Во всем, что касалось романтической музыки, Розина пользовалась непререкаемым авторитетом. Она учила исполнению в старом русском стиле, слегка подстроенном под американские вкусы, что Вану было очень близко. Поскольку ему легко давались бравурные пьесы, она начала с сонаты Моцарта Ми-бемоль мажор и Партиты Баха ми минор. «Очень талантлив, быстр, но не слишком аккуратен» [RLP, Folder 10, Box 27], – отметила она на странице «Клиберн, Харви» в одном из маленьких блокнотов, которыми пользовалась в классе. Потом они перешли к Шопену, Листу и Бетховену, а затем к Хиндемиту, Шуману и Прокофьеву. Как и все лучшие студенты, Ван пришел в школу уже полностью сформировавшимся музыкантом, так что вмешательство Розины в исполнение было достаточно скромным. Но он отвечал так сильно и чувствовал музыку так глубоко, что она начала с нетерпением и большой радостью ожидать их встреч по пятницам в И часов[61]. Однажды, когда она предложила свой подход к пьесе Шопена, он в волнении встал и начал ходить по комнате. «Нет, это слишком красиво, – говорил он. – Я не выдержу. Я этого не выдержу»[62].

Семестры шли один за другим… Каждый из них казался дольше, чем на самом деле, потому что был наполнен работой. Начало и конец каждого семестра студенты отмечали все более разгульными вечеринками у Джимми Мэтиса: он вместе с другими студентами снимал 15-комнатную квартиру на углу Западной 72-й улицы и Риверсайд-драйв. Ван всегда был в гуще событий: играл на рояле, аккомпанируя стайкам поющих девушек, в паузах докуривал за друзьями сигареты… Было трудно не любить этого нескладного бесхитростного малыша, даже после того, как он начал брать призы на конкурсах. В апреле 1952 года он получил памятную премию имени Г.Б. Дили, названную в честь издателя газеты Dallas Morning News. Эта победа принесла ему 300 долларов, выступление с симфоническим оркестром Далласа и сольный концерт [PFJA]. В июне того же года он выиграл конкурс пианистов имени Шопена, который проводил Фонд Костюшко, и получил 1000 долларов. Эта немалая сумма позволила частично покрыть его растущие долги. На эти же цели были потрачены 600 долларов гранта Джульярдской школы, который он получил весной следующего года [PFJA] (стипендия носила имя Olga Samaroff). Денег постоянно не хватало, и потому на доске объявлений школы он предлагал свои услуги преподавателя музыки за пять долларов в час и был готов давать сольные концерты за 300 долларов «или меньше». Он также играл в гостиницах, ночных клубах и на курортах. На последней странице своего блокнота Розина поместила одобрительный отзыв:

Харви Лейвен [sic] («Ван») Клиберн обладает выдающимся талантом. Он прирожденный виртуоз с отличной техникой исполнения, которая захватывает слушателя. Кроме того, он обладает необычным сочетанием виртуозности и редкой врожденной восприимчивости к музыке.

Мистер Клиберн превосходно выглядит на сцене. На мой взгляд, если он продолжит работать так же самозабвенно, как он это делает сейчас, то станет одним из самых перспективных молодых пианистов сегодняшнего дня [PFJA].

Учебный год внезапно закончился. Вечно опаздывавший Ван бросился к Спайсерам вместе с одноклассниками, один из которых помогал ему упаковывать вещи, а другой в это время стоял на улице и ловил такси в аэропорт. Ван небрежно побросал свои вещи в чемодан и прыгал на нем до тех пор, пока тот не закрылся. Наконец он выбежал из дома: раздувшаяся сумка в одной руке, портфель с нотами – в другой. Запасная пара обуви торчала из карманов пальто…

