Помогло бы нам то, если бы мы имели другую историю — без деспотической империи? Альтернативой является судьба родственного народа — поляков, которых вместо имперского бремени подавляло иностранное господство, но которые от борьбы с ним многое приобрели и многое потеряли, например возможность построить мировую империю вместо русских. Этого они нам до сих пор не могут простить. Или, скажем, судьба крайне вольнолюбивых ирландцев, которых на три четверти вырезали и уморили голодом, а потом ещё половину из них изгнали с родной земли.

Такой вариант предпочтительнее реальному?

Либералы советуют вступить России на «европейский путь развития». Но Россия никогда с него по-настоящему и не сходила, несмотря на азиатское государственное устройство и иррациональность. Русские всегда приходили к тому же, что и западноевропейцы, только другим путем.

Когда страны Европы переживали экономический и культурный подъём — Россия тоже его переживала, может, лишь с небольшим опозданием. Когда Европа вступила в фазу деградации, то в эту фазу вступила и Россия. Со времён падения СССР прослеживается системное разложение России и русских. Но русские не стали от этого ни ближе к западноевропейцам, ни дальше от них.

Но одно верно: дальше русские уже не могут жить по-прежнему, сохраняя прежний менталитет, прежде всего, потому, что ослабел и испортился человеческий материал вследствие репрессий и военных потерь в среде сильных и выживания и социального роста заведомо слабых; вследствие развития советской медицины, позднего партийного выдвиженчества с «отрицательным отбором» и пр. Русские больше не могут выдерживать прежних нагрузок. Потерявшие былую «личную силу» русские теперь мало способны на масштабное историческое творчество.

Приход к власти большевиков стал переломным в судьбе русских. Большевики разрушили низовые, потенциально претендующие на независимость и господство общины, а вместе с ними и мелкие коллективы выживания. (Общины — идейно-социальные группы, коллективы выживания — сельские миры, семьи — элементарные ячейки.) Большевики хотели сделать из русских полностью лояльных конформистов и объединить их в единой «общине» советских граждан. (Обычные люди — низшая часть общины, которая теперь едина.) Так они хотели в корне изменить русский менталитет.

Но одновременно сами большевики оказались чрезмерно свободолюбивыми. Они сильно ослабили «удерживающего» — традиционную русскую культуру.

Русские остались теми же русскими, но без духовных ориентиров и ограничителей, которые ранее базировались на общинах и коллективах выживания.

Сама советская элита (политическая, культурная и пр.) сама не пожелала объединяться со всеми остальными. Она сохранила свои «города-государства». «Остальные» оказались разгромленными и лишёнными самоорганизации. «Простые русские» никуда не влились. Они просто оказались атомизированными безродными чужаками и маргиналами, с которыми и обращаются соответственно.

Но и сохранившаяся «община господ» деградирует. Господа, лишившись подпирающих с низу конкурентов, стали стремиться к анархической свободе и вседозволенности, разрушать «вертикаль власти» в собственном сообществе и, таким образом, само российское государство. Этим во многом и обусловлены крушение СССР и вся эволюция нашей постсоветской жизни.

Трагичность ситуации заключается во многом в том. что российская государственность после вековой борьбы наконец-то воспитала из русских относительно покорных конформистов: внутренняя оппозиционность и конфликтность сгладились. И тут же государство само стало разваливаться, и ситуация опять требует от русских резкого изменения национального характера.

Наша элита рубит сук, на котором сидит. И собственно русского «преемника» у неё не видно. Начавшаяся с XV столетия эволюция российской деспотии подошла к концу. А русские не творят никакого нового «креатива». Наши соотечественники хотят стабильной и понятной системы, чтобы на века, и чтобы было меньше индивидуализма и произвола, то есть стремятся к смене своей ментальной основы, которая «выработала ресурс».

Сейчас же русский человек «свободен» от традиционных русских же культурных стандартов и теперь может во всю демонстрировать свою неприкрытую индивидуальность. Поэтому русский человек уже и не знает, чего ждать от своего соотечественника, и справедливо не ждёт ничего хорошего. Такая непредсказуемая жизнь среди непредсказуемых и непонятных людей ничем не отличается от жизни в эмиграции — среди представителей другого народа. С иноплеменниками иногда даже проще. Поэтому русские очень часто выбирают иммиграцию, например, на относительно сытый Запад.

Но сомнительно, что в качестве образца надо принять западноевропейцев, ситуация у которых, как известно, не лучше, чем у нас.

Чтобы создать национальное государство эпохи модерна, нужно иметь «фундамент» в виде «живых» элементов традиционного уклада с рудиментами откровенного феодализма. Именно они нужны, прежде всего, для построения этнической солидарности, твёрдых ориентиров «свой — чужой» и пр. Нужен «живой» коллективизм, который и был в Европе в эпоху создания национальной модерной государственности. А где он при нашем постмодерне?

Фактически новый русский народ можно начинать строить только на фундаменте жизнеспособных коллективистских сообществ с мощной солидарностью и системой ориентации «свой — чужой».

Таким образом, основная суть русскости — это следование своим природным наклонностям и задаткам, а не правилам и принципам. Такой подход давал самые разнообразные и не похожие друг на друга результаты, как негативные, так и позитивные.

Как её понимали в Древней Руси. Древние русичи были очень разными: владимирцами, черниговцами, новгородцами и пр. У всех была своя особая идентичность. Отношения между русскими землями, социальными группами внутри земель очень часто оставляли желать лучшего. Только никто никому в русскости не отказывал. Русскими оставались даже традиционные недруги и соперники.

Точно так же и сейчас нужно окончательно оставить попытки определить, кто больше русский, а кто — меньше. Кого-то выписать из русских, кого-то вписать по принципу симпатий или антипатий. Русские — это все русские, включая и представителей тех субкультур, социальных групп, мировоззрений, которые вам не нравятся.

Попытки же устроить какую-то «унификацию» попросту приведут к распаду этноса.

У славян есть исконная политико-социальная традиция, заключающаяся в автономном существовании достаточно компактных коллективов, которыми управляют аристократы или олигархи. Также определённую роль в этом играют народные массы и некий монарх — предводитель воинской дружины, судья и сакральный лидер. Все эти социальные силы объединены в вече — собрание всех полноправных мужчин.

Эти коллективы враждуют друг с другом, внутри них идёт постоянная борьба группировок и партий.

Такие коллективы весьма напоминают архаичные греческие полисы и кельтские «племена», последние даже в большей степени. Также традиционная социальная организация славян весьма сходна с таковой у ранних индоевропейцев. В науке за такими коллективами закрепилось византийское название «славиния».

Именно с такой социальной организацией славяне вышли на большую политическую сцену. Если бы это произошло в период Античности, то славяне и продолжили бы свой исконный вектор развития. Племена развились бы в города-государства, вполне самостоятельные, независимые друг от друга, с бурной внутриполитической жизнью. И, даже несмотря на все сомнительные достоинства этого пути в реальной истории, славяне зачастую шли именно по нему.

Однако славяне появились на «большой» исторической сцене уже в раннем Средневековье, в период мощных, жёстких и централизованных политических образований, которые жестоко расправлялись со всем слабым, мелким и раздробленным. Это была и Византия, и германские государства, и орды кочевников.