Девушку такая компания тоже устраивала. Она забывала о присутствии этого человека сразу же, как он замирал справа от нее, и продолжала неспешными четкими движениями, не глядя на асфальт, крошить хлеб. Привычка. Глупый, никому ненужный поступок. Ненужный, как и вся ее жизнь, начиная от подъема в пять утра и заканчивая сворачиванием в калачик около полуночи. И только ее сны, светлые, чистые, но блеклые и лишенные цвета, говорили о том, что есть еще в ее душе что-то настоящее, дышащее, не замершее в бесконечности, как мраморное изваяние. Но про ее сны никто не знал, также как никто не знал, что она в них всегда летала…

— Врооой! Мусор! — громогласный вопль в дальнем конце аллеи заставил две целующиеся парочки вздрогнуть и удивленно воззриться на высокого статного парня с длинными, до пояса, серебристыми волосами, в странном костюме, похожем на костюм парня в лягушачьей шапке, и с мечом, пристегнутым к левой руке. На красивом лице читалось раздражение, а серые глаза метали гром и молнии.

Девушка с не менее длинными волосами, чем у мечника, на его появление абсолютно никак не отреагировала, а парень с непонятным головным убором медленно поднялся и пошел навстречу кричащему на весь парк мечнику.

— Я весь парк обшарил!!! — вопил новоприбывший. — Какого лешего?! Чертов босс рвет и мечет! Королевская особа швыряет ножи во всё, что движется, а ты пропал! Мусор!!!

— Капитан, — растягивая гласные, апатично выдал парнишка с зелеными волосами, — не злитесь, а то поседеете от ярости. Хотя Вам уже не страшно…

С этими словами он пошел к выходу из парка, а мечник, закричав: «Врой! Заткнись, мусор!» — кинулся в ту же сторону раз в пять быстрее него.

***

У неба есть цвет. Настоящий, не наигранный. И это не серый цвет. Ведь серый — цвет лжи, фальши, пустоты. А небеса не пусты. Лгут или нет, скрывают что-то или нет, но они не пусты, это точно. Вот только то, что они таят в себе, не увидеть, не понять, не объять… ведь невозможно объять необъятное. Небеса — это безмолвие, но оно не серое. Только не этот безразличный ко всему, пустой и холодный цвет. Ведь холод принять можно, равно как и безразличие. А вот пустоту — нет. Потому что Ничто невозможно впустить в душу. И сам ты ему не запомнишься. А небесам хочется запомниться, хочется, чтобы они наполнили твою душу своим цветом. И плевать, если даже они совсем не то, что ты искал, если имя им не Небеса Обетованные, потому что поиск чего-то настоящего в этом пустом мире заставляет смотреть вверх и верить, что хотя бы в этой недостижимой дали оно всё же есть. А ведь реальность куда важнее всей этой шелухи и неона, хотя она и куда страшнее…

***

Полтора месяца не срок для безмолвия. Полтора месяца не срок для тех, кто не ждет следующего дня. Полтора месяца не срок для тех, кто не умеет жить. Полтора месяца — это всего лишь очередная дата, которую легко перечеркнуть и шагнуть в новый день. Вот только если один не придет, что будет делать второй?..

Девушка с длинными черными волосами безразлично кормила голубей, а закат догорал, вот только в ее душе было пусто. Но пустота эта была намного более ощутима, чем обычно: она стала куда больше, ведь пусто было и на лавочке рядом с ней. Он не пришел, этот странный парнишка в не менее странной шапке. Просто не пришел. Забыл? Не сумел? Ему это надоело? Всё возможно. А девушка просто смотрела на кровавый закат и кормила птиц. Привычка. Никому не интересная, но и никому не мешающая, а значит, имеющая место быть…

— Врой! Мусор! — и вновь, как и две недели назад, в конце аллеи появился мечник с платиновыми волосами. Вот только парня с лягушкой на голове здесь не было, так кого на этот раз он называл мусором?

Но девушку этот вопрос не волновал — ей было откровенно наплевать на мечника, на его крики и на всё, что здесь происходит.

— Ты! Я к тебе обращаюсь! — рявкнул парень и приставил к ее горлу меч. Убьет? Покалечит? Или же это просто угроза?.. Но какая ей разница? Она не ответит… Тонкие белые пальцы продолжали отщипывать хлеб и кидать его на асфальт, а мечник закричал:

— Врооой, отвечай мне, где эта тупая лягушка?!

Реакции не последовало, лишь пальцы замерли, не долетев до хлеба.

— Чего молчишь, тупой мусор? Он сегодня здесь был?!

