Встреча проходила в одном фешенебельном ресторане с итало-греческим уклоном, расположенном в Адской Кухне. У входа в главный зал их встретила приятная стройная темнокожая женщина, которая пару мгновений в полном изумлении смотрела на Белль, а потом радостно бросилась её обнимать.

— Белль! Не могу поверить, что это ты! Куда же ты пропала?

— Это долгая и неинтересная история, Анни! Давно не виделись, — с неменьшей радостью откликнулась Белль и заметила, что Анни вопросительно смотрит на Голда. — Анни, это мой муж Руперт Голд. Руперт, это Анни Бийе. Она председатель исторического общества города Нью-Йорк. Не путаю?

— Всё так, — широко улыбнулась Анни и протянула Голду руку. — Рада знакомству, мистер Голд.

— И я, — отозвался Голд, пожимая её руку. — Я тоже очень рад.

Анни проводила Белль и Голда к их столу, за которым, судя по всему, были выделены места ещё для троих гостей. Белль не хотела просто сидеть, а потому они, подобно остальным гостям, взяли по бокалу красного и пустились на поиски её старых знакомых. Разговор, подобный тому, что был у Белль с Анни, в разных вариациях разыгрывался ещё с десяток раз, и она начинала уставать от этого сильнее, чем Голд. Она хотела повидаться с кем-то определённым, и этот кто-то не пришёл. Зато их встретила другая знакомая, которой Белль если и обрадовалась, то всего на минутку. Полная жизнерадостная женщина, обаятельная, но напрочь лишённая чувства такта. Звали её Дейзи Чейз. Она тоже пришла с супругом, который внешне страшно напоминал её саму, но был куда приятнее в общении и неловко улыбался, когда его жена позволяла себе лишнего. Дейзи и её муж оказались за одним столом с ними, и Дейзи рассказала обо всём, что с ней случилось за последние восемнадцать лет, показывала фотографии своих троих детей и четверых внуков, вытягивая подобные сведения из них. За ужином Дейзи вспоминала истории из их студенческой жизни. Голд знал их все, кроме одной, самой примечательной. Оказалось, что очень давно, ещё до рождения Альберта, когда Белль впервые летала с другими студентками в Париж, она проявила себя настоящим героем. Дейзи рассказала о том, как все девочки пошли в бар и как они с Белль ушли раньше всех спать и готовится к лекциям, но недолго радовались покою и сну, потому что три их однокурсницы, совсем ещё девочки, попали в переплет и застряли в квартире с тремя абсолютно ненормальными кавалерами, которые пытались их изнасиловать. И им бы удалось это, а может, и ещё что похуже, если бы Белль и Дейзи за ними не приехали.

— Ух! Я тогда так перепугалась! — восторженно сказала поддатая Дейзи. — А ты и бровью не повела! Такая храбрая!

— Да, наверное, — Белль покраснела и с опаской покосилась на Румпеля. — Я помню, Дейзи. Спасибо.

— Не хочешь потанцевать? — с нарочито любезной улыбкой поинтересовался Голд.

— Не хочу, но надо.

Извинившись перед Чейзами, они, держась за руки, проследовали к месту, где под тихую музыку уже танцевало и перешептывалось несколько парочек. Голд положил руки ей на талию и несильно сжал. Руки Белль легли на его плечи. Он смотрел на неё, а она — в сторону, и оба молчали. Она боялась, что он обидится, и он должен был бы, но не мог за давностью лет. Не мог, несмотря на то, что его гнев был бы справедливым даже с точки зрения взаимной честности и тех неудобств и угрызений совести, которые он сам испытывал, когда что-либо от неё скрывал.

— Почему ты мне не рассказала? — наконец спросил он, скорчив серьёзную мину.

— Прости меня, — тут же выпалила Белль и смело посмотрела ему в глаза. — Умоляю: не злись! У нас тогда только всё наладилось, и мы были счастливы, будто снова влюбились друг в друга. Я не хотела ссориться, не хотела всё портить. Я боялась, что ты взбесишься.

Она правильно боялась. Тогда он бы и правда взбесился, но было немного обидно, что и потом она не нашла времени и повода рассказать ему.

— Я не злюсь, — мягко сказал Голд и обнял её. — Просто мне неприятно, что я узнаю такое от чужих людей.

— Я знаю, — пискнула Белль и крепко обняла его за шею. — Прости меня.

— И немного жаль, что та история тебя ничему не научила, и ты потом полезла к тем бомжам.

