— Прости меня, Киоко, — голос был тихий и на удивление спокойный. — Я сейчас уйду, потому что его должен кто-то остановить. Если удастся, я или поймаю его, или убью. Если нет, умру сам.

Девушка вздрогнула, но Тсуна не дал ей сказать и слова — лишь крепче прижал к себе и выдохнул прямо в ухо:

— Если я вернусь, дай мне ответ… А пока ничего не говори, — два сердца синхронно замерли, и едва слышный голос произнес: — Люблю тебя, Киоко. Прости.

Тсуна быстро встал, на его перчатках загорелось рыжее Пламя, и в следующую секунду воздух расчертил след, похожий на хвост кометы. Ветер звенел в ушах уносившегося прочь парня, а девушка, не прислушавшаяся к его просьбе, повторяла как мантру одно и то же. «Люблю, люблю, люблю, люблю…»

И Тсуна ее услышал.

***

Холодное январское небо остудило голову и заставило сбросить скорость. Тсуна огляделся, но не обнаружил и следа машины Хоффмана. Припомнив карту местности, Савада вспомнил возможные пути отхода, сравнил их с направлением, в котором скрылся немец, и выбрал для проверки лесную дорогу, выводившую в близлежащий город. Однако стоило лишь ему рвануться в ту сторону, как рядом с ним возник призрак девушки, утратившей все былые эмоции. Под глазами ее отчего-то залегли глубокие тени, а губы были мертвенно бледного, почти серого цвета.

— Можешь мне не верить, — тихо сказала она, — но его там нет. Он выбрал другой путь.

Тсуна не ответил.

— Мое желание сообщить тебе эту информацию выше твоего ее получить, поэтому я скажу. Что делать дальше, решай сам.

Тсуна притормозил.

— Он в загородном доме, расположенном к северу отсюда, в пяти минутах полета. Туда уже вызван вертолет, но ты еще успеваешь. После он отправится в Берлин, и любая попытка поговорить закончится обвинением во вторжении в частную собственность. Но этот дом ему не принадлежит. Поэтому Хоффман очень хочет побыстрее оттуда убраться. Он уязвим.

— Почему ты мне это говоришь? — тихо спросил Савада, зависнув в воздухе и посмотрев призраку в глаза.

— Потому что ты глупый маленький мальчик, — ответила она как-то отрешенно. — Но очень добрый. Слишком мало таких людей осталось. Ты не сломался даже тогда, когда все ломаются. После осознания грядущего. Ты слишком добрый, Тсунаёши. И я не хочу, чтобы ты страдал еще больше. Можешь не верить, мне всё равно.

Ей и правда было всё равно. Она просто хотела, чтобы он знал, а поверит или нет… не важно, ведь она не лгала.

— Не хочешь, чтобы я страдал, и помогаешь застрять в Книге? — сарказм — одна из защитных реакций.

— Да. Это всё же лучше, чем вечные пытки в Аду. А выбора у тебя всё одно — нет.

— Вроде как, это мне надо спасибо сказать? — роль, принадлежавшая Мукуро, Саваде не шла. Но обида захлестывала, заставляя говорить колкости.

— Нет, — Лия не отводила взгляд, но пустота, застывшая в ее глазах, не давала ответа на вопрос, о чем она думает. — Просто если Хозяин не знает о грядущем заточении, старается грешить меньше. Если знает, скатывается во все тяжкие быстрее. Потому мы лгали. Чтобы спастись самим. Я Первый Страж, и после смерти не вставшего на путь грехопадения хозяина я, возможно, сумела бы вырваться из Книги. Фукс стал бы Первым Стражем, Ребекка — Вторым, а новенький — Третьим. И, найдя трех добрых Хозяев, Книга дала бы шанс и ему. Всё просто. Каждый хочет для себя счастья, наплевав на других.

— Не каждый, — раздраженно бросил Савада.

— Да. Ты первый, кто решил подумать о нас, а не о себе…

И Тсуна наконец понял, почему ее глаза были пустыми. Чувство вины оказалось слишком сильным, собственная ошибка — предположение, будто все люди одинаковы, сжигала душу. Лия просто не хотела больше ошибаться. И решила не искать выгоды, а делать то, что велит сердце.

— Не понимаю я тебя, — вздохнул Савада. Злость куда-то испарилась. — Ты сама человек хороший, а всех вокруг плохими считаешь.

