Однажды в девятом классе у них произошла ссора, и Оля позвала меня в кино. Всю дорогу до кинотеатра я отнекивался. Она же весело тянула меня за руку, убеждая, что может даже сесть в той части кинотеатра, где садятся мальчишки. И даже, может быть, разрешит мне проводить ее после кино домой. Сеанс уже начался, у кинотеатра уже никого не было, и лишь у входа торчала одинокая фигура. Это был Женька. Увидев нас, он затушил сигарету и помахал Оле рукой. Оля виновато обернулась ко мне:

– Прости, Пашенька.

Неловко махнула мне на прощание рукой и побежала к нему.

В середине мая, перед выпускными экзаменами, я первый раз в жизни избил своего лучшего друга. Серега уже давно затаил зуб на Олю и всегда пытался сказать мне какую-нибудь гадость о ней. В тот раз он конкретно зарвался, и конкретно получил. Хотя я не поверил ни единому его слову, смотреть на Олю стало обжигающе стыдно, а сниться она мне стала и вовсе почти каждую ночь.

В самом конце мая мы сдавали на стадионе зачет по физкультуре, который напрямую влиял на годовую отметку. Мы все должны были пробежать сто метров и уложиться в норматив. Учитель физкультуры заявил, что тем, кто не уложится в норматив, пятерку за год он не поставит. Для Оли этот зачет был очень важен. Решалось – получит она золотую медаль или нет. И Оля попросила меня, чемпиона района в беге на сто метров, пробежать эту дистанцию вместе с ней. «Беги, Пашенька, чуть впереди, чтобы я тянулась за тобой» – попросила Оля у меня. И я бежал на полшага впереди нее, практически повернувшись к финишу боком, и всю дистанцию жадно смотрел на Олю. На ее подпрыгивающие груди, быстро вздымающийся животик, жадно дышащие полураскрытые губки, горящие румянцем щечки и капли пота на атласе кожи. А потом, когда она закусила губу, и закрыла от напряжения глаза, взгляд мой залип на припухлой выпуклости внизу. А потом и на впадинке делящей ее пополам. Впадинка во время бега то возникала, углубляясь и становясь глубже и рельефнее, то пропадала. После финиша Оля, замерев, уставилась на физкультурника. «Зачет!» – громко провозгласил он, разглядывая секундомер. Оля скользнула по мне ошалевшим от счастья взглядом, прошептала: «я тебя обожаю» и рухнула на траву. Животик Оли судорожно вздымался, ее ноги дрожали, а коленки ее обессилено распались. И хотя это длилось всего два судорожных вздоха, а потом она сдвинула коленки – я не выдержал и убежал. Уже в роще, скрывшись из виду, я обхватил первое попавшееся дерево и прижался к нему. Перед моими глазами была Оля, и мне показалось, что я прижимаюсь не к выпуклой гладкой твердости ствола, а обнимаю лежащую на траве Олю. Лежу между ее раскинутых, дрожащих ножек, касаясь животом ее бурно вздымающегося животика и, что есть силы, вжимаюсь и втираюсь в ее впадинку. Видение было столь ярким и нестерпимым, что все мои внутренние запреты рухнули. Я не смог удержаться и выплеснулся уже на первом движении. Мне было ужасно стыдно, но остановиться я не мог, как не мог удержаться и остановиться, несмотря на стыд и презрение к себе, когда ночью в мои мечты и сны приходила Оля. Не мог остановиться, пока обессиленно не сполз по стволу на землю.

На выпускном вечере я первый раз танцевал с ней, и первый раз по-настоящему, а не в мечтах, держал ее в своих объятиях. Женьку, провалившего еще прошлым летом экзамены в институт, уже месяц как забрали в армию. Оля последние недели была сама не своя. Что с ней происходило, я не понимал, а спросить не решался. Пару раз я замечал слезы в ее глазах. Но на выпускной вечер она пришла непривычно веселая и беззаботная. Атмосфера праздника расшевелила, похоже, и ее. Танцуя со мной, она разглядывала девочек вокруг нас и делилась со мной смешными впечатлениями об их нарядах. Я смеялся над ее остроумными комментариями, поддакивал, но смотрел только на нее. На наряды других девушек, как, впрочем, и на самих девушек мне было плевать. Улыбка, мелькающая в ее глазах, наполняла мое сердце тревожным томлением. Ее ладошки, лежавшие у меня на груди, жгли двумя маленькими раскаленными камешками. Мягко пружинящая спина ласкала мои ладони. Сердце мое то тревожно замирало, то пускалось вскачь. На ее лице танцевали разноцветные отблески огней, а в глазах вспыхивали голубые, фиолетовые и золотистые искорки. Зал яркой, разноцветной каруселью кружился вокруг нас. Но все мгновенно померкло, когда она, поймав мой взгляд, покачала отрицательно головой и сказала:

– Прости, Пашенька, но я буду ждать Женьку. Я его люблю.

