– Дело происходило в Севастополе, – вещал я, краем глаза любуясь улыбкой на лице Оли. – Происходящие события были столь важны, что писатель посвятил им несколько рассказов. Все мы знаем, что Севастополь расположен на берегу Черного моря. Черное море получило свое название из-за необычного цвета воды. Севастополь это не просто приморский город. Севастополь это самый крупный город Крыма. Крым же, эта жемчужина Российской Империи, всегда привлекал к себе завоевателей. И не зря! Теплое ласковое море, полное рыбы, изумительный климат, дружелюбные и трудолюбивые люди, населяющие его – вот почему все стремились завоевать Крым…

Дальше следовала подсказка от класса и в повествование вплеталась полученная информация, красиво разукрашенная цветистостью и многословием фраз. Оля же откровенно и насмешливо улыбалась, никогда не опускаясь до подсказок.

Отца у нее не было. Почему – я не знаю до сих пор. Оля никогда об этом не говорила, а я и не интересовался. Жила она вместе с мамой. Сухонькую, строгую, прямую как палка, всегда одетую в строгое темное платье, ее маму на классных собраниях легко было узнать по вечно поджатым губам и резкому скрипучему голосу. Особенно подозрительно она относилась ко мне, недовольная, что дочь ее сидит с мальчиком. Но тут Оля уперлась и отстояла свое право сидеть за одной партой со мной. Несмотря на эту локальную победу, Олю она держала в ежовых рукавицах. Оля почти никогда не ходила с нами на вечеринки и на танцы. Мама ее не пускала. Самой ей разрешалось ходить в кино лишь днем, с приходом домой строго до семи.

Летом между восьмым и девятым классами ее мама уехала в командировку. Это совпало с летним школьным походом за озеро с ночевкой, и Оля впервые пошла в поход с нами. Костер горел как-то особенно тепло и уютно, когда его блики падали на ее лицо. И походные песни звучали душевно и таинственно, когда в них вплетался ее голос. А когда после очередной песни я увидел, как Оля, поймав мой взгляд, приложила пальчик к губам и еле заметно кивнула в сторону, предлагая идти за ней, счастье нежной лапкой сжало мне горло. Очередное волшебство случилось, когда костер спрятался за деревьями. Оля взяла меня за руку. Ее ладошка нырнула в мою ладонь и устроилась в ней теплым воробушком. Я не знал, куда мы идем, даже не подумав спросить ее об этом, а лишь хотел, чтобы это никогда не кончалось.

Из-за деревьев внезапно вынырнуло озеро. Лишь теперь я понял, что мы шли вдоль берега. На огромное темное матовое зеркало падали еле видимые издалека отблески школьного костра, а луна, разделив озеро надвое, протянула серебряную дорожку прямо к нам.

– Пашка, так хочется искупаться, – нарушила молчание Оля. – Я же в этом году еще ни разу не купалась. А девчонки говорят, что нам и завтра не разрешат. Мол, вода холодная, поэтому учитель боится, что мы заболеем. Если бы тебя не было, я бы сама не решилась. А с тобой совсем не страшно.

Оля сбросила кеды и носки, подошла к воде и потрогала ее ногой.

– Какая теплая! А нас еще не хотят пускать купаться!

Она повернулась ко мне.

– Паш, оставайся и следи за тропинкой, пока я купаться буду.

– Нет, – покачала она головой, когда я тоже стал расстегивать рубашку. – Кто-то должен обязательно стоять на стреме. Давай, сначала я, а потом, если захочешь, и ты искупаешься.

Оля нетерпеливо посмотрела на меня и показала глазами на тропинку.

– Туда смотри, а не на меня!

Когда я решился повернуться к ней, то с большим трудом разглядел ее голову в бликах лунной дорожки. Вспомнив, какое задание получил от нее, я снова уставился на тропинку и прислушался к ночным звукам. Тихо шумели деревья, пели сверчки, с нашей поляны еле различимо доносилось пение. Где-то далеко в лесу что-то шумело, и я замер, стараясь понять, что это…

Когда я в следующий раз повернулся к озеру, его гладь была девственно чиста. Чувствуя, как крупной дрожью у меня начинают дрожать колени, я сделал несколько шагов в сторону. Лунная дорожка сместилась, следуя за мной, но там, откуда она ушла, тоже было пусто. Ужас комком застыл у меня в горле. До этого такой ужас я испытал только один раз в жизни, еще дошкольником, в приморском курортном городке, когда после яростного южного ливня, бредя по пояс в воде, провалился в сливной колодец. Вода уже заливала мне глаза, а поток крепко тянул за ноги, когда рывком за руку меня выдернул из колодца отец.

