УТРЕННИЙ СВЕРДЛОВСК

Свой горный край все больше познавая,

Родной Свердловск я крепостью назвал.

Тут каждый камень — башня угловая

И каждый холмик — неприступный вал.

Он устремлен в далекие просторы,

Давая взлет прожекторным лучам,

Пуская танки, пробуя моторы,

Испытывая пушки по ночам.

И, как всегда, проснувшись утром рано,

Встречая дымный медленный рассвет,

Мы видим в небе облако тумана,

А под ногами — гусеничный след.

И мостовая блещет, леденея,

Вся в выбоинах старого торца.

Но как кому! а нам она роднее

Иной дороги, гладкой до конца.

И, повернув от нашего порога,

Она летит к горам за горизонт —

Родная нам, та самая дорога,

Которой танки движутся на фронт.

И, улыбаясь первым свердловчанам,

Танкист повел привычную к огню,

Расцвеченную зимними лучами,

Подернутую инеем броню.

1942

УРАЛЬСКОЕ СОЛНЦЕ

Новой плавкой ночная закончится смена,

А пока над площадкой плывет полумгла,

Сталевар неотступно стоит у мартена

И глядит в синеву смотрового стекла.

А за окнами тучка лиловой полоской

Потянулась на запад, и стало светло,

И заря побежала по крышам Свердловска,

Но весеннее солнце еще не взошло.

Время пробу снимать, и на черные плиты

Сталь стремительно падает струйкой литой.

И к рукам сталевара от капель пролитых

Поднимаются звезды над черной плитой.

А за окнами тени прозрачнее стали,

Проявились озера, совсем рассвело.

Потеснился туман, и раздвинулись дали,

И огромное солнце над лесом взошло.

И тогда, улыбнувшись друзьям молчаливым,

Сталевар направляется к летке, спеша,

Чтобы гибкий металл с золотистым отливом

Зазвенел, закачался в ладонях ковша.

В этих жарких ладонях металл вознесется

В полутемное небо — в литейный пролет…

Летка меркнет — пора: наподобие солнца

Поднимается ковш до предельных высот.

Сталь сверкает в живом непрерывном

                                                            потоке,

Озаряя лучами громаду стены.

А весеннее солнце, взойдя на востоке,

Покатилось уже по дорогам войны.

Над полями сражений оно вознесется,

Где бойцы на рассвете, ускорив свой шаг,

Одинаково ждали весеннего солнца

И уральского солнца в тяжелых ковшах.

1943

КАКОЕ У ПРАВДЫ ЛИЦО

Какое: до холода тусклое,

Решительно-резкое, грозное,

Быть может, доверчиво-грустное,

А, может быть, грустно-серьезное,—

Какое у правды лицо?

Веселая ль самоуверенность,

Прямое презренье, изменчивость,

А может быть, просто растерянность,

Мечтательность или застенчивость,—

Какое у правды лицо?

Какое: слегка утомленное,

Спокойное, светлое, нежное,

Чуть скорбное, чуть изумленное,

Почти равнодушно-небрежное,—

Какое у правды лицо?

А правда войдет и отважится,

И скажет, слегка смущена:

«Пришел ты, но часто мне кажется,

Что я у тебя не одна».

Я думал, что самоуверенно

Посмотрит она, не любя,

И вот — улыбаясь растерянно:

«Мне кажется — я у тебя…»

Мелькнула улыбка ответная,

И где-то совсем в уголке

У правды веселая, светлая,

Живая слеза на щеке.

По-зимнему шарфом обмотана,

Выходит любовь на крыльцо

И плачет от счастья… Так вот оно

Какое у правды лицо!

1946

РЕБЕНОК

Шли двое. Молчали. Сперва

Друг друга плечами касались:

Чем дальше, заметно едва,

Они, расходясь, удалялись.

Когда бы дорога была

Немного теснее и уже,

Жена незаметно могла

Касаться молчащего мужа,

Касаться знакомой руки,

Как может коснуться подруга,

Как в этой степи васильки

Касаются молча друг друга.