Она смотрела мне в глаза уверенно и спокойно. Потом тихо и укоризненно добавила:

– Зря ты избил Серегу.

Пауза затянулась. Мне стало стыдно и обидно, словно меня поймали за попыткой воровства и отняли что-то для меня очень дорогое. Маслины ее глаз, ставшие из зеленых бездонно-черными, укоряли и жалили меня не меньше, чем мимолетные прикосновения ее груди.

– Молчи, – она остановила меня, приложив на мгновение пальчики к моим губам, – я все знаю и не хочу это обсуждать.

– Откуда ты знаешь, что я его избил? – говорить было трудно, да и незачем, ведь ответ меня уже совсем не интересовал. Все было уже неважно. Нужно было попрощаться, развернуться и уйти, но я, как щепка в океане, продолжал болтаться в бессмысленном и бесконечном танце, чувствуя неловкость от того, что мои руки лежали на ее талии.

– Ко мне пришел избитый тобой Серега и потребовал, чтобы я сама подтвердила тебе, что сказанное Женькой правда.

– И ты простила им такое?

– Ой, перестань, Пашенька, – Олечка беспечно засмеялась тем своим грудным смехом, от которого у меня всегда немело внутри. Она откинулась назад, заглядывая мне в глаза. От ее взгляда мне стало неловко и показалось, что я действительно сказал какую-то ерунду.

– Один похвастался, выдавая желаемое за действительное, а второй и рад был всем разболтать. Вы все, мальчишки, такие хвастуны и болтуны. За что тут можно не прощать? Попросили прощения – я и простила.

– Перестань, – настойчиво повторила она, впервые в жизни прижимаясь ко мне грудью, – не надо никого больше бить. Да, все виноваты, но все уже попросили у меня прощения, и всех я уже простила.

Я поступал в самый лучший элитный вуз страны. Экзамены там начинались на месяц раньше, чем в других вузах. Мамина «скорая помощь» забрала меня и отвезла к поезду прямо с выпускного вечера. Оля стояла на ступеньках школы, улыбалась и махала мне рукой. Я улыбался ей в ответ плотно сжатыми губами, делая вид, будто ничего не произошло, пытаясь не показать, как они дрожат от обиды.

Адрес ее я не знал. Жила она далеко, потому и ходила первые четыре года в другую начальную школу, а за все школьные годы домой я ее ни разу не провожал. Сама она мне свой адрес не дала, а сам я попросить не смог. Стройотряды съедали все летнее время, поэтому домой летом я приезжал редко и ненадолго, да и родители мои уже тогда большую часть лета проводили за границей. Случайно с ней не сталкивался, сам встреч не искал, одноклассников о ней не спрашивал, и острая игла воспоминаний о ней все реже и реже втыкалась мне в сердце.

Первый раз после выпускного вечера я увидел ее, когда уже уволился после трехлетней отработки, которая проходила в филиале известного научного института в нашем областном центре. Мне стоило больших трудов распределиться не в столицу, а именно туда.

– Зарываете вы свой талант, батенька, – укоризненно выговаривал мне декан факультета, а по совместительству еще и руководитель моего дипломного проекта. – Другие годами добиваются права обучаться у нас в аспирантуре, вам же все в руки идет. Вот и спортивная кафедра за вас ходатайствует. Говорят, что вы у нас спортивная звезда, и они без вас никак. Но, как говорится, вольному воля.

Я шел мимо утонувшей в зелени детской музыкальной школы, и вдруг из калитки выпорхнула девушка. Волна переливающихся золотистых волос, изящный контур кремового жакета, зеленая юбка, до боли знакомый танцующий шаг, скрипка в руке, и сердце мое ёкнуло и ухнуло вниз.