Припомнив об откликнувшемся на зов Херминии корабле, я прильнул к смотровому иллюминатору, но почти сразу бросил эту затею. Смотреть, увы, было не на что. Судя по всему, пока я бесчувственно спал, девушка бесследно исчезла, реализовав намеченные ею планы по очистке от следов своего пребывания в капсуле. Вполне безобидные надо отметить планы, которые я трактовал столь ужасающе неверным и пагубным образом. Хотя это всё равно пока лишь гипотеза и раскаиваться в своих неправильных выводах и поступках, пожалуй, несколько преждевременно. Лучше дождаться окончания перезагрузки блока управления. Любопытно, мог ли я в действительности причинить ей вред? В силу стечения удачных обстоятельств пистолет не произвёл ни единого выстрела или же чьи-то шаловливые пальчики заблаговременно извлекли из него боеприпасы, а затем оставили бесполезный пистолет при мне, дабы я не запаниковал, обнаружив себя полностью безоружным? Скорее всего, последнее. Херминия ни капли непохожа на безумную фаталистку и не стала бы слепо полагаться на волю случая там, где способна заставить события двигаться по её указке в нужном ей направлении.

Таймер довёл свой счёт до конца, и система рапортовала об успешном окончании перезагрузки. Еле дождавшись этого момента, я тотчас же запустил процесс самодиагностики капсулы и подключился к внешним сенсорам. Окружающее пространство было девственно чисто. Иного я в принципе и не ожидал. Херминия сдержала своё слово, техника работала абсолютно исправно, и передатчик на всех частотах транслировал сигнал бедствия.

***

Очевидно, система кишела кораблями различных федеральных служб и не успел я примерить на себя роль одинокой жертвы кораблекрушения, затерянной в холодных просторах бескрайнего космоса, как со мною вышли на связь.

До подхода спасателей я промаялся, коротая время за мысленным составлением рапорта о происшедших событиях свидетелем и отчасти невольным участником которых мне довелось стать. В предвкушении того, что кошмар предыдущих дней вот-вот закончится и вскоре я вернусь к прежней жизни меня не покидало ощущение лёгкой эйфории. Это чувство многократно усилилось в тот миг, когда я различил на подошедшем для стыковки корабле хорошо знакомую мне эмблему Бюро Федеральной Безопасности и понял, что на моё спасение отрядили не абы кого, а оперативников БФБ.

Сам факт долгожданной эвакуации произошёл весьма буднично. Меня подвергли быстрой процедуре идентификации, требуя отвечать чётко и по существу исключительно на поставленные вопросы. Затем уложили на носилки, уделяя моей скромной персоне ровно столько внимания, сколько требовалось на то, чтобы игла от капельницы, введённая стараниями медперсонала в мою здоровую руку, самовольно не покинула вену. Оставленный на попечение медика, чей словарный запас, по всей видимости, ограничивался лишь тремя фразами: «сожмите кулак», «задержите дыхание» и «лежите спокойно». В таком беспомощном лежачем положении я прибыл в госпитальные покои, находящиеся на неизвестной орбитальной станции, расположенной у неведомой мне планеты. Никто не счёл нужным проинформировать меня о конечной точке нашего маршрута, а предпринятая мною единственная и безуспешная попытка подключиться к интерфейсу спасательного судна дала непредсказуемый и довольно настораживающий результат. Мало того, что в доступе было отказано, так я ещё получил предупреждение, уведомляющее меня о том, что несанкционированное проникновение зафиксировано и о данном инциденте поставлены в известность компетентные органы. Грозный тон послания отбил у меня всяческую охоту проявлять интерес по мелочам.

По прибытии в госпиталь я оказался незамедлительно на операционном столе и следующее моё возвращение к реальности встречал уже в тесной, рассчитанной на одного пациента, реанимационной палате. Сквозь забранное настоящей металлической решёткой окно просачивался мягкий искусственный свет, ничего не говорящий о том который сейчас час, но наталкивающий на иного рода размышления. Циферблат на моём внутреннем интерфейсе, подсказал, что проспал я без малого четырнадцать часов, но не смог дать ответа на то, где же я нахожусь. Госпитальная сеть осталась глуха к моим усилиям получить к ней доступ. На этом поступление информации из внешних источников и окончилось. В раздражении я посмотрел на стоящий рядом аппарат. Из его недр наружу тянулись закреплённые на моём теле трубочки и провода. Внимательно осмотрев переднюю панель устройства, обнаружил искомое и протянув руку, приложил палец к индикатору вызова персонала и приготовился ждать.

По прошествии десяти минут я начал было проявлять признаки нетерпения, как вдруг дверь в палату распахнулась и впустила двух человек, чей внешний вид не оставлял ни малейших сомнений в их профессиональной принадлежности. Оба были в белых халатах, оба уставшие и невыспавшиеся, но один из них явно лечил тела, а вот второй… Стоило ему открыть рот и нарочито бодрым голосом поинтересоваться моим самочувствием, как любая необходимость в представлении с его стороны отпала сама собой.

Врач без нудного предисловия приступил к осмотру, а сотрудник БФБ всё-таки представился, не преминув особо подчеркнуть, что наша встреча носит полуофициальный характер и не займёт много времени. Из его слов следовало, что лично он не хотел меня сильно беспокоить, но по долгу службы вынужден поступиться своими желаниями. Накопилось изрядное количество вопросов, требующих безотлагательного разъяснения. В настоящее время ситуация вокруг гибели туристического лайнера до чрезвычайности неясна и, более того, с дипломатической точки зрения, опасна и крайне нестабильна. Вдобавок ко всему судьба единственного выжившего, налагает на меня тяжкий груз моральной ответственности перед душами погибших и их безутешно скорбящими семьями.

Для человека несклонного вести долгие беседы он был крайне многословен. Из произнесённой им пространной и пафосной речи я не понял и доброй половины, подивившись в очередной раз тому, что безопасность не взяла меня в оборот сразу на борту ещё во время эвакуации, в наиболее подходящий для того момент. Что же касаемо «груза моральной ответственности», то из всех погибших на борту «Лейкленда» я знал одну лишь Алиту, да и ту, как оказалось, весьма поверхностно, что, впрочем, не слишком уменьшало мою горечь от её утраты. Как ни странно, но я по-прежнему испытывал иррациональное нежное чувство к этой девушке, вне зависимости от того, что позже стараниями Херминии мне стало известно о ней. Клонов я, конечно же, помнил, пусть уже и не по именам. Хотя склонен считать, что и в самом Содружестве о них не будут крепко горевать, а просто запустят во внеочередной раз свой репродукционный чан и извлекут из него на этот свет ещё одну пару в точности идентичных и прогнозируемо идеальных граждан, взамен преждевременно выбывших из строя. Остальные пассажиры были для меня подобны тем же клонам. Не персонифицированная и неодушевлённая масса. Знаю, так думать нехорошо, но, увы, мыслил я именно таким образом и ничего не мог с этим поделать. Оставалось придавать лицу скорбную мину и кривить душой. Я совсем не знал этих людей, равно как и они меня, а потому останься в живых кто-либо из них вместо меня, что смог бы он вспомнить обо мне? Стало бы ему по-настоящему жаль того, чьё имя он никогда ранее не слышал и чьё лицо, случайно и мимолётно уведенное им в толпе, он не в состоянии воссоздать в своей памяти как её ни напрягай? Кем бы я был для него – безликой, безымянной, но тяжко бередящей его душу абстрактной единицей, ставшей нулём и растворившейся в вакууме космического пространства? Сильно сомневаюсь. Одно знаю точно, говорить об этом не стоит никому.