— Вот уж нет, Томас, ты поступил на эту работу, лишь бы не уезжать из дому, лишь бы с тобой нянчились, лишь бы тебе не взрослеть. Когда ты пришел из армии, я решительно возражала против этой работы, но тебе приспичило достроить курятник, и тебе, естественно, понадобилась работа поблизости.

— Ну, а Кэтрин? Ты что, думаешь, ей нравится торчать в деревне, где она месяцами не видит молодых людей?

— Томас, бога ради, — Кэтрин в запальчивости так рванула ожерелье, что жемчуг чуть не рассыпался. — Я остаюсь здесь, потому что здесь мой дом. Я в нем выросла, люблю его и никуда отсюда не уеду.

— Вот именно, Кэтрин, и Томас тоже никуда не уедет, — сказала Констанс, — пока здесь еще ящики со старыми фотографиями, которые можно перебирать, и сундуки с маскарадными костюмами которыми можно развлекаться; пока ты будешь кроить платья вкривь и вкось, а Эллен будет тебя нахваливать и перекраивать их за твоей спиной. Правда, не исключено, что со смертью Эллен для тебя тут все переменится.

— Мама, как ты можешь? — вскипела Кэтрин. — И это после всего, что Эллен сделала для тебя, когда папа умер. Чего доброго, ты еще скажешь, что она все выдумала?

— Нет, детка, не скажу, это чистейшая правда. Хозяйка тогда из меня была никудышная. Видишь ли, я воспитывалась не в хорошей, а в богатой семье. Твои тетки называли меня нуворишкой, потому что я не была приучена варить соленья и солить варенья или что там еще. — Констанс редко острила, и поэтому осталась очень довольна собой. — Зато меня научили ценить силу характера.

— Ну да, пресловутый нахрап, — сказал Томас.

— Хотя бы и так, — отрезала мать.

Томас понимал, что вскоре устыдится, и, пытаясь побороть свою природную бесхребетность, сосредоточился на мысли, что и мать не без греха: чего бы ей не настоять на своем раньше. Кэтрин же вспоминалась только преданность Эллен и как славно жилось им дома, она горестно твердила про себя: «Моя мать — дурная женщина».

Однако и Кэтрин вздохнула свободнее, когда шуршание мотоциклетных шин по гравию дорожки прекратило их чреватый взрывом спор.

— Для меня, — продолжала Констанс, — пока Эллен жива, она и ее нужды будут превыше всего.

Похоже на то, думал Томас, глядя, как мать жестикулирует унизанной кольцами рукой, что не только трусливые мечтатели мира сего рады случаю покрасоваться. Это наблюдение несколько помогло ему восстановить чувство собственного достоинства. Тем не менее, пока женщины занимались гостем, он старался держаться на заднем плане. Так значит, этот щуплый седоусый старикан в очках, похожий на Киплинга, в неуместном одеянии из канареечно-желтой плащевки и есть Джек — непутевый братец Эллен.

— Увы, мистер Гилмор, практически ничего сделать нельзя, — говорила Констанс. — Сестра приходит колоть морфий. Ей, наверное, легче, когда она поспит, ну и…

На старикана ее слова произвели впечатление.

— Скажите пожалуйста, морфий, — закивал он. — Куда только его теперь не суют.

Вот уж не ожидал, что он окажется таким темным, думал Томас, особенно если вспомнить восторженные рассказы Эллен о брате, который «трех к венцу водил и всех в гроб вогнал, да и невенчанных у него было не меньше».

Стягивая с себя непромокаемый костюм, мистер Гилмор повернулся к Кэтрин, и его морщинистое, задубленное морскими ветрами лицо осветилось улыбкой.

— Негоже в этих канареечных одежках к больной идти, еще осерчает, — сказал он и подмигнул.

Если времени хватит, он употребит все свое обаяние, чтобы прибрать к рукам денежки Эллен, осенило Томаса. Его иногда посещали такие внезапные прозрения.

Когда они вошли к Эллен, она как раз пыталась сесть. После сна ее лицо выглядело менее отечным и лихорадочно разгоряченным, косноязычная от наркотиков речь стала более внятной, так что могло показаться, будто она идет на поправку.

— Как жизнь, сеструха? — так приветствовал Эллен мистер Гилмор. — Чего ты меня вызвала, чего такой пожар? Да тебе впору не помирать, а второй раз под венец идти.

