Его губы были так близко от ее, но он не решался сделать то, о чем мечтал, ведь говоря странному парню по имени Луссурия, что идет к очередной девице, он шел гулять по городу, а четыре месяца назад забрел в тот самый парк. А ровно через месяц у него исчезло какое-либо желание вообще говорить о том, что он пошел к женщине. Потому что он встретил человека, который его принял. Как простого компаньона в ненависти к умирающему солнцу, надевавшему на небо неоновую вывеску. Но этого было достаточно. Потому что его никто и никогда не принимал…
— Фран… — ее пальцы легли на его щеку, и все сомнения исчезли. Ведь если его приняли как человека без эмоций, как самую настоящую моровую язву, как иллюзиониста, способного создать что угодно, ему простят то, что его губы не умеют целовать, ведь правда?..
Тонкие губы, слегка дрожа, коснулись искусанных и запечатлели на них робкий поцелуй. Нежное прикосновение, которое было столь невесомо, столь осторожно, столь безумно-упоительно, что ее пальцы судорожно сжали его рукав на предплечье, заставляя его зарыться руками в ее шелковистые волосы и повторить это прикосновение. Только чуть более настойчиво, чуть более значимо, чуть более живо. И она ответила. Неумело, неуверенно, но не менее нежно и испугано.
— Теперь поняла? — пробормотал Фран, глядя в серые омуты ее глаз, и Селия неуверенно кивнула, но всё же прошептала:
— И всё равно. Я должна обработать раны. Не спорь. Тебе больно, я знаю.
Конечно, знает. Ведь она понимает его. И смысла отводить взгляд больше нет, как нет смысла отказываться принять помощь. Фран тяжело вздохнул и, поднявшись с колен, снял куртку и черную рубашку, а затем сел на стул, впервые позволив кому-то кроме медика увидеть безумно худое тело с выпирающими ребрами, абсолютно неспортивное, с бледной кожей, тонкой, шелковистой, почти прозрачной, испещренной сетью голубых сосудов и покрытой сотнями небольших шрамов. Не только от стилетов. От трезубца тоже. Ведь какая разница учителю, почему язвит и говорит гадости его ученик? Его надо наказать, пусть даже и уколов трезубцем. Всё равно ведь мальчишка не чувствовал боли… Вот только это была очередная ложь маленького иллюзиониста. Он чувствовал боль. Но скрыть правду сложнее, чем обмануть, а он этим искусством овладел в совершенстве. И вот сейчас на залитой запекшейся кровью груди красовались сотни отметин, ни одна из которых не была нанесена врагом. Только «друзьями», рядом с которыми враги становятся смешной пародией на зло. А уйти от них не было никакой возможности, да и желания тоже. Вот только Фран мазохистом, как думали многие, не был, и боль ему не нравилась. Ему просто было всё равно. Потому что к боли он привык, а менять что-то, стремиться к чему-то он не умел и не хотел. Ведь когда нет цели и веры, что чего-то достигнешь, и жить не имеешь ни малейшего желания. Да и причин тоже.
Ее пальцы осторожно коснулись одного из шрамов прямо напротив сердца, а губы плотно сжались. В глазах пылала ярость и ненависть. Шрам был не похож на ранения, нанесенные стилетом, — это был шрам от пика трезубца, чуть не убивший иллюзиониста несколько месяцев назад… Именно потому он и не пришел тогда в парк. Просто не мог подняться с кровати и сверлил взглядом потолок своей комнаты, размышляя, дождется его брюнетка с пустыми, как у него самого, глазами или же нет…
Селия с трудом оторвала взгляд от уродливого напоминания о «друзьях» Франа, которые любили превращать его в мишень, быстро налила в миску теплой воды, принесла полотенце и начала осторожно смывать с груди парня кровь. Он с безразличным выражением лица наблюдал за ней, ловя каждое прикосновение теплых пальцев, а тишина заполняла кухню, в которой не было часов. Селия не любила звуки. Они заставляли возвращаться в действительность из мира холода и мраморного сна, который дарил иллюзию покоя. Но иллюзии ей больше не нужны: ей жизненно необходим лишь один-единственный иллюзионист…
