После ухода врача, оперативник перевёл разговор в практическое русло. Задав пару формальных вопросов, попросил меня изложить в подробностях мою версию событий. Слушал он очень внимательно, мерно в такт моим словам покачивая головой, лишь изредка перебивая, в тех местах, которые, по его мнению, содержали важные детали и требовали особых уточнений или пояснений. Описание гибели Алиты оставило его полностью равнодушным. Между тем стоило мне перейти к рассказу о действиях Херминии, ставших отправной точкой всех воспоследовавших со мною перипетий, как я уловил брошенный им на меня цепкий взгляд.

Повествуя о случившемся за последние несколько дней, я старался ничего не упустить из внимания. Только в двух-трёх особо щекотливых местах мне пришлось намеренно скрасить отдельные эпизоды, в которых я проявил себя не с лучшей стороны. Однако мои мелкие прегрешения собеседнику были безразличны. По всему было видно, что он чрезвычайно заинтригован личностью Херминии. По крайней мере, все вопросы, заданные им по окончании моего рассказа, были посвящены именно её персоне. Покидал он меня в состоянии сильного возбуждения, которое пытался скрыть за очередной волной пустословия. Я едва успел втиснуть между сыплющимися из него фразами тревожащий меня вопрос: должен ли я расценивать своё нахождение в госпитале как арест.

– С чего вы это решили? – произнёс он так, будто я внезапно и невпопад ляпнул что-то до невероятности глупое.

В ответ я повёл глазами в сторону зарешеченного окна и добавил:

– Все, кроме вас, избегают общения со мной, доступ в госпитальную сеть заблокирован, мне до сих пор неизвестно где я нахожусь. Стоит перечислять дальше или уже названного будет достаточно?

– Ну что вы, Дэвид! – с лёгкостью отмахнулся он, небрежным жестом отметая высказанные мною опасения. – Всё это простые формальности, предпринятые, кстати, исключительно в целях вашей собственной безопасности. Стань вдруг известно, что по делу «Лейкленда» найден чудом выживший свидетель, как вас тут же примутся осаждать толпы назойливых, беспринципных журналистов, пытающихся урвать сенсацию любой ценой. Доведись кому-нибудь из них злоупотребить вашим искренним к нему расположением, какую историю вы поведали бы ему? Если в точности ту, что только что рассказали мне, то, надеюсь, вы в состоянии оценить колоссальный ущерб, который способен нанести ваш рассказ, растиражированный средствами массовой информации на всю Федерацию и далеко за её пределы? Вы ведь офицер, а не безмозглый юнец! Или вам и вправду так не терпится стать известным, что вы готовы поступиться интересами своей Родины? – пристыдил он меня и ушел, пожелав на прощание скорейшего выздоровления.

Звали его Ричард Стэнфорд. Основательное, надёжное имя. Жаль сам хозяин имени не был ему под стать. За те семь суток, что мне довелось пребывать в госпитале, он навещал меня ещё дважды и вносил своими визитами небольшое разнообразие в скучный больничный распорядок. То, что он являлся моим единственным собеседником, отнюдь не делало его в связи с этим желанным гостем.

С нашей первой встречи меня не оставляло гнетущее, навязчивое ощущение того, что в разговоре с ним я допустил какую-то серьёзную ошибку. Тщетно я пытался убедить себя в том, что мои тревоги не более чем пустые переживания и всему виной не в меру разыгравшееся больное воображение или приступ мнительности, приобретённый в результате близкого знакомства с Херминией. Как я не старался переубедить себя или отвлечься, чувство тревоги лишь нарастало.

