Мы разбрелись и перекликались. Мне почудилось, будто впереди мелькает просвет. Я убедился, что он есть, быстро дошел до него и увидел дикую поляну, где редкий чахлый кустарник перемешался с высокой травой. Крикнул, чтобы жена шла за мной, но ответа не услышал, позвал громче – опять напрасно, побежал назад, аукая изо всех сил, срывая голос – ни одного живого звука, лишь кряхтело и постанывало надломленное дерево, упавшее на плечо здоровому, да словно бы откуда-то доносился колокольный звон – наверное, у меня от волнения и усталости, от быстрой пульсации крови звенело в ушах.

Все-таки я спешил в ту сторону, куда, как думал, направилась жена, шел уже сплошным отвратительным пересохшим ельником, рвавшим мой походный пиджак; за шиворот и в волосы на затылке сыпались клещи, я их вынимал и давил в пальцах. Все сильнее меня разбирал не тот сглаженный, умеренный, сонный, а настоящий страх за себя и жену. Что теперь я не сплю, было совершенно ясно: слишком реально отяжелели ноги и сбилось дыхание, слишком ощутимо проводили по одежде, царапали лицо, упирались в грудь прямые острые сучья, жесткие, как зубья вил, слишком натурально хрустел под ногами валежник и пахло гнилью, слишком остро я сознавал опасность.

Засветился новый просвет. Я вышел на большую поляну и посредине ее увидел болото с красноватой водой. Берега болота заросли осокой, камышом и низкими корявыми кустами. Несмотря на пугающую сказочность этого места оно было удивительно красиво. Солнце уже начинало садиться, и на противоположном краю поляны бронзой отливали, лучились корабельные сосны – думаю, у подножия сосен, как и у подножия елей на моей стороне, громоздились бугры и лежали палые деревья, но то и другое маскировалось буйной травой, и на расстоянии виделось, будто впереди – милый сосновый бор. Над болотом полз, курился вечерний туман, в нем можно было разглядеть фантастические фигуры уродов, привидений, демонов. Шишки камыша и выгнутые клинки осоки раскачивались поднимавшимся ветром. «Ш-ш-ш», – с призвуком похлестывания шелестела осока. С правой и левой сторон поляны сплошь белели стволы берез, тоже на расстоянии создавая иллюзию, что они принадлежат очаровательным березнякам, а в действительности, можно не сомневаться, едва проходимые, как ельник у меня за спиной и сосновый бор за болотом.

«Куда я попал? Где Вера?»

Я снова принялся аукать, но отвечало мне только эхо, раскалываясь, перекидываясь из одной стороны поляны в другую. Никаких птиц вокруг себя я не замечал, но неожиданно в корзину мою, прямо на грибы опустилась противная черная птица, какая-то больная, что ли, с вылезшими перьями, и несколько раз открыла короткий клюв, не издав ни звука. Я очень испугался птицы и стал ее прогонять: «Кыш! Кыш!», – но она еще не сразу улетела, цеплялась за корзину и била худыми крыльями.

Вдруг я почувствовал: кто-то смотрит на меня. Наверное, и вы внезапно настораживались в безлюдном месте, заподозрив, что за вами тайком наблюдают, вот и я: шагнул и остановился, зафиксировав попытку следующего шага – согнув руки в локтях и наклонясь вперед. Теперь я увидел боковым зрением нечто живое, приземленное, затаившееся. Боясь оглянуться, я постоял в позе сфотографированного на ходу человека, затем повернул голову и прямо встретился взглядом с древней старухой. Присев у полуголого болотного куста, гладкого, лоснистого, словно составленного не из сучьев, а из черных костей, она зорко смотрела на меня круглым совиным глазом. Второй ее глаз был прищурен. На голове этой бабушки чернел платок, завязанный под подбородком, его расходящиеся углы напоминали углы пионерского галстука, на теле чернели юбка с длинным подолом и узкая кофта со множеством пуговиц, нашитых в ряд сверху вниз; нос ее загибался крючком, едва не касаясь верхней губы, на носу вспух круглый темный нарост, подбородок тоже загибался, словно чертова бородка; дряблая, как тряпица, щека кривилась и вздрагивала, кривился в усмешке угол блеклого выцветшего рта. Она была костлявой и, наверное, высокой. Если бы я сам не увидел престарелую женщину, в точности напоминавшую колдунью из сказок, я никогда бы не поверил тому, кто рассказал бы мне о такой.