Смыв запекшуюся кровь, девушка обколола раны обезболивающим и осторожными уверенными движениями зашила их. Она ведь часто накладывала швы на раны отца-алкоголика, возвращавшегося после попойки еле живым, с ножом в боку… Фран впервые в жизни позволил наложить шов кому-то другому: он с детства делал это сам, и, что его немало удивило, он не хотел больше брать иглу в руки. Ведь у него теперь есть та, кто сделает шов ровным и аккуратным, а сам процесс куда менее болезненным… Наложив повязку, Селия принесла парню старую рубашку отца, в которой тот практически «утонул», и отправилась стирать его собственную, а когда вернулась, застала Франа спящим, положив голову на руки, покоящиеся на столе. Она принесла старое потрепанное одеяло, укрыла им иллюзиониста и села напротив. «Тик-так», — говорили ее внутренние часы. «Тук-тук», — отвечало ее, теперь уже живое, сердце. Ночь заставляла веки тяжелеть, а мрак за окном насылал сновидения. Отдавшись на волю Гипноса, девушка погрузилась в его мир, мир сновидений, где она снова будет летать. Но уже не одна, и среди ярких цветов, а не в сером безмолвии…
***
Небеса Обетованные, есть ли вы? Возможно ли вас достигнуть? Как понять, что это всё же вы, а не очередная иллюзия? Нужно просто поверить. Нет, не Небесам. И не тому, чье имя они носят. И даже не самому себе: ты можешь ошибиться. Поверить нужно цвету, который просыпается в твоей душе, когда Небеса распахивают свою душу настежь, впуская в нее только тебя, тебя одного изо всего мира, и показывают тебе свой цвет. И цвет этот не красный, как закат, как кровь. Не белый, как поминальная хризантема. Не черный, как катафалк, провожающий навеки в холод. Этот цвет — сияюще-синий. Пронзительный цвет небес, по которым не плывут облака. Цвет небес, которые не заплачут дождем. Цвет небес, которые улыбаются тебе широко, тепло и открыто. Поверь этому прекрасному цвету, даже если цвет глаз того, в ком расцвела эта бездонная синева, совсем иной. Ведь цвет души — это не цвет глаз, будь тот коричневым, серым, зеленым или даже голубым. То лишь радужка, лишь оболочка, лишь неоновая вывеска, подманивающая наивных покупателей, за которой прячется серость безразличия, таящая в себе черноту боли и ненависти. И лишь пройдя все три двери, вскрыв все три замка, преодолев все три стены, ты увидишь настоящее Небо, его истинный цвет и бесконечно-добрую, счастливую улыбку.
Ты умеешь улыбаться, Фран. Научился. А я поверила бесконечной синеве, которую ты мне подарил. И теперь уже не важно, что я не достигну неба, оставшись на земле. Важно лишь, что Небеса Обетованные смогли вернуть голос девушке, поклявшейся смертью своей души никогда не говорить. Ведь если смерти нет, то и клятвы тоже. Потому что обет звучал: «И покуда моя душа мертва, ни звука не проронят эти губы». Почему? Потому что меня убили, как и тебя, Фран. Убили те, кому я доверяла. Но какой смысл вспоминать черное прошлое, когда впереди — сияюще-синее будущее на Небесах Обетованных, дарующее абсолютный покой, полный тепла, а не могильного холода?..
***
Первые лучи рассвета коснулись щеки Селии вместе с нежными пальцами юного иллюзиониста. Фран сидел рядом с ней на корточках и задумчиво выводил на бледной коже собственный вензель. Девушка сонно моргнула и удивленно воззрилась на парня, а затем вспомнила события прошлого вечера и тепло улыбнулась ему.
— Я должен идти, — апатично сказал парень и поднялся. На нем была его собственная черная рубашка и незастегнутая, застиранная ею еще ночью куртка. Селия кивнула, и парень взял с блюдца цветок сакуры. Они прошли к входной двери, он обернулся и протянул цветок ей, но она лишь покачала головой. К чему нужны иллюзии, если рядом тот, кто создает их?.. Ее пальцы коснулись его щеки, объясняя ему эту простую истину, а он кивнул, и цветок взорвался мириадами светлячков, растаявших в воздухе.
— Скажи, а есть ли что-то, что ты и впрямь хотела бы увидеть? — вдруг спросил парень, зная ответ.
— Полет наяву, — кивнула Селия.
Фран взял ее за руку, и в следующий миг квартира исчезла. Вокруг было лишь бескрайнее синее небо, безоблачное и глубокое, сияющее и манящее. Легкий ветер играл их волосами, а тело парило в невесомости, даруя полет и незабываемое счастье. Где-то внизу плыли те самые, отсутствующие вокруг облака, скрывая от взора грешную землю. Селия обняла Франа и прошептала, цитируя Плутарха:
