Тонет в ледяной солёной воде; жалко, что плащ новый и свободы вкусил всего два лета.

За потерю меча стоит пятую ночь, привязанный у позорного столба, на язвы на ступнях собаки конунговые блохастые мочатся.

Лежит с раной в животе, вдыхает гниль собственной плоти, из свищей выковыривает ножом толстых белых червей. И ни одна живая душа не пожалеет, воды не подаст, не подойдёт даже, потому как все к походу готовятся на Чудь или Виндланд, или кого воевать, уж запамятовал, по рекам идти сбираются, а он в бреду мечется, один…

Один. Всегда один.

Северус открыл глаза и стал рассматривать потолок: “Интересная в моём посмертии архитектура, вот уж не ожидал”. Горло совсем не болело, что было более чем странно. Или не странно? Бред, нетипичный для агонии, да ещё и обоняние прибавилось — пахло чем-то сытным, вроде рыбы… И снова поразило, что перед глазами не пелена, кровавые круги или тоннели чёрные, а такой непривычный интерьер. Интерьер? Да, приходилось признать, что на Визжащую хижину похоже мало. Скорее, шатер, шалаш, бревенчатая изба. Длинный дом? — Снейп скосил глаза в сторону — голову поднимать было боязно — и отчётливо разглядел открытый дверной проём, в нём — залитую солнцем лужайку. Понял, что лежит на шкурах и ему слегка холодно.

— Очухался, воин? — прокряхтел свистящий голос. И тут же себе возразил: — Да какой ты воин, хряк, сучий выблядок! Тюленье ворвие, баранья отрыжка, а не викинг. Ну что, нашастался в тёплых краях?

— Я? — прохрипел Северус и всё же рискнул приподняться на локтях. — Где?

— Вот кабы не валялся тут дерьмом кобыльим, — продолжали нудеть, — знал бы! В доме беда.

— Не понимаю… — Северусу показалось, что говорит совсем, черт возьми, абсолютно не своим голосом. И кисть руки, вся в шрамах и с обкусанными либо стертыми до кровавых трещинок пальцами, не его! Перед ним копошился седой калека. — Старый, ты что плетешь? Бошка разламывается… Как парни? Сигурд здоров? А Нарви ни с кем… это… не ложился без меня?

— Нарви, Нарви, только об нём и думаешь. Ну, твой Тощий теперь точно лежать будет. На пузе. Если выживет вообще.

— Что молотишь? Да я его сам столку в бобовую похлебку. — Северус снова напрягся: не его эти слова. И волна бешенной ревности — не его! А несло…

— Нечего было в Хэдэбю сидеть, а, явившись, грибы с радости великой жрать. Сутки, считай, тут в блевотине своей валяешься, чуть в огонь не скатился. Насилу мальчишка тебя оттащил, а ему семь годков тока — едва жилы не порвал! С меня-то пользы никакой. Жрать будешь или на казнь пойдешь, полюбуесся, как кельту твому будут руки-ноги рубить (1)?

— Что?! — Снейп попробовал вскочить — почти получилось, только вперед поклонило, как ветром хвою несет в бурю. Так морду бы и расплющил о камни очага, да руки вперед выставил — привычка тела. — Кого казнить?

— Тощего, кого ж! Народ говорит, мол не Эрна твоего выблядка, Сигурда, значится, приплодила а, дескать, раз тощий Нарви с тобой лежал, вот и асы неправоту требуют исправить. И, вапче, кельт он, Нарви твой, чужак и колдун. Сам родил тебе, не баба! Значится, нечисть и потрава всему роду. А ты в походе был, када Сигурд надысь тонул в болоте — и Тощий Свейк его спас. Но сын твой надышался болотного злого духа и бредил, звал того матерью, а старухи слышали и конунгу доложили, что парень — и не парень, а баба гномья, а то и, можа, кикимора или даж оборотень, весь вик изведет… — Дед вздохнул.

И тут Снейп с ужасом заметил, что деда-то половина — обрубок, кое-как держащийся вертикально.

— Хеймнар… — машинально произнесли его помертвевшие губы. То ли в собственном, то ли в чужом уме мелькнуло: «Ну да, была какая-то рабыня чернявая, кажись, из Гарды, родила. Ребенка назвали Сигурдом — Грубый о нём и не вспоминал, только когда из разбойных походов возвращался, что-то совал в детскую ручонку и уходил, не зная, что с тем делать. А в последний раз из теплого края, где красивые дома из белого камня, привез красную нитку морского камня-коралла. Сигурд на шее теперь носит? Сын, его семилетний черноволосый мальчик, такой — не в масть семье…»

Прошило судорогой. Снейп — вот тут уже сам Северус Снейп — опомнился в грубом, жилистом и вонючем, как тиол, теле. Теле, по логике, давно умершего викинга, рубаки-неудачника Северина Снорре по кличке Грубый — живого, похмельного отравой, дарящей галлюцинации и грезы.