Он мальчика нес на руках,

Смотрел на дорогу угрюмо

И тоже о тех васильках —

О ласке, о нежности думал.

А мальчик, смеясь, лепетал

И папины трогал погоны,

Потом лепетать перестал

И глянул на маму влюбленно,

Назад потянулся — поймать

За локон ее, не иначе.

И молча подвинулась мать

Навстречу ручонке ребячьей.

А мальчик на папу взглянул

С улыбкой, лукавой как будто,

Обоих к себе притянул

И волосы их перепутал.

Отец улыбнулся: «Терпи!»

И радостно мать засмеялась.

И сразу дорога в степи

Обоим тесней показалась.

1947

«Дощатый домик — станция почтовая…»

Дощатый домик — станция почтовая…

Она все та ж, при свете, в темноте ль.

И тройка с колокольчиком, готовая

Со всех копыт удариться в метель.

Молитва — вслух, а шепотом — проклятие.

Державный штык. Решетчатый глазок,

И тронулся, как в старой хрестоматии,

Подхлестнутый жандармами возок.

Но день шумит не ливнями, а листьями, —

Весенний день, которым я живу,

А я опять встречаюсь с декабристами,

С их памятью, и вот он, наяву,

Дощатый домик, где рукою строгою

Начертано на мраморной доске,

Что привезли их каторжной дорогою

В проклятом государевом возке.

А я иду, и блестки солнца сыплются

На мой рукав сквозь мокрую листву,

И ручейки с утра по щебню зыблются,

Перебирая неба синеву.

И все живое, все непобедимое,

Все молодое радо за меня.

И этот домик — пятнышко родимое —

Не затемнит, не опечалит дня.

И светлый день бежит ручьями, рельсами,

И там не тройка страшная звенит, —

Звенит трамвай, звенит вода апрельская,

Звенят лучи о мрамор и гранит.

1948

ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТ ГРАНИЛЬЩИКА

Памяти П. Бажова

Совет гранильщика был краток:

Не меряй грани на рубли,

Забудь, что взвешены в каратах

Аквамарины, хрустали.

Забудь, что камешек прозрачный

Неизмеримой глубины

Каким-то там числом трехзначным

Сведен до рыночной цены.

Забудь, что есть несложный метод,

И знай, трудом встречая рань,

Что для таких камней, как этот,

Есть бриллиантовая грань.

1950

КОЛОКОЛ

Уже уральский полустанок

Листвой березок отмелькал,

Уже сменилась ночь рассветом,

А колокол не умолкал.

Уже давно исчезли горы

И отмелькали грани скал,

Уже повсюду шли долины,

А колокол не умолкал.

Уже предложен был за Волгу

И выпит с радостью бокал,

И начинался новый вечер,

А колокол не умолкал,

Тот самый колокол, в который

Со сдержанной тревогой бьют,

Когда сигнальщики на скалах

С флажками красными встают,

И мастерство свое и храбрость

На этих скалах утвердив;

Когда запальщики, взрывчаткой

Глубины скважин зарядив,

На шаг отходят, чтоб укрыться

За крепким каменным щитом…

Пусть пропадает в гуле взрыва

Тот звон, а все-таки потом

Он слышен — в памяти, быть может…

Исчезла Волга за бугром,

Москва поутру задымила,

А все гремел уральский гром.

И отзвук грома отдавался

Повсюду, где металл сверкал.

И горд я был, что всю дорогу

Мой колокол не умолкал.

1950

«Я не видел вас в жизни, я знаю…»

Я не видел вас в жизни, я знаю,

Но зато я услышал ваш клич.

И еще я теперь вспоминаю

Вашу кепку, Владимир Ильич.

Так носил свою кепку рабочий,

Так, я помню, отец мой носил.

Он в забое с утра и до ночи

Камень бил изо всех своих сил.

Камень бил, вот и вся-то работа,

От тяжелого взмаха устал.

Но, наверное, думал он что-то

И, должно быть, о чем-то мечтал.

Так оно, вероятно, и было.