— Уже не всех, — как-то судорожно улыбнулась Лия, и Тсуна рванулся в указанном ею направлении.

— Не жалей его, Тсунаёши, — летя рядом, прошептала Страж. — Кроме тебя его никто не остановит.

— Я сделаю всё, что смогу.

***

Дом окутывала тишина. Где-то там, в пустых коридорах, на пыльных лестницах, у скрипучего крыльца, лежали ничком потерявшие сознание охранники. Вертолет должен был прилететь с минуты на минуту, и почти идеальный план Хоффмана по отходу с места встречи сработал бы, но… он кое в чем просчитался. Знал, что в одиночку Саваде не справиться с двумя охранниками и поясом смертника, и думал, будто помощь ему никто не окажет достаточно долгое время. Хоффман слишком полагался на демонический артефакт и не верил, что узы дружбы могут быть сильнее пламени гнева. Он ошибся в своем неверии в людей. Но Гокудера не продолжил бой, услышав Тсуну. И это сломало почти идеальный план, основанный на вере в грехи, а не в добродетели.

Дом замер, и только кран на кухне изредка ронял холодные капли, с ритмичностью китайской пытки отбивая каждую десятую секунду.

Немец стоял у стены большой комнаты, и деревянные панели, темные, старые, изъеденные жуком-древоточцем, чутко ловили каждое движение его пальцев. Вверх-вниз, вверх-вниз, ухоженные, идеально ровные ногти скребли по панелям, будто мечтали пробиться сквозь них. Тсуна замер напротив, и оранжевое Пламя, горевшее на его перчатках олимпийским факелом, обещало немцу скорую смерть.

— Скажи, зачем ты всё это сделал? Зачем развязал войну в мире мафии? — ровный, спокойный голос предельно четко запечатлял крохотный микрофон, еще с утра надежно спрятанный в складках белого платка, украшавшего нагрудный карман черного похоронного костюма. Колонелло, следовавший за Савадой весь полет и «снявший» охрану на улице из винтовки, проверял сигнал — в этом месте «глушилка» была всего одна, и Савада еще на подходе уничтожил ее мощнейшим Пламенем Предсмертной Воли. Почти таким, что в будущем сожгло Бьякурана Джессо.

Хоффман знал, что разговор записывается, но сейчас ему куда важнее было выбраться из дома живым, дождаться вертолет и улететь. А запись он потом как-нибудь опровергнет. Ему ведь угрожают, а чего только не скажешь под прицелом!

— Только не убивай меня, — пробормотал Хоффман, вжимаясь в стену и продолжая ее царапать. — Я всё скажу, только не…

— Я не собираюсь тебя убивать, — перебил его Савада. — Мне просто нужно знать, зачем ты развязал войну.

— Войну? Войну… Ну… — глаза мужчины бегали по комнате, пальцы вгрызались в деревянную панель, голос дрожал. — Ну а почему нет? Мафия вредит простому народу, почему бы не навредить ей? Да и потом, вы и сами друг друга постоянно уничтожаете, чуть больше боев — чуть меньше… Зато бизнесмены получили неплохую выручку, и не только я, заметь!

На лице Тсунаёши промелькнуло презрение. Лия хмурилась, но молчала. Сейчас ее куда больше волновала Диана. Дух не мог причинить вред духу, а вот человеку… Отдай ей Хоффман немного энергии, и охотница сразу всадила бы в спину Тсунаёши нож, совсем недавно выбитый из рук немца и лежавший теперь на полу в центре комнаты. А потому Лия неотступно следовала за невидимой ее глазу женщиной, читая в Книге каждое ее движение и сопоставляя его с пространством комнаты. У любого другого давно бы заболела голова от подобной нагрузки: не всякий мозг сумеет провести подобную аналитическую операцию. Но, к счастью, Лия очень любила играть в го на память с двумя противниками одновременно…

— Деньги, деньги, — процедил Савада. — Неужели это самое главное? Разве жизни не важнее? Разве не лучше жить в мире, но небогато, чем в центре военных действий, но с миллионами?!

— Я не… — Хоффман сглотнул. Его взгляд заметался по ковру, губы дрожали, колени подгибались.

— Зачем тебе столько денег, и когда тебе их будет достаточно?! Почему деньги — это главное?!

— Да что ты понимаешь! — мужчина взвился и впервые поднял глаза на Саваду. Он был зол и не мог промолчать. — Что ты понимаешь, ты, живший в достатке, купавшийся в ласке родителей с самого детства?!