Несмотря на тошноту и слабость, удалось подняться:

— Где мой меч, старик? Кто отведет меня на… Куда там надо идти?

Он огляделся. Идти было тяжело. Снейп почувствовал, что тело было не раз ломано — спина, плечи и ноги отзывались застарелой, с трудом переносимой болью. Он тронул своё лицо — ощутил выпуклые рубцы. То ли память, то ли Легилименция услужливо подсказали: да, и рожу жгли; в шутку, пьяные взрослые мальчишку раба Атли в злой хмельной игре, назвав замарашкой, “умыли” в чаше, что обогревала жидким огнем холодные скучные ночи в общем доме. А что, пировали — ну и позабавились. Атли тогда едва спасли, даже зубы пострадали и уголок губы — так и не закрываются теперь; кажется, что он постоянно зло щерится, да борода так и не растёт сквозь грубую кожу шрамов.

Инстинктивно поискав что-нибудь способное служить опорой, Снейп схватил копье. Вернее, то само неожиданно откликнулось на невербальное отчаянное Акцио.

«Неплохо. — Опробовал тяжёлое ясеневое древко в качество посоха и почему-то сразу успокоился. — Значит, магия в этом мире есть».

— Что ж, послужишь вместо волшебной палочки, — прошептал тише дыхания.

Пошатываясь, медленно вышел на площадь, окружённую низкими длинными домами, крытыми, будто погреба, травяными крышами. В центре возвышался похожий на помост большой плоский камень. Немытый люд вяло толпился вокруг. Гадкие запахи нечистот вызывали тошноту. От едкого дыма костров слезились глаза.

Громко сопя, кто-то подбежал сзади и, падая, вцепился Снейпу в ноги. Принялся умолять:

— Не ходи, отец! Ты Нарви не спасешь, там всё племя — убьют тебя, и мне никого не останется любить. Пожалуйста, я тебя так ждал, фар!

Ребёнок, черноволосый, трогательно торчащие облупившиеся уши, из прорех меховой жилетки видны острые плечи.

Даже не пытаясь поднять повисшего гирей на сапогах, подвывающего волчонком мальчишку — Сигурда? сына? — словно через сильный хмельной дурман Снейп разглядел на площади ярла, того ещё гада, не раз отбиравшего часть его добычи, узнал Сьюда Скорлунга и связанного… Гарри…

В глазах потемнело. Нет, не может быть. Молодой, очень худой парень, почти подросток, растянутый цыпленком на сыромятных ремнях на помосте в кругу свободных бондов и охраняющих сборище вооруженных хирдов, был и правда слегка похож на Поттера, но, конечно же, не он. Черты лица резче, кожа смуглее… Разве что глаза, будто в прицел поймавшие Снейпа, светились знакомыми зелёными огоньками. Мерещится?

Тинг был в самом разгаре, бабы, хоть прав не имели, визгливо орали, подогревая общинников к злодеянию:

— Ведьма! Руби ей ноги, чтобы к мужьям нашим не хаживала! Хеймнар-хеймнар!

В памяти до тошнотворных мелочей всплыло значение этого слова. Не благородная стерильная Авада и даже не смерть на костре… Сердце не заныло, а словно ухнуло в топку.

Смотреть, как Тощего — незнакомца, ближе которого нет во всём свете — станут казнить, и слушать скулёж Сигурда Снейп не мог. Это было выше его сил. Мелькнуло и врезалось кинжалом в незащищённый шлемом висок крайней степени изумление: как Атли вообще терпит всё это?! Вот такую паскудную жизнь? А ведь цепляется, карабкается, да ещё и любить себе позволяет… Куда там казавшиеся чуть ли не смертельными обиды на бытие Принца-полукровки! Да он, избалованный неженка, Нюниус, не испытал и десятой доли того, в чём ежедневно заживо, и даже без анестезии колдовства, варится почти сквиб Северин, сын Снорре…

Какая-то толстощёкая старуха в тряпье схватила за шкирку и волоком оттащила Сигурда, тот подёргался в её клешнях и уткнулся в объёмный живот. Его плечи затряслись от рыданий. Снейпу впервые в жизни стало так сильно жалко ребёнка, что захотелось кричать или выть, скрежетать зубами. Или убить кого-нибудь. Не Авадой, а голыми руками. Нет, не первого встречного, а именно того, кто причинил этому чужому пацанёнку боль. Чужому ли? Странное чувство, не родившись даже, а проснувшись в покрытом жёсткой бронёй сердце, стало биться, дубасить в эту преграду. Северус поморщился и потёр себе слева грудь. Если бы у него был ребёнок…