Как-то утром в Сторибруке произошло небольшое землетрясение. Несколько сильных толчков. Повсюду раздавались звуки бьющихся стёкол и орущих машин. Из особняка Голда сложно было оценить ситуацию, представить всеобщую панику. Представить, как люди, сбиваясь в маленькие нервные кучки, требуют ответов у Реджины, Белоснежки и Дэвида, Эммы и Крюка. Было вопросом времени, когда те в свою очередь прибегут за объяснениями к Голду, который уже где-то месяц не покидал особняка и ни в чём криминальном замечен не был. И они пришли, ворвались без стука со всей присущей им бестактной прямотой.

— Мисс Свон, точнее, миссис Джонс! Чудесно, что вы заглянули, — протянул Голд, чьи слова нужно было расценивать как «убирайся отсюда, пока я не свернул тебе шею». — Не объясните мне, что происходит?

Белль при этом не присутствовала, только слышала разговор, сидя на лестнице, ведущей на второй этаж. Слова Голда заставили её напрячься. Внизу, в гостиной, явно разгорался конфликт, который мог привести к неприятным последствиям в будущем.

— Вот ты и объясни, — грубо сказала Эмма. — Что это было?

— Вы знаете, миссис Джонс, фамилия Свон вам шла куда больше, — невозмутимо продолжал Голд. — Не такая тривиальная, как Джонс. Подумайте об этом.

— Заканчивай, Крокодил! — прорычал Крюк. — Отвечай!

— Тьфу, как некрасиво, — усмехнулся Голд и, видимо, встал со стула, насколько Белль могла понять по звуку. — Пришли в чужой дом без спроса, без стука, выдвигаете непонятные беспочвенные обвинения.

— Не столь и беспочвенные, — раздался голос Реджины. — Не ты ли не так давно продал весь город?

— А тебе стоит вообще придержать язык, дорогуша, — голос Румпеля стал жёстким и злым. — Как продал, так и вернул. К данной ситуации, уверяю, я совершенно непричастен. А теперь, пока я не напомнил вам, почему и из-за кого мне пришлось продать целый город, покиньте мой дом. И больше сюда не приходите. Понятно?

Они ничего не сказали в ответ, но дом покинули. Один за другим они выходили из комнаты, проходили по коридору к парадной двери и за ней исчезали. Эмма вышла последней и, бросив мимолетный взгляд, заметила Белль. Глядя на Белль с сочувствием, смешанным со стыдом и смущением, Эмма махнула ей рукой, одновременно в качестве приветствия и прощания, и Белль сдержанно улыбнулась и кивнула в ответ. Она навсегда запомнила этот момент: будучи таким простым и незначительным, он всё же был чрезвычайно необычным. Перед своим отъездом из Сторибрука Белль простилась с немногими людьми: с отцом, бабушкой Лукас, с Лероем, но вот сейчас, спустя много лет, она не помнила, как прощалась с ними, а Эмму, остановившуюся на минутку посреди коридора ради этого лёгкого и многозначительного жеста в её сторону, помнила. Решение об отъезде было принято чуть позже тем же утром. Предложение уехать в Нью-Йорк просто слетело с губ Румпеля в виде шутки, хотя и было совершенно серьёзным, и Белль ухватилась за него, как утопающий за спасательный круг.

Нью-Йорк поразил её в самое сердце. Город был просто потрясающий. Идеальное сочетание красоты и безобразия, но первые полгода Белль видела только красоту: парки, фонтаны, библиотеки, музеи и театры. И только потом стала замечать грязь, бездомных на улицах, смерть и разрушения. Этот большой мир оказался очень жестоким и опасным, но однако для них он был безопаснее, чем Сторибрук. Половина проблем и неприятностей, с которыми сталкивались миллионы людей каждый день, обходили их стороной или казались не столь существенными. И пусть иногда Белль становилось неуютно от осознания собственного благополучия, ей всё же было хорошо здесь, хорошо со всем тем, что она имела. Иногда ей просто нравилось выходить из дома и смешиваться с суетливой безумной толпой.