Боль резко и сильно ударила меня в живот и в грудь, а слезы вскипели у меня на глазах. В безумной надежде я ринулся к кустам, растущим у самого берега. Обежал их и обессилено опустился на траву. Ноги лихорадочно тряслись и не держали. Боль покидала меня, как воздух оставляет проколотый воздушный шарик. Медленно отпускал и спазм, сжавший мое горло и не дававший дышать.

Сразу за кустами оголенной саблей уходила вглубь озера небольшая коса. И там, на самом ее конце я увидел Олю. Она стояла на самом краю, протягивая руки клуне. Серебристый купальник сливался с серебром волос, белизной тела и блеском луны. Через мгновение она ожила, медленно закружилась, и напоминала уже фею, танцующую над гладью воды.

Облегчение и радость, вытесняя боль, захлестнули меня. Хотелось вскочить, бежать, обнять ее, целовать, прижать к себе и нести к берегу на руках. Но я представил, как стыд хлестнет по ее щекам, а ее ненавидящий взгляд прожжет меня, и остался сидеть, заворожено наблюдая за ней.

– Я иду тебе навстречу по траве звенящей, подарю тебе я вечер самый настоящий, – тихий голос Оли стелился над умолкнувшим озером. – Чтобы звезды в нем сверкали и глаза искрились, чтобы мы с тобой мечтали, а мечты все сбылись.

Словно вылитое из серебра, тело Оли плавно переливалось в танце, а рядом с ней на глади озера подрагивала лунная дорожка. Оля медленно кружилась, не сводя глаз с луны. Танцевали и ее руки, протянутые к луне.

И тут тугая сладкая волна мягкой кувалдой, вышибая дух, ударила меня в низ живота. Это был не серебристый купальник. Это была она сама. Она кружилась, а я, замерев, смотрел на то, что не мечтал увидеть даже в самых смелых мечтах. На танцующие и сияющие в лунном свете нежные комочки грудей, на одуряющую белизну ее обнаженного животика. Ниже смотреть я не решался, а когда оборвалась песня – стало и поздно.

– Пора в путь-дорогу, – Оля, присев, запела другую песню и стала полоскать в воде купальник, до этого лежавший у ее ног. Я понял, что еще мгновение – Оля встанет и увидит меня. Я резко вскочил и, прячась за кустами, быстро побежал к месту, где меня оставила Оля.

На обратном пути Оля была тиха и задумчива. Она не взяла меня за руку, а сам я на это так и не решился. Оля зябко поеживалась, но от моей робкой попытки обнять ее за плечи уклонилась.

У самой палатки она наклонилась ко мне и тихо прошептала мне на ухо:

– Пашка, ты настоящий друг. Спасибо тебе, – и поцеловала меня в щеку.

Когда я робко попытался ответить на ее поцелуй, она увернулась и пропала в глубине палатки.

Следующей ночью, уже дома, Оля мне приснилась. Она опять танцевала обнаженная под луной, а я во все глаза разглядывал ее теперь уже всю. Когда же Оля затанцевала в моих объятиях, игриво прикасаясь ко мне, то бедрами, то животом, то острыми кончиками грудей – пронзительно-сладкая судорога вырвала меня из сна. Я сидел на кровати, вздрагивая всем телом, судорожно вцепившись в скомканую и промокшую простыню.

Несмотря на все запреты и предосторожности мамы, в девятом классе Оля влюбилась. В десятиклассника Женьку, старшего брата Сереги. Выбору Оли я не удивился. За красавчиком Женькой бегали все девочки его класса. Оля и Жека часто ходили в кино, а потом гуляли по аллеям парка, держась за руки и прислушиваясь к бою часов на ратуше. Я тоже стал часто ходить в кино. Один. Я выбирал самый последний ряд. Когда в зале было много народа, они сидели, слегка касаясь плечами, примерно глядя на экран. Если же фильм был неинтересный, народу было мало, и места за ними пустовали, то в самые темные моменты они украдкой поворачивались друг к дружке и целовались. Когда их губы соприкасались, на душе у меня становилось муторно и больно, а живот начинал противно ныть. Но, как наркоман, я продолжал караулить их у кинотеатра и, выследив, тащился за ними вслед. На следующий день, разговаривая с ней о разных школьных мелочах, я украдкой вглядывался в ее лицо, выискивая следы этих поцелуев. И находил их. В переливах смеха, в обертонах интонаций, в улыбках и в ямочках на ее щеках. Каждая такая находка раскаленным гвоздем впивалась мне в живот. Впрочем, ее обаяние быстро смывало эту боль, и я купался в звенящей радости ее смеха, летящей мелодичности ее голоса, в сиянии ее глаз. Такой коктейль боли и удовольствия стал тогда привычным состоянием моей души.