Эллен чуть не захлебнулась хохотом, так что Томас не на шутку переполошился. Видно, любое упоминание мистера Гилмора о браке смешило ее до слез.

— Уморил ты меня, Джек Гилмор, — сказала она. — Кто-кто, а ты не меняешься.

— А что мне сделается? — сказал мистер Гилмор, снова вызвав у сестры взрыв смеха.

— Вот ты и повидал мистера Томаса, — сказала Эллен. — Ну, что я тебе говорила, теперь сам видишь, какой он у нас вырос большой и славный?

Мистер Гилмор только хмыкнул в ответ: Томас явно не произвел на него впечатления.

— Ты только послушай, чего они затеяли, — запричитала Эллен. — Слыханное ли дело. Раньше-то кто в солдаты шел — только самые что ни на есть отпетые. Из такой семьи да в солдаты! — фыркнула Эллен.

— А чем плохи солдаты, есть и похуже их, коли на то пошло, — отвечал брат.

— Правда твоя, — с трудом выговорила старуха сквозь разбиравший ее смех. — Моряки — те еще почище солдат будут.

Старик шлепнул себя по ляжке.

— Поддедюлила старая шельма, — зашелся он, от возбуждения и вовсе перестав выбирать слова.

— А как тебе наша мисс Кэтрин глянулась? — спросила Эллен. — Картинка — одно слово?

— От волос до ботинка прямо картинка! — У старика было в запасе немало подобных присказок, почерпнутых из эстрадных программ, которыми развлекали войска в первую мировую войну, и он любил при случае ими щегольнуть.

— Ох, и хват же он был, — говорила Эллен. — Ни одной, бывалоче, не пропустит.

Такую Эллен Томас и Кэтрин не знали. Впрочем, она о них тут же забыла: старики взахлеб обменивались сплетнями и воспоминаниями, поглощенные разговором, который уводил Эллен все дальше от них, делал чужой.

— А Билл Дарретт, выходит, возьми да и женись? — говорила Эллен. — Старый, а дурак.

— Мало сказать — старый дурак, — заливался Джек. — В чем ведь беда — ей еще двадцати не было, а ему шестьдесят шестой пошел. «Все будет путем, Джек», — говорит он мне. Как же — путем. В первую ночь старого дурня кондрашка хватил.

Томаса, хоть он и покатывался от хохота, эта история явно покоробила. Кэтрин, мигом подметив это, изобразила на лице терпимость к человеческим слабостям, имевшую целью продемонстрировать, что она куда ближе к Эллен.

Ей было бы лучше среди своих, подумала Констанс, входя в комнату. Какая в этом законченная ирония.

— Вы, наверное, проголодались за дорогу, мистер Гилмор, — сказала она.

— Нечего тебе людей беспокоить, — прикрикнула Эллен на брата. Она явно разрывалась между такими разными и давними привязанностями.

— Я уверена, что она поправится, а вы, мистер Гилмор? — оживленно говорила Кэтрин, пока они спускались по лестнице.

— Куда там, — ответил старик. — До утра не протянет. Свое отжила, а помирать никому не хочется… Перед смертью многие чудят, только Эллен не из таковских, она свою родню не забудет. — И пронзил хозяев взглядом, дававшим понять, что если они и надеются на наследство, надеждам их сбыться не суждено.

* * *

Однако вера Констанс в крепость семейных уз сильно пошатнулась с приездом Китти, младшей сестры Эллен. Миссис Темпл вылезла из машины, разом робкая и заносчивая, вознамерившись с самого начала стать на равных, не допустить по отношению к себе никакого покровительства. Ее сын Лен, чтобы отвезти мать, на день закрыл свое кафе, отчего оба пребывали в приподнятом настроении и никак не могли переключиться на более минорный лад, требуемый приличиями. Ни роскошная лиса, ни шляпа с вуалеткой не могли скрыть сходства Китти с сестрой — она так же ни с того ни с сего подмигивала, так же надувалась, сдерживая пронзительный хохот, выдававший в ней любительницу балаганных увеселений. Пока они поднимались по лестнице, Китти и ее сын упорно поддерживали светскую беседу.

— Частникам труднее всего.

— Ужасно непривычно видеть такие пустые дороги.

— Какая жалость, что все эти старинные особняки идут с молотка.

— Этим людям только бы день-деньской торчать в кино.