В середине 2017 они арендовали огромную квартиру в Верхнем Вест-сайде и прожили в ней следующие семь лет. Квартира состояла из огромной гостиной, объединённой с кухней, четырёх спальных комнат и кабинета, который Голд моментально оккупировал и превратил в подобие своей лавки. К концу того же года Белль овладела жажда деятельности, и не без помощи Голда она открыла книжное кафе «Golden dust» в Мидтауне. Голд стал совладельцем, влил начальный капитал и помог оформить лицензию, а она сделала всё остальное: нашла и оформила помещение, подписала договора с поставщиками и наняла персонал. Первые два месяца она проводила там по десять часов в сутки, но усталости не чувствовала, и это принесло плоды. Её детище очень быстро окупилось и начало приносить стабильный доход. В нескольких газетах появились хвалебные отзывы. Голд прислал ей в кафе стопку тех газет с обведёнными заметками и одну белую розу с запиской: «Прекрасной жизни милое начало». Записку она до сих пор хранила, как напоминание о той нереально прекрасной жизни, невзирая на то, что это ощущение было сродни ностальгии, нежели истины. Румпель был бесконечно прав, называя это началом. Белль прочитала очень многое из того, что продавала в своём магазине, а ещё продавала книги она в основном не занятым своими повседневными проблемами людям, а студентам университетов, которые часто сидели в её заведении, споря о политике, религии, экономике, об истории и философии, об искусстве и литературе. Во время своей работы она часто прислушивалась к этим претенциозным раздутым речам, больше похожим на упражнения в красноречии, нежели на нечто серьёзное, но даже в них были недоступные её пониманию темы. Она записывала для себя все возникающие вопросы и потом упорно искала на них ответы. В итоге поверхностное общение со студентами, маленькие исследования и природное любопытство привели её к дверям Колумбийского университета. Она решила, что не скажет Румпелю, пока не получит письмо, подтверждающее факт её зачисления. Как-то утром, часов в шесть, она нашла в почтовом ящике большой увесистый конверт, где было письмо с поздравлениями и стопка документов и справок, которые необходимо было заполнить. Со всем этим она прошла в гостиную, где Голд проводил утренние часы в компании своих утренних друзей: газеты и чашки противного травяного чая.

— Что это? — спросил он с улыбкой, откладывая в сторону газету.

Белль протянула ему всё, включая разорванный конверт, и молча устроилась в кресле напротив, не имея, в общем-то никаких ожиданий касательно его реакции.

— Ага… Ага… — кивнул Голд, пробежав письмо глазами. — Значит, университет? Колумбийский? In lumine tuo videbimus lumen. Какой милый девиз.

— «В твоём свете мы видим свет», — озвучила Белль девиз на английском. — Не вижу в этом ничего примечательного.

— Ну, главное тянуться к свету, — гаденько улыбнулся Голд, отпивая из чашки.

— При чём тут это? Тут имеется в виду… — Белль осеклась. — Стоп! Молчи!

Это имело отношение к одному из более ранних их споров о двоякости абсолютно каждого слова. Свет, который можно было считать истинным знанием, шёл рука об руку с тьмой, что тогда становилась заметной. Неустойчивая позиция Белль о возможности разделения одного с другим рушилась перед железобетонными аргументами Голда об отсутствии истины как таковой и относительности любого явления этой жизни. Она была согласна с относительностью, но то, как он использовал это для выгораживания собственных пакостей, её раздражало.

— Я молчу, молчу, — Голд спрятал улыбку за университетским письмом. — Могу только пожелать успехов. Правда. Вперёд!

— Спасибо, — благодарно улыбнулась ему Белль и отправилась будить детей.

Краем глаза она заметила взгляд Румпеля, направленный на неё, взгляд, в котором озорные искорки пели в одном хоре с любопытством, будто игра, в которую они давно играли, снова становилась интересной.

Белль поступила в Колумбийский университет в 2019-м и окончила в 2024-м. В его стенах она изучала историю, искусство, мировую литературу, латинский и французский языки, антропологию, философию и анатомию. Её выпускной работой стало малополезное исследование возникновения государственности у древних лангобардов в начале пятого столетия. Мировоззрение Белль претерпело значительные изменения, позволив ей проще относиться к очень многим вещам, а нравственно-моральные устои стали только крепче. Университет дал ей многое, и в 2026-м она планировала вернуться туда, поступив в магистратуру, но её жизнь пошла другой, очень старой дорогой.