Система мобилизации не слишком своих людей работала у русских весьма неплохо. Именно она предопределила превосходство русичей над различными лесными балтскими и финскими народами, у большинства из которых такой системы не было. И при соприкосновении с русской системой мобилизации они либо исчезали, либо включались в нее. Система мобилизации вполне годилась для соперничества с европейскими народами и кочевниками до монголо-татар.

При этом система мобилизации русских, за исключением самых высоких уровней, была не государственной, а сетевой, основанной не на принуждении, а на обычаях и ментальных установках.

Отсюда способность русских эффективно действовать на войне, во время стихийных бедствий и пр., а также отсутствие широкого взаимодействия в повседневной жизни, которое исторически было уделом узкой группы своих. Обширные, постоянно консолидированные коллективы своих у русских отсутствовали, за исключением казачества на южных рубежах. Последнее имело многовековой уникальный опыт их создания и функционирования.

В ходе создания Московского государства принялись активно работать с механизмом мобилизации по направлению увеличения масштабности и длительности его действия, а также огосударствления, замены сетевой самоорганизующейся системы централизованным государственным принуждением.

Дело в том, что традиционные механизмы мобилизации оказались несостоятельными в отражении монголо-татарской угрозы.

Эти тенденции постепенно нарастали, пока не уничтожили традиционные русские принципы самоорганизации.

Под влиянием фискальной политики государства и крепостного права у русских возникли обширные сельские поселения, где жили и постоянно соприкасались друг с другом уже не слишком свои люди.

В значительной степени гибкие и адаптивные русские приспособились к такой ситуации. Возникло деревенское понятие о «своих», среднее между родовым хутором и волостью, которое оказалось достаточно жизнеспособным, но в изрядной степени искусственным, как и многое другое в русской жизни.

Отсюда и диаметрально противоположные оценки достоинств русской крестьянской общины в предреволюционный период.

Многие русские люди оказались в фальшивой и двусмысленной ситуации, когда в качестве «своих» им предлагают отнюдь не таковых или недостаточно таковых. Отсюда стали распространяться фальшь и показуха в человеческих отношениях, стремление эксплуатировать без ответной отдачи «коллектив», имущественные и другие конфликты. Наличие фальшивых и настоящих своих приводило к тому, что и к настоящим «своим» начинали относиться как к чужим. Либо формально единый коллектив оказывался неорганизованным конгломератом фракций и групп, в которые собирались настоящие «свои». Крепостное право подорвало традиционные устои русской жизни, но не среди казаков, сибиряков, поморов и пр.

Большевизм оказался крепостным правом в кубе. Из всех форм мобилизации стала возможна только государственная. Самоорганизации фактически ликвидированы вплоть до уровня семьи. Русский народ оказался в «вечном походе» ради интересов коммунизма. Чрезвычайные условия были искусственно и насильственно сделаны нормой теперь уже на всей территории страны. Всем русским был привит менталитет одновременно крепостных и чиновников — сверху донизу, — которые стали абсолютно атомизированы и подконтрольны.

Всех «своих» и «чужих» смешали в некую амальгаму. И русские почувствовали себя в огромной коллективной тюрьме-казарме, где ни у кого нет ничего своего.

Традиционные стабильные группы русских были разрушены, особенно территориальные и субэтнические. Им на смену со временем пришли очень рыхлые и дробные, внутренне неоднородные и нестабильные идеологические и социальные общности.

Со времён эпохи застоя русские стихийно борются за восстановление своих индивидуальных хуторов, хоть в виде земельного участка с постройкой за городом или в дальнем зарубежье или просто ментального хутора из собственных представлений обо всём в виде блога в социальных сетях и пр. Нынешние русские едва ли не на физиологическом уровне не приемлют что-либо «единое» и «общее», не хотят иметь ничего общего с соседом. Государство, город, рабочее место русский человек на деле воспринимает примерно как тюремную камеру, стараясь выгородить себе и наиболее узкому кругу своих собственное место, отгородиться от чужаков, отделиться от остальной камеры (казармы), хотя бы даже и виртуально.

Только вот подбор своих и чужих очень импровизированный. В чужих оказываются родственники, соратники и пр., а в своих как-то особо никого нет. На нынешних хуторах обитают не слишком жизнеспособные бобыли и бобылки.

Но борьба за хуторизацию идёт полным ходом. Она изначально зиждиться на подлинно глубинном ментальном уровне и не имеет никакого отношения к так называемым «убеждениям». Всевозможные коллективисты, имперцы, националисты, социалисты и коммунисты хуторизируются ещё быстрее всех.

Русские очень гордятся и всячески подчёркивают своё отличие друг от друга. Для нас они нередко гораздо важнее сходства, вплоть до отрицания русскости как таковой — своей или чужой.

Произошло оживление старых территориальных субэтносов: казаков, сибиряков, поморов и пр. Но наиболее активно развиваются квазисубэтносы, не имеющие территории, прежде всего квазисубэтнос властной элиты и следующие за ней либералы. Сделана заявка на создание своего квазисубэтноса со стороны националистов и православных уранополитов. Процесс квазисубэтнизации постепенно распространяется «сверху вниз». Сдерживает его не столько давление ослабевшего государства, сколько внутренняя рыхлость и индивидуализм.

Древнерусские и старые территориальные субэтносы отличались самодостаточностью и включали в себя все необходимые для выживания сферы человеческой деятельности. Нынешние социально-политические квазисубэтносы к самостоятельному выживанию не приспособлены.

И не нужна русским никакая единая и общая «национальная идея». Вернее, она давным-давно есть. Это создание собственного хутора, его защита и укрепление, а всё остальное имеет значение только применительно к интересам этого хутора.

На деле это очень по-русски и изнутри идёт, а не от пропаганды, которая давно превратилась в «искусство ради искусства».

Только вот древнерусские хутора существовали иногда не одну сотню лет! А нынешние импровизации бобылей и независимых и свободных бобылок часто крайне беззащитны и нежизнеспособны. (Согласно древнерусской социальной системе большинство наших «образованных горожан» именно бобыли и бобылки, потому что за ними никто не стоит.) Нет никакой отработанной системы мобилизации и самоорганизации хуторян, а есть только отдельные, ограниченные во времени и пространстве импровизации, например, православные общины никак не объединены, и их деятельность крайне плохо скоординирована, если даже по отдельности они очень даже ничего. В отсутствие координации действий самоорганизации патриархия душит общины как хочет, потому что люди надеются на государство и легитимные структуры. В наше время действительно жизнеспособно может быть только то, что выходит из системы и создаст собственную.

Так что хутора как появляются, так и исчезают как первый снег при нулевой температуре, ибо и изнутри хлипки, и друг другу не помогают. Кое-какие, конечно, выживают и подумывают об объединении с другими. Особенно этот процесс активизируется, когда государство окончательно просядет и не сможет уже ни защищать, ни давить.

И начнётся новый виток этногенеза на месте русского народа либо банальной ассимиляции. И новый менталитет русских будет определять правила и условия объединения, которые станут жёстко влиять на внутреннее устройство хуторов, стандартизировать их: такие в нашу сеть возьмём, а такие — нет. А в сети хотя бы жить можно, хотя бы как-то протянуть.

В связи с событиями на Украине мы «грубо и зримо» в очередной раз столкнулись с некоторыми явлениями, с такими как фактически русофобский настрой многих этнических русских, в том числе и называющих себя националистами.