Дальнейшие расспросы докучливого оперативника, также касались преимущественно Херминии. По его настоянию я пересказывал одни и те же события с её участием, стараясь каждый раз вспоминать их в мельчайших подробностях, а состоявшиеся между нами разговоры повторять чуть ли не слово в слово. Когда ему наконец-таки стало ясно, что к неоднократно сказанному мне более добавить нечего, он переключился на Алиту и её семью. Затем, как бы невзначай перевёл разговор в иное русло, порасспрашивал про учёбу в Академии, вспомнил о моих родителях и порадовал меня, сообщив, что их поставили в известность о счастливом спасении единственного сына. Жаль, что у него не нашлось для меня весточки от них. В сложившихся обстоятельствах было бы достаточно даже небольшого видеописьма.

На восьмые сутки под присмотром Стэнфорда меня перевезли в местное отделение БФБ. Чувствовал я себя к этому времени вполне сносно и порядочно натерпелся больничной скуки с вынужденным бездельем, а потому смену обстановки воспринял с должным оптимизмом. Тем не менее будь я волен выбирать сам, предпочёл бы оказаться где-нибудь в другом месте. Несмотря на то что Бюро, отвечало за спокойствие всей нашей бескрайней Родины, лично мне отчего—то в этой организации было не по себе.

В БФБ я первым делом вновь попал в руки медиков. Покосившись на заставленный мудрёными приборами кабинет, я приготовился к долгому прохождению опостылевших процедур и исследований, но всё закончилось на удивление быстро. Сделанный укол погрузил меня в беспамятное небытие, а когда меня привели в чувство, в голову пришла мысль о том, что последнее время это становится нехорошей традицией. Уже который раз со мной проделывают подобные штуки без всякого на то моего согласия.

Докучливый знакомец куда-то исчез и из медблока меня сопровождал дежурный сотрудник. На незамысловатый вопрос: «Куда мы направляемся?», я получил лаконичный и грубый ответ, весь смысл которого сводился к тому, что разговоры здесь не приветствуются и мне стоило бы помолчать. Всегда будучи рад следовать добрым советам, я безмолвствовал битый час в ожидании, когда меня соизволит принять хозяин кабинета, у дверей которого меня оставил без личного присмотра нелюдимый провожатый. Стоило мне подумать, что о моей скромной особе благополучно позабыли, как дверь распахнулась и меня пригласили войти.

Владельцем небольшого и скудно обставленного казённой мебелью помещения оказался сухопарый, низкорослый мужчина с пустыми и какими-то неживыми рыбьими глазами на флегматичном вытянутом лице. Вяло махнув мне в сторону одиноко стоявшего на середине комнаты стула, он вернулся за рабочий стол и занял своё кресло.

– Меня зовут Отто Карсон. Я следователь Бюро федеральной безопасности, – представился он. – Ваше дело передано в моё ведение. С данного момента наша беседа носит официальный характер, о чём я уведомляю вас и прошу засвидетельствовать надлежащим образом.

Одновременно с его словами у меня перед глазами всплыло подтверждение его личности и несколько официальных бланков, которые я бегло прочёл и отправил обратно, подтвердив, что ознакомился с ними.

Началась стандартная процедура опроса, которую я уже проходил в госпитале. Вновь мне приходилось отвечать на неизменную череду вопросов: «Назовите ваше полное имя, дату и место рождения, гражданство, образование. Изменяли ли вы когда-либо своё имя и (или) пол, общерегистрационный код чипа и тип прошивки» и так далее. Поначалу следователя интересовали какие-то странные и несущественные, на мой взгляд, мелочи. Однако постепенно по мере задаваемых вопросов разговор начал принимать совершенно иной, всё более неприятный оборот. Свои вопросы он формулировал следующим образом: «Ваше исчезновение из Хайтауна для всех знакомых явилось полной неожиданностью. Чем был вызван ваш столь экстренный отлёт?» Или, к примеру: «В диспетчерскую службу центрального космопорта на Танну поступило уведомление о вашей задержке на прохождение регистрационных действий. Кто был его инициатором? Почему вам было так важно занять место именно на лайнере „Лейкленд“ вместо того, чтобы без спешки переоформить свой билет на следующий рейс?»