Что и говорить, внешность у старухи была необыкновенная, пугающая. Я остолбенел, но сам не знаю, как вымолвил:

– Здравствуйте, бабушка.

– Здравствуй, коль не шутишь, – со смешком или злым фырканием проскрипела она и пошла вырывать из-под куста синие невиданные грибы, росшие на длинных тонюсеньких ножках. Грибы синели, как лесные колокольчики. Я так и решил сперва, что это колокольчики, только откуда, подумал, они тут взялись? Старуха бросала их в берестяной кузовок, что-то бормоча и посмеиваясь. Я хотел спросить, что же это за удивительные грибы, но не спросил; зато меня осенило сказать ей про обстоятельства, в которых я очутился:

– Бабуся, а не видели ли вы тут одну женщину, мою жену?

– Там! – бросила она, махнув длинной серой кривопалой кистью.

– А в какой же стороне ближайшая деревня?

– Там, всё там! – отвечала она нехотя, недовольно. – Ступай на солнце! Коли ты не девка, а добрый молодец, все постигнешь и все найдешь! Ступай! Беги! Мчись! Что стоишь?

Она тихо клокотала, сердилась и, по-моему, заговаривалась. Я не отважился расспросить ее подробнее и пошел в ту сторону, куда она показывала.

Снова углубился в лес, примерно выдерживая заданное старухой направление и все больше веря, что оно разумно. Диво дивное; но я определенно чувствовал: у меня возбуждается моя интуиция лесовика! Мне становилось легче и радостнее. Прошел я темными зарослями, думаю, еще километров семь, и вдруг выбрался на чистую сухую проселочную дорогу и по ее противоположную сторону увидел изумительную березовую рощу, ту самую, о какой мечтал: с палым прелым листом и тонкой зеленой травкой. Спустились вечерние тени, но, ступив в рощу, я тут же нашел потрясающе толстый белый гриб, с фиолетово-черной запеченной шляпкой, чуть треснутой от внутренней силы. Наклонившись, чтобы его подрезать, я привычно повел глазами и ахнул: белых грибов стояло видимо-невидимо; я сейчас, вспоминая, волнуюсь и немного преувеличиваю, но клянусь, никогда больше не встречал сразу столько белых грибов. По одному, по двое и по трое, даже семейками по пять-шесть штук, грибы попадались мне чуть не на каждом шагу, и скоро я, пожадничав, набил ими корзину, сетку и большой полиэтиленовый пакет. Класть грибы стало некуда. Я забыл и про жену; но внезапно мне послышалось в лесу беззаботное пение, и я узрел впереди Веру.

В легкой косынке, резвая, как девочка, напевая и иногда шлепая комара на одетой в чулок ноге, на кисти руки или щеке, жена то и дело опускалась на корточки и срезала грибы.

– Откуда ты взялась? Где была? – закричал я.

Она оставила корзину, побежала ко мне, кинулась на шею.

– Господи? Сам-то куда исчез? Я, как отошла, сразу тебя потеряла! Ох, и напугалась! А потом увидела эту дорогу и этот лесок! Вот только что! Сколько здесь белых! Просто удивительно! Знаешь, это полуостров, оазис! Почти кругом вода, а тут рощица и полно грибов!

– А поёшь отчего, если испугалась?

– Не знаю. Лес дивный, птицы щебечут и белых столько! Собирай скорее, а то кто-нибудь придет и соберет!

Это вечное беспокойство заядлого грибника – что кто-нибудь соберет его грибы, если он сам не успеет.

Я ответил, что набрал уже полно, и у меня тоже неплохое настроение, а прийти сюда едва ли кто придет, хотя близко отличная проселочная дорога, черти, наверное, по ней гоняют на тройках. Я хотел рассказать жене про старуху, но повременил. С трудом неся тяжеленные корзины, сетку и полиэтиленовый пакет, мы стали выходить из леса. Вера предложила идти по дороге, но я снова увлек ее в дурной болотистый лес, и, конечно, очень этим озадачил. Я старался шагать в том направлении, что указала старуха; и уже когда наступили полные сумерки, мы вышли на огоньки именно той деревни, мимо которой направлялись в лес, и именно в том месте, где заходили. Ну и чудеса!