходила в стремительный бег сходящихся линий. Тоненький ручеек, сбегая вниз, становился чуть гуще, золотистее и шире. Ниже, встретив преграду, ручеек резко слабел и пропадал, растворившись в мраморе тела.

Ночь была влажной и жаркой, Олечка откинула простыню и спала, доверчиво раскрывшись. Капельки пота жемчужным ожерельем прятались от солнца в крохотной поперечной складочке ее живота. Ее поза была столь невинна и одновременно откровенна, что у меня ёкнуло сердце. Хотя я давно уже проснулся, но будить ее, пусть даже и поцелуями, не хотелось. Пусть тихонечко вползающее в комнату летнее утро лаской и свежестью ветерка, запахом моря, теплыми поглаживаниями солнечных лучей разбудит ее.