Теперь, вне всякого сомнения, Хрущев был первым среди равных. Но ему этого было мало.

28 июля, через месяц после знакового пленума, Москву захватил Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Его политическая предвзятость была очевидна из списка предыдущих городов-организаторов (Прага, Будапешт, Восточный Берлин, Бухарест и Варшава), а соорганизаторы фестиваля, Всемирная федерация демократической молодежи и Международный союз студентов, были известны на Западе как «кремлевские фронты». Тем не менее 34 000 молодых людей из 130 стран приехали в столицу СССР на две недели, насыщенные музыкой и спортом. Среди них было 1600 британцев и 160 американцев. Делегация США состояла из двух примерно одинаковых частей: половину составляли те, кто не последовал совету Госдепа, другую половину – питомцы ЦРУ[148]. Когда делегаты двигались на грузовиках на стадион имени Ленина на церемонию открытия фестиваля, их вышли приветствовать три миллиона москвичей[149]. Пока американцы махали звездно-полосатыми флагами, множество людей, минуя милицейские оцепления, бомбардировали гостей сувенирными значками и конфетами и выкрикивали девиз фестиваля: «За мир и дружбу!» Предполагалось, что местные жители должны были встречаться с иностранцами группами, под контролем КГБ или милиции; поэтому, когда одной молодой советской журналистке, чей отец только что вернулся из ГУЛАГа, группа итальянцев в шутку предложила уехать за границу, девушка впала в панику…

Впрочем, вскоре общение с иностранцами вообще вышло из-под контроля, и молодежь Москвы стала упиваться беспрецедентными и практически неограниченными контактами с представителями Запада. Советских людей интересовали новости об эмигрантах, например о Стравинском, а гости спрашивали, почему Москва выглядит такой бедной и потрепанной, несмотря на то что ей только что сделали дорогую «подтяжку лица». Долгими вечерами молодые люди собирались группами и вели жаркие дискуссии на широких тротуарах главной московской улицы, улицы Горького, которую доморощенные американофилы («штатники») называли Бродвеем[150]. Многие москвичи повторяли старые штампы о том, что Соединенные Штаты находятся в тисках монополистического капитализма, представители которого хотят достичь мирового господства, победив в новой ужасной войне. Такие люди не могли понять, почему Запад настроен против них. «Почему кто-то вообще хочет противостоять Советскому Союзу?» – однажды спросил переводчик[151]. Коммунистическая партия была так непререкаемо права во всех международных вопросах, что людям было трудно представить себе иную точку зрения…

Такой обмен мнениями вызывал тревогу – не в последнюю очередь потому, что власть столкнулась с большой проблемой – существованием недовольной молодежи. В последние годы жизни Сталина в СССР наблюдался резкий рост преступности среди несовершеннолетних – от массовых нарушений дисциплины до случаев насилия и даже убийств в школах. Сначала ответственность за это была возложена на существовавший культ фильмов о Тарзане, которые вдохновили «в остальном нормальных» советских молодых людей на то, чтобы качаться на деревьях и лазать через форточки в квартиры на верхних этажах зданий. Затем распространились «нарочно лохматые» стрижки и «попугайская» одежда[152]. Появились модники в западном стиле, которые носили костюмы с подшитыми плечами, брюки клеш и яркие галстуки, а говорили только на доморощенном английском (или, как два образованных хулигана ^[153], устроившие дебош в гостинице «Москва», на английском и на латыни). Комсомол объявил войну хипстерам (по-русски их называли стилягами), а также «“аристократам” и другим бездельникам и хулиганам»[154]. Неприязнь к ним зашла так далеко, что кое-кто стал предлагать отправить их в трудовые лагеря. Во время фестиваля стиляги не только пялились на синие джинсы гостей; джинсы, как горячие пирожки, расхватывали на черном рынке. Многие люди очень интересовались американскими косметикой, аппаратурой, машинами, сигаретами. Почти все молодые люди пытались играть в джаз-бэндах – и это несмотря на неприятности, которые обещала распространившаяся поговорка «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст»[155]. Миллионы людей слушали по ночам программы Уиллиса Коновера о джазе, которые передавала радиостанция «Голос Америки», несмотря на попытки глушения[156]. Объявленная вне закона американская музыка была настолько популярна, что первые американские студенты, прибывшие по обмену в Московский университет, делились потом байками о том, что русские девушки из университетского общежития дарили секс за записи джаза и поп-музыки [TOML, 164]. После фестивального концерта британской джазовой группы один молодой человек ухитрился проскользнуть мимо кагэбэшной охраны и пробраться за кулисы, повторяя, как мантру, имена легендарных американских джазовых музыкантов. В ответ он получил первый профессиональный урок игры на саксофоне, который Сталин запретил как вражеский инструмент, и весь фестиваль работал в качестве шестого музыканта квинтета[157]. Естественно, что на фестивальном конкурсе песни западная музыка победить не смогла: эта честь была оказана сентиментальной песенке «Подмосковные вечера» – к удивлению ее авторов, Василия Соловьева-Седого и Михаила Матусовского, которые написали песню в 1955 году (песня сначала называлась «Ленинградские вечера» и считалась легковесной и проходной). Как бы то ни было, на конкурсе она заняла первое место и оказалась у всех на устах.

Программа фестиваля достигла апогея, когда улицы заполнили москвички и иностранцы, которые танцевали джиттербаг или ходили, взявшись за руки, под транспарантами с портретами Ленина. Проще говоря, между русскими девушками и иностранными мужчинами, особенно чернокожими, вспыхнула невероятной силы страсть. Темные поля и леса рядом с гостиницами на краю города, в которых жили гости, заполнили пары, неистово занимавшиеся сексом. Срочно были организованы специальные летучие моторизованные дружины на грузовиках, снабженные осветительными приборами. Угрюмые дружинники-комсомольцы в одинаковых костюмах устраивали облавы, стараясь застать парочки на месте преступления и задержать провинившихся девушек. Но в зарегламентированной Москве, городе иерархий и одиноких людей, соблазн пообщаться с экзотическими иностранцами был слишком силен, и через девять месяцев после фестиваля здесь возникло то, что иносказательно называли «международный беби-бум».

Не обращая внимания на мрачные предупреждения правительства США, группа из 41 американца после окончания программы осталась в Москве. В их честь играли духовые оркестры, москвичи забрасывали их цветами, а потом они сели на поезд и отправились в трехнедельную поездку по стране, полностью оплаченную коммунистическим правительством. Но никакая пропаганда не могла скрыть того факта, что фестиваль стал для Хрущева настоящей катастрофой. Молодые люди, совокуплявшиеся в кустах, – это было явно не то, что он имел в виду под мирным сосуществованием. Хуже того, многие советские юноши и девушки, как оказалось, увидели в Западе не столько предмет недовольства, сколько позитив и привлекательность. Апатия по отношению к коммунистическим идеалам и циничное отношение к достижениям социализма, характерные для этой молодежи, глубоко потрясли тех советских людей, которые были воспитаны в духе классовой борьбы.