Парень замер. Карие глаза смотрели на серое, унылое, блеклое небо, которое начали затягивать облака. Обманчивый покой таил в себе угрозу скорого дождя, и почему-то Савада Тсунаёши вдруг подумал, что он такой же. Лживый.

«Я сделал больно Мукуро. Дважды. Сначала когда сравнил его с семьей Эстранео, хотя он ради своих друзей пожертвовал свободой, а потом когда показал ему, что хотя он так долго был с нами, я ему не верю. Он был моим Хранителем, защищал меня, а я… я в нем засомневался, потому что он посмотрел на меня как в том бою. Я обидел его. Я сделал ему больно. А теперь говорю, что ничего плохого бы никогда не сделал. Я причинил боль своему другу, который меня ни разу не подвел, — какой из меня босс?! Нет, не так даже. Какой из меня друг? Я предал доверие Мукуро, потому что засомневался в нем. Значит, он был прав, что так смотрел на меня. Я никчемный друг, если сомневаюсь в своих товарищах…»

Парень опустил взгляд и закусил губу. К горлу подкатывал спазм, а глаза защипало, ладони сжались в кулаки, и неровно обстриженные, местами обгрызенные ногти впились в кожу. Больно. Только боль не всегда отрезвляет…

«Не важно, что будет, — вдруг подумал Савада, чувствуя, как безысходность сменяется решимостью. — Я предал доверие Мукуро, но больше такого не повторится. Не важно, кто что скажет. Я буду верить в своих друзей! И если он сейчас захочет меня побить, пусть. Потому что я заслужил. Я поступил очень подло».

— Понял, да? — усталый и словно обреченный голос прозвучал у Савады за спиной, и он резко обернулся. Лия стояла неподалеку, в тени раскидистого дерева и смотрела на небо каким-то пустым, отрешенным взглядом.

— О чем ты? — нахмурился Тсуна.

— Знаешь, что меня в тебе больше всего раздражает, Савада? — вопрос Хозяина проигнорировали, девушка словно говорила с серым, унылым небом, а не с человеком, к которому обращалась. — Ты слишком добрый. Настолько, что у меня сводит скулы. Когда-то я была такой же: наивной, доверчивой идиоткой, которая готова была помочь всем и каждому. Потому ты меня и бесишь. Но если думаешь, что меня раздражают воспоминания о собственной наивности, ошибаешься. Это только половина правды. Вторая половина — будущее. Я верила людям, Савада Тсунаёши. Я сама была человеком и думала, что мир прекрасен, несмотря на жестокость, царившую в нем, а люди просто притворяются плохими, и даже у самых ужасных злодеев в глубине души есть нечто хорошее.

Тсуна удивленно посмотрел на Стража и хотел было переспросить, подумав, что ослышался. «Она была человеком? Как же так?!» Но он промолчал. Потому что времени задать вопрос ему не дали.

— Думать, что все вокруг такие, как ты сам, — самая большая глупость, доступная человеку. Хотя нет, это вторая по значимости глупость. Первая — верить, что ты центр Земли, и мир вращается вокруг тебя, а потому уж тебя-то, всего такого великолепного и чудесного, беда точно обойдет стороной. Не важно, добрый человек или злой, умный или глупый — эгоизм присущ всем, и большинство наивно полагают, что к ним беда не подкрадется. Одни говорят: «Я для этого слишком умный». Другие: «Это же я! Меня не может коснуться беда, я идеален!» Третьи: «Я такой никчемный и незаметный, что бедам до меня просто дела не будет». Это всё эгоизм. Потому что жизни наплевать, какой ты, и никто не застрахован от предательства, разочарований и потерь. Я была такой же: эгоистичной наивной идиоткой, верившей в лучшее и в то, что мир не может быть злым, потому как все вокруг в глубине души тоже добряки. Я ошиблась. Мой собственный отец, итальянский дворянин, отдал меня в качестве залога. Он обещал французскому партнеру, что не предаст их дело, и как гарант этого отдал ему свою младшую дочь. Живя во Франции, я поняла, что люди бывают разные: кто-то ненавидел иностранку, кто-то перед ней расстилался, кто-то считал отбросом общества. Но я всё еще верила в человеческую доброту. А потом мой отец предал доверие партнера, и тот отправил ему письмо, в котором обещал убить меня. Знаешь, что ответил отец, который, как я думала, меня любил? Ничего. Он просто продолжил предавать партнера, чтобы извлечь выгоду. И знаешь, что сделал человек, который всё это время обращался со мной как с принцессой и обещал, что скоро я буду дома и увижу отца? Отвел в катакомбы, в один из тупиковых отрезков с несколькими коридорами, не имеющими выхода, и замуровал. Заживо.

