Ёмицу призадумался. Вопросы сына ему крайне не нравились, но он всё еще не понимал, что же за артефакт такой тот обнаружил, раз интересуется подобным. Спустя минуту, Савада-старший наконец ответил:
— Если бы я узнал, где лежит старинный клад, конечно же, выкопал бы. Чужие деньги брать бы не стал, а использовать информацию о людях… если бы это помогло в работе, использовал бы, но не с целью им навредить. Хотя если бы это была информация о сбежавших преступниках, направил бы по их следу охотников.
— А если бы ты мог узнать что угодно, что бы ты захотел узнать? — задал Тсуна самый главный вопрос, и Ёмицу окончательно растерялся. Вот только он начал понимать, что же попало в руки его сына… Но лгать мужчина не хотел. А потому честно ответил:
— Глупый, наверное, вопрос, но я бы попросил держать меня постоянно в курсе того, как вы с мамой. Не только финансово, не только чем занимаетесь, но и что у вас на душе. Знаю, мы слишком редко видимся и вы грустите, но я по вам тоже скучаю… так что я бы спросил, как вы там.
Тсуна опустил взгляд и подумал, что всё это время был слишком несправедлив к отцу. И правда острым ножом полоснула по памяти, в которой, раздувшись, словно напившаяся крови пиявка, всплыла отвратительная фраза, в детстве не казавшаяся неправильной: «Лучше бы его вообще не было!» Сжав кулаки, парень пристально рассматривал паркетный пол, но ничего не видел. Слез на глазах не было, но не было и сил что-то ответить. А чувство вины, весь последний год острым червячком точившее душу, оскалило клыки и со всей силы начало рвать ее на куски.
— Ну что, я прошел экзамен? — невесело усмехнувшись, уточнил Ёмицу, а Тсуна выдавил:
— Прости… я думал, тебе на нас наплевать…
Мужчина замер. Эти слова, казалось бы, абсолютно логичные в данной ситуации, произвели эффект разорвавшейся бомбы. Ведь хоть Ёмицу и понимал, что сын на него зол и ему не хватает отцовского внимания, никогда не думал, что всё настолько плохо. Он наивно полагал, будто зарабатывая деньги и обеспечивая семью, показывает им свою любовь, а никогда не высказывавшая недовольство жена, смиренно принимавшая положение вещей, лишь добавляла уверенности в этом странном тезисе. И даже зная, что Тсуне не хватает отцовского внимания, и встречаясь с ним лишь несколько раз в год, Ёмицу верил в сына и его любовь, а потому искренне считал, будто тот в него тоже верит.
— Но я же звонил… писал… — растеряно пробормотал он, и Тсуна удивлено покосился на отца, которого никогда прежде не видел таким потерянным. И старые обиды померкли, а чувство вины начало атаковать еще сильнее.
— Но ты ведь никогда не говорил… Всегда приезжал, пил пиво, болтал с мамой и заваливался спать. А я… Ты же только шутил!
— Но ты ведь сам меня избегал! Я думал, ты просто стыдишься такого безалаберного отца, потому сам не хочешь со мной общаться!
Отчасти это было правдой, и Тсуна не знал, что сказать, но мощным усилием воли пнув собственную гордость и стыд, осторожно сказал:
— Так и было. Но мне тебя всё равно не хватало.
