– И тут как выскочили из-за деревьев эльфы да лешаки, а отец их раз – вожжой, – это Руста вполголоса рассказывал Саньке страшилки.

– Вожжой по самому – по мягкому? – уточняла дотошная Санька.

Голоса доносились все тише, Ланька успел еще втянуть ноги в телегу, да так и уснул, свернувшись калачиком на свежем сене.

Разбудил Ланьку шум. Колеса громыхали по брусчатке – въехали в Колонцы. Санька крутила во все стороны головой – как не отвалится, – все враз хотела увидеть. Впервые Санька в городе, даже про своего Пуська забыла. Руста спокойно, свысока поглядывал вокруг, сидел рядом с отцом – знаем, мол, вас, городских… А на Ланьку вдруг нахлынула тревога. Вот кончатся Колонцы, и будет дом кудесника… или замок? А там и Ланькин Дар кончится. Обидно и горько Ланьке. Просто невмоготу. Ну пусть не сейчас, ну хоть немного по-позже.

– Папань, папаня… может, заедем на базар? Саньке шипучки возьмем… Мама давно чугунок с ручками просила… а?

– И то верно! – оживился Руста. – Точно, Малой, просила мать чугунок. Заедем, отец? – Видать, Руста к кудеснику тоже не торопится.

Отец согласился. Чугунок выбирали долго, смотрели придирчиво, торговались. Перекусили в шумной прокопченной харчевне. Купили Саньке шипучки и куклу – принцессу Латскую. Так ее назвал торговец, хотя чем она отличалась от других кукол, Ланька так и не понял. Санька уселась в телеге по-шэихски[2], посадила напротив себя куклу верхом на Пуська, любовалась. Уже не до Колонцов Саньке. Отец расщедрился. Руста получил гладкую яркую рубаху. Синюю, в цвет глаз. Ланька хотел было попросить настоящие крючки, не из гвоздя сделанные, но посмотрел случайно отцу в глаза и осекся. Не хотел отец к кудеснику ехать. Время тянул. Не мог.

– Поехали, что ли, папаня? – сказал Ланька. – А то засветло не обернемся.

Дом кудесника, оказывается, не в самих Колонцах стоял, а на отшибе. Прятался за ельничком. Дом как дом, со светелкой, правда. Ворота распахнуты – кудеснику бояться некого. Двор. Сарай, навес для лошадей. Колодезь с воротом. Заслышав шум въезжающей телеги, из-под крыльца выбрался лохматый задумчивый пес. Подошел вразвалочку. Уважительно издали понюхал Фенькины копыта, презрительно глянул на шипящего Пуська. Склонил лобастую голову набок и солидно, весомо взбрехнул. Ланька огляделся. Двор как двор… Ничего такого волшебного в нем не было. Крыша, правда, покрыта не дранкой, как у людей в деревне, а по-городскому, потемневшей от времени черепицей. Вообще, все вокруг было старым, не то, чтобы ветхим, нет… каким-то многолетним. Скрипнула дверь сараюшки. Ланька резво обернулся. В дверях стоял высокий, выше отца, смуглый старик, худой, но крепкий. На старике был длинный фартук, а в руке он держал ведро с пенящимся парным молоком. «Вот так кудесник…» – обескураженно подумал Ланька. Он был разочарован. Правда, борода у старика была правильная, кудесничья борода. Санька внимательно рассматривала ведро с молоком, склонив голову, – точь-в-точь как тутошний пес. Отец соскочил с телеги, сорвал шапку, пригладил темные вихры.

– Здоров будь, хозяин.

– И вам того же. – Старик поставил ведро, отер крупные коричневые руки о тряпицу. – С чем пожаловали? Совет, хворь, или… – Он цепко оглядел притихших детей.

– Или, – коротко сказал отец.

Кудесник помрачнел, еще раз зыркнул на детвору, остановил взгляд темных глаз на Ланьке. «Вот уставился…» – Ланьке стало не по себе. Странно смотрел кудесник. Будто Ланька стеклышко цветное, через какое на солнце глядят. Ланька насупился, незаметно подался за широкую отцову спину.

– Чего ж тащил детишек в такую даль? – буркнул кудесник. – Мог бы и в церковь свести. Попы свое дело знают, только приведи. – Он шикнул на пса, обнюхивавшего Рустины сапоги, пошел к дому.

Не хотелось отцу просить, не привычен он к этому. Да деваться некуда.

– Так как же это… в церкви-то. Что ж в церкви?… Они же…

– Знаю. И как – знаю, и что – знаю. Надеешься, значит? Думаешь, твоего попы не разглядели. Убили Дар, калекой оставили?

– А тебе откуда… – опешил отец.

– Не я тебя от Подарка освобождал. Следа моего не вижу. Сапожник свою работу всегда признает. Понимаешь?