Все были убеждены в том, что класс Розины является лучшим в Джульярдской школе, по крайней мере на ее фортепианном отделении. Но внезапно атмосфера в нем испортилась из-за возникшего яростного соперничества. На втором году учебы Вана в классе появился амбициозный Дэниел Поллак, коротко стриженный парень, получавший полную стипендию. «Блестящий талант» – так охарактеризовала Розина его исполнение на вступительном экзамене [RLP, Folder 2, Box 27]. Поллак был на шесть месяцев моложе Вана, почти таким же высоким, а за год до появления в Джульярде заслужил выступление с оркестром своего родного города – Лос-Анджелесским филармоническим оркестром. Музыкант стремился доказать, что, поскольку его родители родились в России, он имеет большие права на ее музыкальное наследство, чем техасец Ван. Для всех в классе было очевидно, что два человека с такими разными характерами не будут тепло относиться друг к другу.

Новый учебный год также принес с собой ежегодный конкурс за право выступления в качестве солиста с Джульярдским симфоническим оркестром. К ликованию Вана и Розины, для исполнения на конкурсе был выбран Первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром. Они потратили на совместную работу над этим произведением несколько недель. В том, что касается интерпретации Чайковского, Розина была неприступна, как каменная стена. Скажем, если студент осмеливался возражать, когда она требовала от него нажать педаль во время пассажа, который был отмечен в нотах как «стаккато» и всегда игрался стаккато, то она елейным голосом внушала ослушнику: «А вот Чайковский говорил господину Левину, что тут нужна педаль»[63]. Однажды, когда обстановка в классе уже накалилась, Джинин Довиз (она не участвовала в конкурсе, поскольку побеждала на нем два года подряд) отважились высказать мнение, что игра Вана граничит с дешевой эффектностью. Розина так разозлилась на девушку, что пять дней с ней не разговаривала. Ван дошел до полуфинала, после которого один из членов жюри заметил, что «на самом деле финал не нужен; ясно ведь, что конкурс выиграет Ван» (Josef Raeiff, цит. по [VC, 61]).

23 января 1953 года Ван играл Первый концерт в зале Джульярдской школы. Долговязый техасец возвышался над инструментом. Его заставили поволноваться, но теперь эти волнения перешли в уверенность и решимость. Огромные руки Вана парили над клавиатурой, как крылья ястребов: бесстрашно бросались вниз и снова уносились вверх. Его интерпретация была построена на размахе и блестящей, отточенной технике. Находясь в эйфории от легкости, с которой он менял темп и динамику произведения, 18-летний музыкант пропустил несколько нот, но находившаяся в зале Розина все равно была в восторге. Она слышала в его игре браваду и красоту исполнения Антона Рубинштейна. Она чувствовала драматический русский дух, мужественный, взрывной, немного нахальный и бесшабашный. Этот дух удерживался длинными, лирически элегантными линиями Листа и был обрамлен определенной американской уравновешенностью, которая вылилась в волнующе мягкие фразировки.

В конце второго года обучения Розина поставила Вану оценку «Отлично» [RLP, Folder И, Box 27]. Она всегда восхищалась им, но теперь она его полюбила. Полюбила за отвагу и жизнерадостность, за детское удивление, за его отчаянную наивность. Тем не менее в Джульярде было немало людей, убежденных в том, что Ван никогда не достигнет вершин. Это был милый и непосредственный мальчик (однажды он уснул и чуть не пропустил свое собственное выступление) [VC, 55], но еще важнее было то, что это был милый техасский мальчик.

В Европе, которая восстанавливалась после войны и оказалась за железным занавесом, для американских музыкантов открывались совершенно беспрецедентные возможности. Но при этом почти все восходящие звезды, все юноши (девушки в этой области еще оставались редкостью) были евреями из Нью-Йорка русского и восточноевропейского происхождения. В этом не было ничего удивительного. В царской России места проживания большинства евреев были ограничены так называемой чертой оседлости. Здесь их облагали большими налогами, запрещали заниматься определенными профессиями, заставляли отдавать своих сыновей на военную службу, наконец, они страдали от погромов. В этих трудных условиях многие из евреев эмигрировали, а некоторые приняли православие – в их числе был дед Антона и Николая Рубинштейнов. Когда братья Рубинштейны основывали