И на этот раз Ёмицу понял, насколько ошибался. Столько лет он возглавлял разведку, столько лет управлял могущественной тайной организацией, столько лет вел допросы, научившись читать людей как открытую книгу, а вот собственного сына понять не смог. Хотел защитить жену от излишних треволнений, и потому носил маску беззаботного шахтера, впрочем, если уж говорить начистоту, эта роль ему на самом деле нравилась: позволяла расслабиться и забыть о тревогах. Вот только сын, отдалившийся от него после первой же полугодовой отлучки, по возвращении отца начал его сторониться, и Ёмицу подумал, что виной тому обида, но не стал утешать ребенка обещаниями больше никогда не уезжать — он просто сказал, что работа очень важна, и если он не будет работать, им всем нечего будет есть. А потому попросил сына быть сильным и поддержать маму. Но не задумался о том, что буквально переложил на плечи ребенка свою обязанность, не объяснив ему, что это не побег, а вынужденная необходимость, не сказав, что и сам хотел бы остаться, но не может… И потому Тсунаёши решил, что отец попросту бросил их. Умчался в свою шахту, чтобы вести легкую жизнь где-то далеко, где не надо волноваться о жене и ребенке. Он почувствовал себя ненужным. Просто потому, что ему не сказали обратного. И год за годом ситуация становилась лишь хуже, а обида переросла в стойкое неприятие отца, стыд за его образ жизни и чуть ли не отвращение к тому, с какой легкостью тот возвращался домой и вскоре снова исчезал как ни в чем не бывало. И ни разу за эти годы Ёмицу не развеял сомнения сына, сказав, что тот ему нужен. Просто видел, что Тсуна всё больше его сторонится, и потому не настаивал на задушевных беседах и совместных мероприятиях. Он практически потерял собственного сына. И если бы сейчас Тсунаёши не сказал правду, всё могло бы стать только хуже. Эта простая истина ударила главу CEDEF под дых, выбив разом весь воздух из легких. И он просто молча смотрел на сына, не желая верить, что мог окончательно его потерять, но всё же понимая, что это правда.
— Извини, я не думал, что мы с мамой тебе и правда важны, — тихо добавил Тсуна, так и не дождавшись ответа отца. — Но теперь понимаю… Извини за всё.
Ёмицу не ответил. Он лишь подумал, что извиняться должен далеко не Тсуна. А в следующую секунду крепко обнял сына, так, что у того кости захрустели, и, не обращая внимания на боль в раненном плече, уткнулся носом в растрепанные каштановые волосы, а затем пробасил:
— Прости старого дурака, сынок…
Почему-то на глаза Тсунаёши навернулись непрошеные слезы. Но он отогнал их, не желая показывать отцу слабость, и, едва сумев сделать вдох, прохрипел:
— Оба виноваты.
«У меня, оказывается, очень мудрый сын, — подумал Ёмицу. — Не только добрый, но и мудрый». А затем отпустил парня, потрепал по волосам, и, начав обрабатывать глубокую ссадину на его плече, спросил:
— Ну что, расскажешь, что там у тебя на самом деле произошло?
— Расскажу, — со вздохом ответил Тсуна, подумав, что отец — человек хороший и вряд ли соблазнится на знания Книги. — Только не говори, пожалуйста, ничего Реборну. Вообще никому без необходимости. Мои друзья знают, точнее, знают Хром, Чикуса и все Хранители, кроме Ламбо, а больше мы никому решили не говорить, потому что… это опасная штука. И если ее решат использовать… В общем, я сегодня понял, что если бездумно пользоваться Книгой, можно устроить кучу бед. Поэтому не говори никому.
— Ты не доверяешь Реборну? — нахмурился Ёмицу, старательно обеззараживая разорванную кожу.
— Доверяю, конечно! — опешил Тсуна и с удивлением посмотрел на отца, но затем поморщился и пояснил: — Просто он такой… любит он власть и всеми командовать. Так что не говори ему, а то он может попытаться заставить меня делать то, что ему нужно.
— А это было бы очень плохо?
— Сегодня я понял, что да. Книгу вообще лучше использовать как можно меньше.
И Тсуна наконец рассказал отцу всю правду, без утайки. Начиная от нахождения артефакта и заканчивая сегодняшней встречей с Хоффманом. И на удивление, Ёмицу не потребовал ни доказать существование духов, ни продемонстрировать всезнание артефакта. Он даже не сказал, что Книга может помочь изобличить Хоффмана.
— Мы должны расторгнуть этот договор, — решительно, но как-то обреченно сказал он, и бледность главы разведки сказала Тсуне о его состоянии намного больше слов.
— Это невозможно.
— Мы должны попытаться. Давай поступим так. Как только закончится вся эта суматоха, и у меня, наконец, будут развязаны руки, мы с тобой объедем всех экзорцистов и прочих изгоняющих демонов спецов и попытаемся сделать всё, что можно, чтобы его расторгнуть. Я слышал, тибетские монахи вообще чудеса творят, так что шанс есть. Я не поверю, что его нет, пока всё не испробую. Плевать, что эта Книга говорит. Мы должны попытаться… Нет, мы должны сделать абсолютно всё, что можем, чтобы тебя спасти. Ты понял?
— Хорошо, — растеряно глядя на отца и натягивая новую чистую рубашку, ответил Тсуна. — А что делать сейчас?