– Чего ж не понять, понимаю.

– Тогда пошли в дом, понятливый. – Кудесник еще раз взглянул на Ланьку, вздохнул. – Потолкуем. А вы покуда здесь обождите. Вон ведро у колодца, лошаденку напоите.

Ланька поил Феньку, а сам думал: «Странный кудесник. Ни тебе дыма синего, ни огня зеленого – как у фокусников на осенней ярмарке. Может, он и не кудесник вовсе. Слыханое ли дело…» Ланька хмыкнул, представив, как старик, согнувшись в три погибели, дергает корову за дойки. Санька теребила задумавшегося Русту за рукав.

– Я же говорила, говорила!

– Что говорила? – не понял Руста.

– Не ест он маленьких девочек.

Кудесник провел отца в горницу, сам отошел в угол – процедить молоко.

– Как звать тебя, человече?

– Михей. А тебя? Кудесником звать не с руки. – Отец был смущен и насторожен. Что-то не так было, что-то темнил кудесник, не смотрел в глаза.

– Джибута.

– Что? – не понял Михей.

– Джибута. Ты спросил, как мое имя.

– Вот оно как. Джибута, – Михей произнес незнакомое имя, прислушался к звуку. – Не из наших, значит, будешь?

– Верно. Не из ваших. Только не обо мне речь. – Он быстро, исподлобья глянул на Михея, как черными молниями стрельнул.

– А если нет у твоих детей Дара? Что тогда? – Кудесник достал с полки глиняную кружку, нацедил молока. Михей не нашелся, что ответить, насупился, глядя на руки кудесника. Хорошие руки, работящие.

– Хочешь о своем Даре узнать? – Кудесник Джибута смотрел ему в глаза. Михей не выдержал, засопел, отвел взгляд.

– Нет. Чего теперь уже… что было, прошло.

– Верно говоришь. – Кудесник покачал головой, будто сомневаясь в чем-то. Помолчал. Молчал и отец.

– Хорошо, Михей. Испытаю твоих. Но зря не надейся. Давай, зови в дом. Младшей, вот, молока дай, пока парное.

Михей кивнул, взял кружку. В дверях обернулся.

– Сколько ж возьмешь, Джибута?

– За эту работу – ничего не возьму. За нее не беру. – Кудесник недобро усмехнулся.

– Как скажешь.

Дети по одному зашли в дом. Первым – Руста. Плечи расправил, руки напряжены. Ничего, дескать, не боюсь. Чего мне бояться. Попытался смотреть в глаза кудеснику – куда там. Ночь в глазах кудесника. Беспросветная, безлунная. За ним шмыгнул Ланька, быстро ощупал горницу голубыми глазами, вздохнул. И тут ничего волшебного… Последней, мелкими шажками, Санька. В одной руке – кружка, на другой – Пусёк висит, под передние лапы схваченный, к животу прижатый. Под носом у Саньки – молочные усы.

– Дедуска кудесник, можно я котику молочка в блюдечко отолью? – с порога спросила Санька, кокетничая.

Кудесник улыбнулся, как лучик по речному льду блеснул. Достал с полки блюдце, поставил в уголок.

– Как зовут твоего кота, барышня?

– Я не «барысня». Я – Санька. А он – Пусёк. – Санька присела на корточки, подтолкнула взъерошенного кота к блюдцу. Пусёк потерял интерес к окружающему, засопел, зачмокал.

Отец сидел на лавке, положив руки на колени, глядел, не отрываясь, на детей, словно прощался.

– Что ж, Санька. С тебя и начнем. Иди сюда. – Кудесник поманил ее пальцем. Санька засмущалась, оглянулась на отца. Отец коротко кивнул. Санька спрятала ручонки за спину, подошла. Кудесник простер над девочкой руки. Ланьке стало не по себе. Что-то происходило в горнице. Или это на дворе стало смеркаться? Ланька чувствовал, как комната заполняется чем-то тягучим. Все вокруг утратило четкость очертаний. Все, кроме кудесника и Саньки. Руста тоже почувствовал, дернулся, но остался сидеть, только кулаки сжал – костяшки побелели. Все звуки пропали. Из рук кудесника полился на Саньку снежно-искристый туман, завихрился вокруг. Девчушка звонко засмеялась, и Ланька сразу успокоился, почувствовал – все хорошо, все так и должно быть. Искорки сверкали, сталкивались, как будто танцевали, и Ланьке даже почудился тихий переливчатый звон. Санька завороженно стояла посреди сверкающей метели, отблески искр сияли в голубых глазах. Ланька не заметил, сколько прошло времени, пока кудесник мягко убрал руки. Искорки растерянно поблекли и растаяли. Отец шумно вздохнул. Санька, улыбаясь во весь рот, смотрела поочередно то на него, то на кудесника.