– Пашенька? – глаза ее вспыхнули радостью.

– Оля? Ольга Николаевна?

Не знаю, почему я назвал ее по имени и отчеству. Похоже, как мне казалось, забытая обида все еще таилась у меня внутри.

Слегка потяжелевшая грудь. Чуть-чуть налившиеся бедра. Все такая же, подчеркнутая узким жакетом, тонкая талия. Еле просматривающаяся припухлость животика. Передо мной стояла уже не девушка, а молоденькая женщина. Оля и в школе казалась мне совершенством. Сейчас же она была еще лучше.

– Олечка? – тут же исправился я, осознав, насколько глупы и неуместны мои обиды. – Рад тебя видеть. Как твои дела?

– Да по-разному, Пашенька, – отмахнулась она, тоже разглядывая меня. – Вот учительницей тут работаю в музыкальной школе, музыку преподаю. Уроки частные даю. Замоталась совсем.

Отвернувшись, тихо добавила:

– Мама у меня умерла. Два года уже прошло.

Не зная, как утешить, в безотчетном порыве я обнял ее. Она растеряно посмотрела на меня, а я, очнувшись и испугавшись, что выдам свои уже давным-давно совершенно неуместные чувства, отстранился. Похоже, неудобно стало и ей. Она отвела глаза, и между нами возникла неловкая пауза.

Я прокашлялся и спросил:

– Как у Женьки дела? Как он?

Ее взгляд испуганной бабочкой вспорхнул вверх, а потом упорхнул в сторону.

– Хорошо Женька живет. Дочка у него растет.

– Как вы ее назвали?

– Он женат не на мне.

– Почему? Что случилось? – лишь когда школьники стали оборачиваются на меня, я понял, что почти кричу.

Она потянула меня за руку.

– Пойдем, я тебе по дороге расскажу, а то у меня частный урок, спешить надо. В школе платят мало, приходится подрабатывать.

Мы шли по школьной аллее. Оля молчала. У меня дрожали пальцы, и я их прятал за спиной.

– Уже осенью писать мне перестал. А после армии не вернулся.

Она шла чуть впереди, плавно, легко и так знакомо, что сердце мое заныло.

– Серега мне потом рассказал, что случилось. Оказывается, он в самоволку с ребятами ушел на ночь. Выпили, на танцы пошли, а там местные девочки, тоже пьяненькие и веселые. Там ее и встретил. Так ей понравился, что она прямо с танцев утащила его на сеновал. Всего один раз, как уверял он Серегу, и было. А через пару месяцев его вызвали к командиру полка. А там она в кабинете ревет. Оказалось, она его дочь. Командир начал кричать, что замордует, раз он дочку его обесчестил. И заявил ему: или много лет в штрафбате за совращение несовершеннолетней, или женись. Деваться ему было некуда. Так и женился.

Мы шли, а паузы между ее фразами становились все длиннее и длиннее.

– А я пряталась от всех, плакала, и не могла понять, почему он больше мне не пишет. Самое плохое уже напридумывала. Накрутила себя так, что жить было тошно. Инвалидом, прикованным к койке его уже представляла. Думала, деды замучили, и он повесился. Такое ведь в армии случается. Чуть сама не поехала его искать. Хорошо, мамка не пустила.

Она шла, смотрела в сторону, и сшибала ногой прорывающиеся сквозь асфальт травинки.

– К дембелю у них дочка уже родилась, а сам он стал лейтенантом. Квартиру там служебную получил. Вот такие чудеса в армии иногда случаются.

Я молчал, не зная, что сказать.

– Ладно, хватит о грустном, – она решительно стукнула ногой по головке стоящего возле дороги одуванчика, попала, и он улетел за ограду. – Лучше о себе расскажи. Как у тебя дела?

– Ой, да что обо мне говорить? Распределился в наш областной центр. Три года отработал. Сразу же пожалел об этом, но было уже поздно отыгрывать все назад. Там не институт, а дыра. Все как мухи сонные ходят, лишь прежние технические задания переписывают. Вот так накрылись мои научные мечты. Поэтому плюнул на науку и стал заниматься кооперативной деятельностью. Мастерскую открыл. Машины, здания и все такое прочее в творческом духе разрисовываем. Краски новые сумел создать. Художников интересных привлек. Несем, если можно так сказать, красоту в массы. Раскрутился потихоньку. Деньги начал даже уже зарабатывать. Вот присматриваюсь в нашем городе, где бы филиал открыть. А больше ничего интересного. Лучше скажи, сама как? За кем замужем? Я его знаю?

– Я не замужем, – голос у нее был совершенно спокоен.

– А… дети есть?

Она опять покачала головой.

– Я не была замужем.

Я замер. Она, словно не заметив это, пошла дальше и вдруг заторопилась.

– Все, Пашенька, не могу больше болтать, опаздываю. Даст бог, еще свидимся.

И побежала по аллее так, как бегала раньше в школе – легко, изящно и невесомо. И уже почти скрывшись на повороте, танцуя, провернулась, улыбнулась мне и звонко прокричала, помахав рукой:

– Передавай привет жене!

Ее слова больно задели меня. Женат я не был. Значит, обо мне она у одноклассников не спрашивала. Ладно, я не интересовался. Боль и гордость не позволяли. Ее же незнание просто кричало об ее равнодушии ко мне. Если бы мне было семнадцать, я бы отвернулся и, умирая от обиды, уехал из родного города. Но я уже был значительно старше. Я знал, что уход мне не поможет. Ожившие воспоминания о ней, а также воспоминания об этой встрече снова занозами будут сидеть в моем сердце. А значит, нужно хотя бы попытаться…

Как и во времена моего детства, школьный двор с самого утра был забит малышней, играющей в футбол. Свистом я подозвал детвору, вывалил на траву свою нелегкую ношу и вручил каждому по монетке. Они меня не подвели. Когда Оля подходила к музыкальной школе, вся аллея от ограды и до ступенек уже была засыпана белыми розами. Она недоуменно оглядывалась по сторонам, как, впрочем, и шушукающиеся стайки школьников. И лишь увидев меня на ступеньках школы, она все поняла. Ее лицо запылало. Взметнулся детский смех. Я, не дожидаясь, пока стыд переплавится в негодование, а ситуация станет не романтической, а комической, подбежал к ней, опустился на колено и молча протянул ей открытую коробочку. В коробочке лежало колечко с бликующим на солнце бриллиантом. Все замерло и стихло, словно уши мои забила вата. Поднять голову было трудно. Еще труднее было прошептать предложение. Своих слов я не расслышал. Я даже не понял, сумел я их произнести или нет. Лишь увидев в ее глазах и в уголках губ зарождающуюся улыбку и помахивающую ладошку, прогоняющую жар со щек, я смог дышать, и тогда шум школьного двора волной накрыл меня.

Белоснежная постель… Белоснежное платье и прозрачные трусики, небрежно брошенные на кресло… Шелк волос, разметавшихся на подушке… Белое золото возбужденно вздымающегося животика… Медленно тающий след резинки… Золотое колечко, блеснувшее на пальчике…

Зрачки ее дрожали. В них была бесшабашная смелость бросающегося в прорубь и веселье опьяненного праздником танцора. Испуганное предвкушение и растерянная обреченность. В них было столько эмоций, которых там не должно было быть, что я растерялся. В ее глазах плескалось все. Там не было лишь одного. В ее глазах не было равнодушия.

Несмотря на слепящую наготу, она казалась такой же недоступной, как и в школе. Я осторожно положил ладонь на ее коленку, подсознательно ожидая, что коленка ускользнет. Коленка у нее оказалась удивительно мягкая и прохладная. Это длилось лишь мгновение. Она взяла меня за руку и сняла ее со своей коленки.

– Обними меня.

Хотя она не дала себя даже погладить, когда я лег, она прижалась ко мне, а ноги ее робко обхватили мои ноги. Внутри меня сладко ёкнуло, когда скользнув по теплой упругости ее раздвинувшихся ног, я воткнулся в нее. Оля резко и болезненно вскрикнула. Ее глаза оказались совсем рядом. Из сгустка эмоций, бушующих в ее глазах, на поверхность стал выныривать страх.

– Оленька, – шепнул я ей, – помнишь, в шестом классе мы ходили на день рождения к Вале?

Антрацит страха в глазах Оли стал переплавляться в фиолет недоумения.

– Нет, не помню, Пашенька.

– Мы тогда еще в бутылочку играли.

Слабая улыбка стала зарождаться в ямочках на ее щеках, а в глазах заплескались голубые ироничные искорки.