Тсуна вздрогнул. Карие глаза наполнял ужас, губы парня задрожали, он сделал шаг назад. Но Лия вдруг рассмеялась. Безучастным, отрешенным смехом, в котором не было ни капли веселья, но и ни капли ненависти. Лишь пустота.

— Последними словами его мне было, что к отцу отправлен гонец, и так как воды в катакомбах предостаточно, у моего отца будет месяц на то, чтобы меня спасти. Вода там была, он не солгал. Она грязными, липкими струйками бежала по каменной кладке, покрытой слизью. А вот еды не было. Зато были мыши. Много мышей. И знаешь, что я сделала, Савада Тсунаёши? Я как идиотка поверила в отца и в то, что он за мной придет. Отмеряла время по едва долетавшему звону колоколов и царапала на стенах палочки, отсчитывающие дни. Пыталась пробиться наверх, сделав подкоп, на случай, если отец опоздает. Говорила со стенами, водой, мышами, а потом и с самой собой, чтобы не свихнуться. Пила мерзкую, полную слизи, протухшую воду. Ловила мышей и поедала их прямо так, сырыми. Потому что верила: я должна выжить до тех пор, пока отец не вернется за мной.

Тсуна передернулся. Желудок скрутили рвотные позывы, и парень закрыл рот руками, но девушка всё так же безучастно смотрела в небо и продолжала рассказывать историю собственной жизни. А впрочем, нет. Собственной смерти.

— Я прожила в катакомбах месяц, но отец не пришел. Я еле двигалась, но продолжала цепляться за жизнь, пытаясь проделать себе путь к спасению. Глупо. Полтора месяца оказались пределом моего организма: мыши не глупы, они перестали приходить в эту часть катакомб, и еда исчезла окончательно. Я больше не могла продолжать подкоп: всё это время царапала осколком камня кладку и даже вытащила пару камней из стены, но за ней оказался второй слой. Ногти все сорвала, но царапала. Зря. Потому что отец и не думал приходить. А затем мыши исчезли, и я не могла даже подняться. И тогда мыши вернулись. Почуяли запах падали. Мыши и крысы. Их было много, очень много. А может, мне это лишь казалось. Самые смелые подбегали и отрывали от меня куски, будто мстили за сородичей, которых я съела. Сначала я пыталась поймать хоть одну, но уже не могла. Потом пыталась просто отмахнуться, но тоже не получалось, потому что стоило мне потерять сознание, и они возвращались. А затем я не могла и пальцем пошевелить — только чувствовала, как желудок слипается, да как отрывают от меня куски мяса крысы. И знаешь, что я поняла на сорок третий день заключения, Савада Тсунаёши? Это было справедливо. Я ела их, они съели меня. Око за око, зуб за зуб. Я с самого начала знала, что отец не придет, но верила в него, а не в знание о его жадности. Я знала, что человек, замуровавший меня, очень жесток и не придет мне на помощь, но верила, что в нем проснется сострадание к ближнему и он не даст мне умереть. Но крысы доказали мне, что в этом мире выживает сильнейший. И если не съешь ты, съедят тебя. Потому что все предают, а те, кто не способен предать сознательно, может сделать это по глупости. Или от безысходности. Или им просто воспользуются. Знаешь, что ты сейчас сделал, Савада Тсунаёши?

Лия вдруг обернулась к парню, и тонкие губы исказила болезненная, плотоядная усмешка. В серых глазах появился странный блеск, и Тсуна попятился. Это не были глаза безумца. Это были глаза человека, точно знавшего, что и почему он делает. Это были холодные, беспощадные глаза существа, способного абсолютно на всё.

— Ты предал друга, Рокудо Мукуро, потому что Ребекка и я напомнили тебе о его грехах, забыв упомянуть о хороших поступках. Я наступила на твою больную мозоль — сказала, что ты не поможешь друзьям, если не причинишь боль иллюзионисту, и ты сделал это. Выбрал из двух зол меньшее. А затем и вовсе не только усомнился в нем, но и показал свои сомнения ему самому и всем вокруг. Ты предал доверие Рокудо Мукуро, сам того не заметив.