Под панцирем российской имперской государственности у русских сохранились представления о необходимости жить отдельными компактными, максимально независимыми сообществами, каждое из которых максимально подчёркивало свою самостоятельность. Сохранению такой архаики способствовало само имперское государство, выстраивавшее такие сообщества в иерархическом порядке. Их раздробленность и соперничество были крайне удобны для сохранения власти имперской элиты.

Русские осознавали государство как некий внешний панцирь, под которым можно и нужно вести фактически прежнюю доимперскую жизнь. Это способствовало появлению слоистости русской этнической ментальности, в которой более архаичные элементы не трансформировались, а сохранялись сравнительно нетронутыми под более современными наслоениями. Русские очень легко меняли «вывески» и внешние формы, но прекрасно сохраняли самое консервативное содержание зачастую в неявном, внешне абсолютно «модерновом» виде.

Сообщества русских, претендующих на независимость за исключением казачеств, перестали быть территориальными, став в начале социально-сословными, что проявлялось в сословной розне, неприятии социальными группами друг друга. Потом это деление стадо ещё более дробным: партийным и субкультурным. В среде интеллигенции, например, оформились западники и почвенники, левые и правые и их всевозможные типы и подтипы.

Если не брать уровень парадных деклараций, в действительности все эти партии и субкультуры претендуют едва ли не на национальную независимость и едва ли не на этническую самобытность. Никакой борьбы за объединение реально нет. Наоборот, идёт размежевание и кристаллизация мельчайших типов и подтипов. Как в удельный период Руси собственные княжения образовывались в самых наимельчайших городках. И все эти наноквазисубэтносы (например, различные типы патриотов, консерваторов) и более масштабные квазисубэтносы (представители власти, либералы) активно борются за ресурсы и влияние. И отсутствие солидарности, ярость вражды между внутрирусских наноквазисубэтносов гораздо сильнее, чем между схожими партийными и субкультурыми группами многих других народов. Иногда они доходят едва ли не до уровня межэтнического конфликта.

Трагичность ситуации во многом в том, что члены этих структур вынуждены сосуществовать на одной территории, и не только географической, но и социальной. А уж русофобия многих киевских русских объяснима тем более!

Свою роль сыграло и крайнее разнообразие в русской среде социально-психологических поведенческих типов. Имперский русский народ сыграл свою историческую роль. Внутри его кто только не появлялся!

Причём уже третье столетие подряд российское «правительственное начало» испытывает перманентный кризис, попыткой выйти из которого и стала большевистская революция. Но кризис остановить уже нельзя. Ведь государствоопределяющей идеей была оборона засечных черт от кочевников. И в её отсутствие российское государство обречено, тем более что от нынешних выходцев из Азии оно русских не обороняет.

Поэтому имперское «правительственное начало» в общем-то теряет всякую легитимность. И именно поэтому так активны и непримиримы квазисубэтносы внутри русских. Они чувствуют исключительно собственную легитимность, и больше ничью.

Характерен в этой связи быстрый рост популярности среди самых разных русских людей исторического антинорманизма. Это прямой признак потери легитимности «правительственного начала». Ведь именно его величие, антологическое право на господство над Русью обосновывали норманисты.

Необходимо добавить ещё и о специфических социопсихологических причинах русской русофобии.

Как уже говорилось, русские очень разные и образуют массу мелких объединений, стремящихся к самодостаточности и удовлетворению своих интересов за счёт других коллективов русских. Поэтому общерусский патриотизм всегда был идейно ориентирован на защиту интересов «чужих» и жертвование чем-то «своим». Особенно активно приучали жертвовать ради чужаков, выступающих в роли «начальников».

Это было необходимо в условиях чрезмерных различий внутри этноса. Только вот психологические издержки оказались слишком серьёзными. Русские привыкли считать «русскими» каких то чужих и посторонних, а не себя и своих. А русскость — это то, ради чего надо жертвовать, ничего взамен не получая.

Поэтому, отстаивая свои групповые или личные, действительно кровные интересы, русский закономерно начинал бегство от русскости, будь он хоть интеллигент, казак или житель Калининградской области.

К тому же любовь к каким-либо посторонним при таких установках легко превращается в самоцель. Начинают любить европейцев или азиатов, национальные меньшинства или Третий рейх.

А как было бы хорошо и правильно, если бы русскому с детства внушали: «Ваня, русский — это, прежде всего, ты и твои близкие. И интересы русского народа — это защита тебя и твоих близких».

Так и надо воспитывать молодое поколение.

Менталитет русского народа не соответствовал государственному устройству, и государство во многом не принимало свой государствообразующий народ. А народ — это государство.

Инстинктивное неприятие русскими больших человеческих общностей, желание быть членом компактной, автономной и независимой от других группы определяют возникновение стремления противопоставить себя другим группам русских.

Специфика патриотической идеологии, призывавшей русских защищать не себя, а кого-то другого, обусловила то, что защита своих кровных, а также групповых интересов приобретала антирусскую направленность, или же русский человек начинал отстаивать интересы чужаков.

Русских очень многие не любят.

Россию воспринимают как иной мир — мир хаоса, отличного от космоса, как на Западе, так и на Востоке. Именно этот факт отражают многочисленные странные мифы о том, что русские живут в лесу в одних избах с медведями и пр.

Иностранцы где-то чувствуют, где-то понимают слабость среди русских внеличностных норм, силу индивидуального и стихийного, иррационального начала. И именно это характерно для внешнего мира, мира хаоса.

Для этого мира также характерно оборотничество, несоответствие кажимости внутреннему содержанию. Здесь логично вспомнить российскую вывесочность, потёмкинские деревни, «ибанство».

Особое неприятие вызывает тот факт, что это всё тем не менее работало, причём не без успеха и на протяжении нескольких веков. Не исчезло, только появившись, но добилось порой более значимого результата, чем «нормальные люди». Самым разным носителям различных идеологий «космической упорядоченности» это кажется и казалось противоестественным и неправильным, а также соблазнительным и опасным. Воспринимается это как угроза социальному космосу, как опасная и вредная альтернатива «правильной» картине мира.

На Западе отдельно не любят русских как европейцев, веками живущих в азиатском деспотическом обществе, что кажется противоестественным и опасным прецедентом. А жители Азии не любят русских как европейцев.

Дополнительная причина нелюбви — Россия разрушила на Западе слишком много гегемонистских планов и великих имперских мечтаний: от Польши и Швеции до Франции и Турции была и даже остаётся неким антиподом США.

Русских ненавидят так же, как и любой другой великий народ, чего-то реально добившийся в истории, как ненавидят китайцев, евреев и тех же американцев. Особенно такая ненависть характерна для «маленьких, но свободолюбивых».

Но восприятие России как чего-то альтернативного «порядку вещей» порождало и многочисленных русофилов, «порядок вещей» не очень любящих. Это и многочисленные «друзья Советского Союза», и нынешние пророссийские деятели в Латинской Америке, Европе и США.

Отдельно можно поставить любителей русской этнической традиции, православия, которых немного, но которые есть везде.