– Доброе у-у-у, – зевнул он, склоняясь над Кэрол, чтобы поцеловать. Она увернулась и получила быстрое прикосновение мокрой губы к затылку.

– Утро. – Вытерла кожу быстрым движением. – Сок? Какао? Молоко?

Это была их еще одна домашняя – и крайне неудачная – шутка. Такая же дурацкая, как шутка про яичницу с беконом. Но Тобин всегда смеялся, и Кэрол не могла сдержаться, чтобы тоже не посмеяться.

– Горячего молока, и даже с пенкой, – улыбнулся Тобин. Кэрол вручила ему кружку с черным кофе.

– Сядь. – Она показала на табурет. – Есть разговор.

Эту речь она придумывала всю ночь. Сидела здесь, голыми пальцами ног очерчивая швы на холодной плитке, и в тетрадке записывала, что скажет и как скажет. Вырывала листы, комкала, выбрасывала, курила на крыльце и советовалась с молчаливыми звездами… Финальная речь родилась в пять утра. Кэрол знала, что тетрадка исчезнет так же, как весь этот день, и вызубрила речь наизусть.

Только сейчас ни одна фраза не казалась подходящей.

Ночью в ее воображении Тобин смиренно сидел перед ней и слушал, наклонив голову, как осужденный на казнь.

В реальности же он крутился на табуретке и гремел посудой. Он и подумать не мог, что сейчас будет по-настоящему серьезный разговор. Раздирал пакетики со сахаром, привезенные из какой-то заброшенной кофейни, над дымящейся чашкой. Сахар просыпался на стол, и Тобин, чертыхаясь, стряхивал его куда-то себе на колени.

– Я… – Кэрол села напротив него. – Тобин.

– Да, да. Ты говори, говори. Тебе насыпать?

– Не нужно. Я несладкий пью.

– Знаю, только всякий раз надеюсь. Что за жизнь с несладким кофе, а, Кэрол?

Хороший.

Она просто не могла.

Он хороший.

Ночью просыпался и спрашивал, почему ей не спится. Пытался перенести в кровать на руках, потом сдался, накрыл ее теплым пледом и ушел на цыпочках. А теперь с хитрым лицом придвигал к ней пакетик с сахаром. Попробуй, мол. Все ж попробуй.

Кэрол схватила пакетик и начала мять его.

– Что-то случилось, Кэрол? Заболела?

Над их головами громыхнуло. Дети встали и теперь бесились в своей комнате, прыгая с кроватей на пол и обратно. Кэрол поторопила себя. Не хватало ей любопытных детских глаз во время такого признания.

– Не заболела. Тобин, послушай.

Скажи это и перестань себя ненавидеть. Вы оба взрослые люди. От этого не умирают. От этого становятся счастливее – ведь прекращается ложь.

– Тобин, я тебя не люблю.

Измятый пакетик наконец-то прорвался. Крупинки сахара хлынули сквозь ее пальцы. Почему-то Кэрол вспомнила босые ступни Дэрила на полу в своем доме. Подняла глаза. Тобин смотрел на нее, умудряясь совмещать во взгляде все: понимание, сочувствие, любовь.

– Ничего, – сказал он и погладил ее коленку. – Ничего, Кэрол. Я знаю. Я не жду от тебя признаний. Все хорошо. Мне не нужны…

– Нет. Не понимаешь.

И она высвободила коленку из-под его ладони. Теперь все, что случилось бы между ними после этих слов, стало бы болезненным воспоминанием для обоих… До следующего утра, по крайней мере.

– Тобин, я тебя не люблю и не могу быть с тобой.

Он не отвечал. Что здесь, действительно, можно ответить? Кэрол, вспоминая речь из тетрадки, повторяла заученное:

– Ты хороший. Спасибо за эти неде… дни. Ты справишься. Я тоже.

– Это Дэрил?

Никаких вопросов про Дэрила в тетрадке заготовлено не было. Кэрол растерялась – и нахмурилась. Как всегда, когда не любила оказываться застигнутой врасплох.

– Дэрил, – повторил Тобин, будто извиняясь. – Да? Мне все говорили, что вы друзья. Такие большие друзья. Ты его любишь?

– Не знаю, – честно сказала Кэрол. – Но я… хочу узнать. И я не могу это делать, живя здесь. Я и так поступила с тобой нехорошо.

– Вы с ним?.. – Тобин не смог продолжить. Ему было плохо. Этой тени, призраку было больно. У Кэрол заскребло в груди. Она не знала, как ответить. То, что было между ней и Дэрилом, случилось вчера – а для Тобина-призрака вчерашнего дня не существовало.