— Ты смеёшься надо мной.

Румпель и правда над ней смеялся. Смеялся с той грустью, с которой люди смеются над горькой правдой.

— Я смеюсь над тем, какая ты у меня неугомонная, — усмехнулся он. — Но полюбил бы я другую? Мы не можем себя переделать.

— Знаешь, та история возымела совершенно обратный эффект, — призналась она. — Я испугалась, но потом прониклась идиотской уверенностью, что и дальше удача от меня не отвернётся.

— Иллюзия бессмертия?

— Иллюзия бессмертия. Самая страшная из иллюзий. И ты ей ещё подвержен.

— Да, я знаю…

— Я надеюсь, что теперь ты понимаешь меня лучше. И понимаешь, насколько мне страшно за тебя.

Он понимал. Он вдруг понял, что во всей этой истории со Стефано Ортисом она не так уж и переживала за Адама, не сомневаясь, что Голд не допустит беды, но сомневалась, что он убережёт самого себя. Об этом говорили её побледневшее лицо и её потемневшие синие глаза.

— Я люблю тебя, — прошептала Белль, прижавшись к нему всем телом. — Я так люблю тебя, будто ты часть меня. И если эту часть отсечь, то я истеку кровью и умру.

От этих её слов ему стало и тепло, и тревожно, и всё, что он мог сделать, это обнимать её и не отпускать от себя до конца этого вечера и этой ночи.

На следующее утро Голд неохотно расстался с женой, но, к сожалению, их обоих ждали дела. Однако дела не мешали ему о ней думать, да и сама она о нём не забывала, позвонила несколько раз без особых причин и ласково и весело с ним разговаривала. Потому последний звонок его напряг. Голос Белль разительно изменился, и была неясно, зла она или просто обеспокоена.

— Что ты делаешь завтра в час дня? — задумчиво спросила она.

— Зависит от тебя.

В час дня он планировал работать, а в пять его ждали Чарли Брайант и Билли Холл.

— Боюсь, не от меня, — вздохнула Белль. — Мне позвонила мисс Бауэр. Тьютор Криса. Попросила нас подойти к ней в кабинет завтра к часу дня.

— А что такое?

— Я не знаю. Завтра выясним.

После того, как Белль положила трубку, Голд ещё долго думал об этой новости и не удивлялся. Тьютор могла позвонить родителям только в случае, если у ученика появлялись проблемы, которые тот не мог решить самостоятельно. По поводу Криса им ещё не разу не звонили. Странно, но Голд не мог даже сердиться на сына, только на себя. Он не планировал ничего делать, пока не узнает наверняка, но порыв немедленно уволить Криса всё же был.

В пятницу, провожая сына в школу, они старались вести себя непринуждённо, но излишняя любезность и веселость всё же насторожили юношу.

— У вас всё хорошо? — нахмурился Кристофер. — Вы какие-то странные.

— Разумеется, — отмахнулась Белль. — А у тебя всё хорошо?

— Нормально.

— И совсем нечем поделиться? — уточнил Голд, растянув губы в своей самой обаятельной улыбке.

— Совсем.

— Какая жалость! — наигранно огорчилась Белль.

— Мне пора, а то я опоздаю, — ещё сильнее нахмурился Крис. — Поговорим за ужином, ладно? Я после работы сразу же пойду домой.

Они его отпустили, подозревая, что разговор состоится значительно раньше. В душе они надеялись, что для этого не появится по-настоящему серьёзных причин. К часу они поехали на встречу с мисс Бауэр и прибыли на двадцать пять минут раньше. Не желая блуждать по коридору под пристальным взглядом охранника, они решили подождать во дворе, у левого входа, со стороны которого располагался кабинет мисс Бауэр и ещё нескольких учителей. Среди них был и мистер Маккласки, преподаватель английского. У Белль были к нему вопросы, а он сам был не прочь кое-что обсудить с ней, а потому они разговорились, когда он пробегал мимо, направляясь к учительской парковке. Голд бы принял участие в их маленькой неофициальной беседе, но заметил то, на что стоило бы обратить внимание мистеру Маккласки или охранникам: за фонтаном, украшающим двор, притаился ученик. Голд узнал его и не мог не подойти. Парень сидел там в расстёгнутом пальто и пытался зажечь сигарету. Ему было всё равно, что его могут здесь заметить и отругать, и он не обратил на Голда никакого внимания, пока тот не обратился к нему напрямую: