— Зейн Малик и Найл Хоран, вы прошли финальные испытания. Оба. Вы не отказались от собственных принципов, но отреклись от надменного эгоизма ради блага друг друга и тех, кто нуждается в помощи и защите. Силой, данной мне Разрывом, я, Хранитель его, Кёфу, объявляю игру завершенной. Прощайте, смертные. И не забывайте этот мир, чтобы не оказаться в нем вновь.
— Выи… грали? — прошептал Зейн, с силой сжав ладонь друга.
— Уже? — неверяще переспросил Найл, глядя в глаза лежавшего рядом Малика.
— Прощайте, — донес до них туман голос Хранителя.
Вязкое марево окутало изломанные, обессиленные, едва живые тела и поставило их на ноги. Туман сгустился, пряча от победителей игровое поле. Закружившись, словно в вальсе, мириады ледяных капель образовали воронку, вытянувшуюся в тоннель, и на конце его вспыхнул свет. Белый, яркий, словно фальшивый — ведь он был слишком настоящим для этого серого мира. Парни оглянулись. Хранитель безучастно смотрел на них, не испытывая ни тени эмоций.
— Улыбнитесь, — пробормотал Найл, забыв о своей ненависти и мечтах отомстить. Потому что он понял нечто куда более важное: — Вы же всё-таки тоже выиграли.
Кёфу не ответил. Друзья кивнули воплощению ужаса и ступили на мерцавшую радужными бликами тропу, ведущую к свету. На тропу, возвращавшую души в их родные тела, переливаясь всеми цветами жизни, кроме ненужного ей более серого.
Рука в руке. Две улыбки на истерзанных губах. Биение сердец, сливавшееся с гулом сотен голосов, моливших Разрыв о пощаде, но не получивших прощения. Безучастный взгляд Хранителя, самого главного пленника этой вечной тюрьмы, пленника, обреченного пытать других узников, не испытывая при этом ни единого отголоска чувств. И лишь радуга подмигивала мужчине в алом кимоно, вызывая в памяти картины прошлого. Счастливые. Болезненные. Добрые и злые. Картины, не находившие отголоска в мертвой, застывшей в вечности душе божества.
Прощайте, смертные. И помните, что в играх побеждает не самый сильный и не самый умный. В них побеждает тот, кто идет к победе, даже зная, что проиграет. У него есть лишь один шанс из тысячи. И гарантии, что он им воспользуется, нет. Но если он всё же сделает верный выбор, этот шанс улыбнется ему… губами проигравшего, чью победу он заберет себе.
Найл смотрел на волны, накатывавшие на берег, сжимая в руках жестяную банку из-под кофе. Закат алой пеленой накрывал бушующие волны, равняя их с небом. Солнце умирало, прощаясь с миром, но обещая утром уничтожить луну, чтобы вернуться. А чайки плакали, вырывая из кроваво-алой воды обреченных на смерть рыб.
Зейн подошел к Хорану и сел рядом. Месяц восстановления после комы, еще месяц попыток привести жизнь в норму. Вот только по ночам оба парня просыпались в поту и искали руки другу друга, чтобы сжать их и никогда не отпускать. Символ мертвого мира перешел в живой, превратившись из знака дружбы в знак защиты. И, держась за руки, они комкали простыни, пытаясь успокоить срывавшееся в галоп сердцебиение. А никогда не выключавшийся ночник вырывал из темноты комнаты, оформленной в зеленых — никаких серых! Никаких алых! Никаких синих! — тонах, уродливый шрам на животе Найла Хорана, отдаленно похожий на тот, что заморозил туманный лед Разрыва, но нанесенный осколком ветрового стекла Ауди. И пропитавшиеся потом простыни, скомканные, а порой и разрываемые испуганными смертными, всё же спасали их от паники, жертвуя собой. И тогда комнату наполнял мерный шепот людей, знавших, что в эту ночь им уже не уснуть, и пытавшихся подбодрить друг друга хотя бы чем-то помимо «спасательного круга», удерживавшего их от падения в бездну безумия.
— Как Алиса? — тихо спросил Малик, вырывая Найла из раздумий. — Гарри, вроде, должен был ей с утра позвонить.
— Отлично, — улыбнулся тот. — Здорово, что парни тогда нашли ее. Еще бы немного, и она могла лишиться руки…
— И хорошо, что они сумели ее уговорить в больницу поехать, — кивнул Зейн. — Ты вспомни, Гарри что рассказывал. Она же ехать не хотела, пряталась в картонных коробках неподалеку от места аварии.
— Хорошо, что ее родителей лишили родительских прав, — раздраженно добавил Найл и перевел взгляд на умиравшее солнце. — Дочь избивать так жестоко и даже не пойти ее искать, когда она сбежала… Я же говорю, повезло, что парни, узнав, что она сбежала, бросились на поиски. До сих пор не понимаю, как они нашли ее…
— Сто раз же рассказывал! — раздался за их спинами веселый голос. Неразлучная троица друзей приближалась к победителям в схватке со страхом, и Гарри, несший коробку с фейерверками, закончил мысль: — Безликий нас привел, сколько можно повторять?
— Но я всё равно не понимаю, как вы его знаки отгадали, — развел руками Найл.
— Да очень просто. Безликий любит прикидываться знакомыми, вот я и искал в толпе незнакомого города знакомые лица. Ну а что? Как я мог не догадаться, что нас Безликий куда-то заманивает, если на выходе из дома Алисы увидел нашего профессора литературы, который настолько стар, что может рассыпаться от легкого ветерка, и дальше университета в жизни не выбирается? Ну а дальше сложновато пришлось: поди вспомни одноклассника из начальной школы, например. Но как-то мы всё же справились.
Найл закатил глаза, словно говоря: «Вот и я о чем — это же удивительно!» — и Гарри лишь усмехнулся в ответ.
— А меня больше интересует, как Лиам Пейн, Его Величество Недоверчивость, согласился преследовать призрака, который явно заманивал вас в ловушку, — многозначительно протянул Зейн и получил от вышеозначенного «Величества» подзатыльник.
— Тебя бы туда в тот день, — проворчал Пейн, усаживаясь рядом с Маликом. — Гарри, не переставая, жужжал, что мы обязаны спасти ребенка, а Луи вторил ему, обвиняя меня во вех смертных грехах, начиная от ненависти к детям и заканчивая преднамеренным неоказанием помощи ближнему в минуту опасности!
— Луи, ты мой герой, — рассмеялся Хоран и кинул Томлинсону вскрытую пачку чипсов.
— Покорнейше благодарю, Ваше Высочество Язвительность, у Вас учился ведь, — саркастично ответил тот, опускаясь на гальку рядом с Найлом.
— Завтра у Алисы день рождения. Кто со мной в приют? — решив сменить тему, подал голос Гарри, начиная расставлять по берегу фейерверки.
— Все, — без тени сомнения ответил Зейн.
— Командир, — фыркнул Пейн.
— Хочешь отказаться? — притворно ужаснулся Хоран и схватился за сердце.
— Ага, бегу и падаю. Даже не надейся от меня отбрыкаться, чтобы с Маликом по углам пообжиматься, Хоран!
— Лиам, знаешь, порой молчание и впрямь золото, — нахмурился Гарри.
А солнце, умирая, безразлично смотрело на глупых смертных, в дни, полные отчаяния, нашедших что-то безумно важное, но потерявших детство и что-то, что связывало их с ним. Возможно, они променяли собственную наивность на жесткость и беспощадную решимость?..
— Язык ему отрезать, что ли? — глубокомысленно протянул Найл, и его друзья вмиг напряглись. Не потому, что Найл Хоран мог сделать что-то подобное с одним из них, вовсе нет. Просто потому, что, вернувшись из Разрыва, Найл изменился. Не мог не измениться. И теперь никто, кроме Зейна, не мог сказать, что на самом деле у него на уме. И благодаря этому за такими словами вполне могла последовать жестокая, злая шутка, полностью уничтожавшая врага морально. Вот только в этот раз Найл рассмеялся и, бросив: «Шучу я, чего вы напряглись, как перед родами?» — побрел к линии прибоя.
Зейн показал кулак поморщившемуся Лиаму и, усмехнувшись, пошел за Хораном. Закат бросил на берег прощальные лучи, стирая с водной глади последние следы жизни. Наступало время ночи, тьмы и кошмаров, которое друзья любили разрушать. Все вместе. Яркими, живыми фейерверками.
— Приготовились! Пли! — скомандовал Стайлс.
К небу взметнулись ракеты, несшие в себе частичку жизни. С грохотом, уничтожавшим мертвую тишину, они взрывались, окрашивая черное небо в золотые, зеленые, фиолетовые оттенки… Но никогда — в алый. Ведь вид крови не пугал победителей Разрыва, но казался им отвратительным. Разрывая небо на темные лоскуты яркими вспышками, салют окрашивал веселые, смеющиеся лица в десятки оттенков. И победители, ставшие ими из осужденных, крепко держали друг друга за руку. Просто потому, что иначе уже не могли.