– Прости, – выбрала она самый легкий ответ. Не сделав ни одного глотка кофе, Кэрол отправилась на улицу.

Для первого раза прошло неплохо. Надо не забыть вечером записать удачные фразы. Еще пара дней, и она будет это делать с легкостью. Нащупать идеальные слова, избегать ненужных реакций. Сократить присутствие Тобина в ее жизни до двух минут по утрам. Кэрол не сомневалась, что справится.

– Ты в пижаме, – сказал Дэрил. Ветер хлопал рукавами ее белой футболки.

– Знаю, – ответила Кэрол.

Кэрол видела Дэрила еще с крыльца: как он стоял поодаль и щурился, пытаясь разглядеть движение рядом с домом Тобина. И, как только она вышла на дорожку, пошел в ее сторону, притворяясь, что как раз проходил мимо. Даже попытался сделать вид, что не сразу ее заметил, только сам понял, что выходит плохо, и утих.

Странно: теперь словно кто-то навел фокус на Дэрила. Она видела каждую его черточку. Морщинки в уголках глаз, родинки, белое и темное в бороде и усах, и даже черный волосок, торчавший из ноздри, и крошечный прыщик на носу. Дэрил все еще был Дэрилом, но теперь – каким-то более объемным, что ли. От этого волоска и прыщика у Кэрол в глазах защипало, такими трогательными они были. И, как брешь в каменной стене, делали Дэрила уязвимым, хотя сам он об этом вряд ли подозревал.

Дэрил не хотел быть уязвимым, это верно. Он весь подобрался. Держал на плече арбалет, вцепился в него сбитыми пальцами. Даже куртку – зачем надел в такую жару? – застегнул до подбородка. Рядом с ним Кэрол в легких туфлях и полосатых штанах смотрелась, должно быть, комично: проходившие мимо Хит и Юджин – утро не утро без их пересменки – свернули шеи, но ничего не сказали.

– Поговорить нужно, – сказал Дэрил и, не дожидаясь ответа, пошел к пруду. Они сели на еще не прогретую солнцем землю. У их ног бегали водомерки. Что-то плеснуло вдалеке, и Кэрол поняла, что не знает, водится ли в этом пруду рыба. Дэрил, должно быть, знает. Она изучила каждую улицу в этом городе еще в первые дни. Он изучил каждую травинку.

В тетрадке ночью она писала не только речь для Тобина. Но все, что рождалось кроме этого, рвала на мелкие клочки, сжигала в пепельнице на крыльце. Ей нужно было многое поведать Дэрилу, но даже в эти секунды Кэрол не понимала, нужно ли, а главное – подошло ли время. Кэрол очень надеялась, что Дэрилу действительно есть, что сказать. Вдыхая запах его кожаной куртки, она пыталась привыкнуть к этому новому присутствию Дэрила.

Им обоим было неловко. Но от Дэрила исходило куда больше беспокойства, и Кэрол чувствовала в этом свою вину. И чувство это лишь возросло, когда Дэрил наконец сказал:

– Больше так не смогу.

Он не курил, только смотрел на воду, сцепив руки замком.

– Это навсегда, – продолжил он. – Окей. Понял. Застряли. Только я здесь не смогу, если будет так.

Снова перевел дыхание. Кэрол не торопила: знала, как ему нужно разгоняться перед большой речью.

– Я не твой палач. – Он нервным движением пригладил усы и бороду. – И не твоя чертова игрушка.

Кэрол с облегчением услышала в его голосе злость. Он злился - а значит, все еще был здесь. Но продолжать Дэрил не стал. Он косился на нее, ждал реакции, как будто от этого зависело, что он скажет дальше. Кэрол разгладила хлопковые пижамные штаны на коленях.

– Когда Софии было четыре года, – начала она, – Эд от нас уехал. У него тогда была разъездная работа, но все командировки длились по два-три дня. Только проводишь – и вот он уже дома. И вдруг его посылают в Иллинойс на неделю. Неделю!

Дэрил хмыкнул, показывая, что слушает.

– И я рискнула. Я заняла денег… Моя тетка была еще жива тогда. Она прислала мне деньги, хоть я понятия не имела, как буду отдавать. Мы с Софией поехали к океану. София никогда еще нигде не была, и я… представляла себе, как это будет. Только мы вдвоем. Шесть дней у океана. Шесть прекрасных дней.

Сердце заколотилось от воспоминаний, как тогда, когда они ехали в машине и Кэрол трясло от собственной храбрости и ужаса одновременно.