Девушка обернулась и безразлично посмотрела в глаза мечника. Никаких эмоций — сплошная стена ледяного безмолвия.

— Ты умственно отсталая, что ли?! Да, верную компанию эта Лягушка выбрала! По губам читай: где Лягушка?!

По губам читать не требовалось: лишь абсолютно лишенный слуха человек не услышал бы этого громогласного вопля. Девушка же апатично пожала плечами, едва заметно, но мужчина увидел и разразился громкой руганью. Наконец он рявкнул:

— И что я теперь скажу? Чертов босс опять стаканами швыряться будет! Ненавижу виски! Урою это тупое земноводное!

Он кинулся к выходу из парка, а девушка вернулась к прерванному занятию, вот только пальцы ее отщипывали хлеб как-то судорожно. Ведь когда рядом никого не было, она могла позволить своей душе показать миру то, что в ней происходило…

***

Жизнь — бесчестная игра. У людей нет возможности вырваться из нее победителями. Финал всегда один — проигрыш. И сколько ни борись, сколько ни пытайся сбежать из Собибора, ты будешь забыт, и даже могилы не останется. Некуда положить цветы. Некому отдать дань памяти. Да никто этого и не сделает, потому что всем на тебя плевать. Пессимизм? Возможно. Вот только узники Собибора бежали ради того, чтобы спасти себя и тех, кто был рядом. Благородная, светлая цель. Но почему же простые польские крестьяне, тоже любящие жизнь, сдавали их немцам, убивали сами? Кто знает. Возможно, они настолько любили свою жизнь, что на чужую было наплевать. Хотели выслужиться перед немцами. Возможно, им нужна была одежда. Хорошая причина лишить жизни человека, не так ли? Но ведь они выуживали пленных евреев из колонн ради этого, дав взятку охране, которая убивала нужного человека, точнее, человека в нужной одежде. Так почему бы не убить ради этого самим? Какая разница, заплатить за убийство или убить самому? А может, были и иные причины, та же расовая ненависть, к примеру? Вот только ответов не будет дано, потому что жизнь хоть и бесценна, отбирают ее за гроши, а после человек становится горсткой пепла, о которой забывают. Как забыли о Печерском, возглавившем восстание, но так и не награжденном. Память, признание, благодарность — не стоит рассчитывать на это, как он не рассчитывал. Просто надо идти вперед, не перешагивая через трупы людские, жизни их, души их, а там, за последней чертой, возможно, тебя встретит свет, который будет ярче и важнее любого признания на этой грешной земле еще более грешными людьми… Вот только достигнуть Небес Обетованных и не мечтай. Потому что это невозможно — они не примут тебя. Ведь ты тоже грешен. Как и все люди…

***

На следующий вечер парень вновь не появился, как и через день. Он пришел в парк лишь на четвертый вечер после своего исчезновения, флегматично сел на лавочку и уставился на небо. Девушка впервые за эти полтора месяца повернула голову и посмотрела на него. Он заметил это, но никак не прореагировал. И правильно, зачем нарушать эту безмолвную идиллию?.. Девушка вернулась к хлебу и созерцанию заката, а парень отстраненно отметил, что ее взгляд — это не так уж и плохо. Он ведь не разрушил их тишину. Она ведь не произнесла ненужных слов…

И снова сполохи багрянца, и снова он уходит первым, а на следующий вечер приходит позже нее. И снова он сидит на лавочке ровно час, секунда в секунду, встает и уходит, а она ждет еще пять минут и поднимается, как и он — спокойно, безразлично, уверенно. И так день за днем, закат за закатом, неделя за неделей. И в этой вечной тишине появляется нечто, что ни один из них уже не хочет потерять — безмолвное спокойствие и отстраненное доверие. Она не заговорит с ним, не прогонит. Он не задаст ей ненужных вопросов. Можно ли хоть раз в жизни поверить во что-то и не ошибиться?..

— Ши-ши-ши, глупая Лягушка, вот ты где! — странный шипящий смех, срывающийся с уст еще более странного парня в черно-красной полосатой кофте, черных брюках и бежевых сапогах на шнуровке, с копной пшеничных волос, лихо закручивавшихся на концах и скрывавших от любопытных взоров верхнюю половину лица, и серебристой, а может, и серебряной диадемой на голове, мог напугать кого угодно. Кроме, разве что, апатичных наблюдателей за смертью дня… Правда, улыбка этого парня, сияющая белизной, широкая, как у Чеширского кота, но абсолютно безумная и угрожающе-хищная, жаждущая крови, пугала даже сильнее, чем его смех.