- А ты, горлинка, за старшую останешься, - непонятно произнес Еремей и улыбнулся. – Ежели не струсишь. Да ты смелая, не струсишь. Благослови тебя Господь, Верушка.

Вера лишь ощутила странный запах от густой бороды, когда Еремей коснулся губами ее лба. Он уже давно ушел в метель, а царевна все стояла в холле дворца, грустно улыбаясь непонятно чему. «Верушка».

В семье государя не были приняты нежности. Трех сестер-погодок и младшего брата воспитывали по-английски, строго и разумно. Каждый день девочки начинали с прохладного душа. Занятия гимнастикой для тела, уроки для ума, домашние обязанности с рукоделиями и чтение тщательно подобранных книг для души. Mama, сама рано потерявшая родителей, воспитанная бабкой – великой английской королевой, не позволяла себе весело возиться с дочерьми. Но детские души жаждали любви, и вскоре маленький Иоанн привязался к своему дядьке-матросу, который гладил его по волосам, целовал и крестил на ночь и называл, когда никто не слышал “Ванечкой”. Сестры искренне любили комнатных девушек, хоть и городских и строго себя держащих, но все же – русских, теплых, с ласковыми глазами и мягкими руками, с улыбками выполняющих несмелые просьбы небалованных детей. Papa-государь был приветливее mama - подкидывал дочек вверх, пока те были маленькими, играл в салочки, звал «невестами», щелкал по носам и по-мальчишески дергал за косички.

Между собой сестры договорились называть друг друга - Верочка, Наденька, Любочка. Им тоже хотелось нежности.

Когда во дворце появился Еремей Заплатин, крестьянин с необычным, словно мерцающим взглядом и такой напевной, непонятной, но наполненной любовью речью, то царские дети сразу потянулись к нему, будто к теплу жаркой русской печи. Поначалу он говорил непонятно, глухо и запинаясь, размахивал руками и пугал бы отменно воспитанных девушек, но глаза его светились лаской, а большие грубые ладони гладили по светлым волосам царевен мягко, словно родных. И – Еремей Григорьевич исцелял. Одним своим взглядом, одним прикосновением врачевал головные боли бедной mama, ее частые нервические припадки. Лечил приступы маленького братика, золотоволосого цесаревича, которому по наследству от материнского гессенского рода досталось неправильное устройство сердца, сводящего в могилу принцев древней фамилии в юном возрасте. В семье настало блаженное время, печальные глаза mama засветились надеждой. Понемногу Вера начала понимать оригинальную речь «старца», прониклась его идеями безмерной любви Бога к людям. Отец Еремей оказался славным – простым, настоящим русским крестьянином, говорящим то ласково и поучительно, то стуча кулаком по столу, увещевая так грозно и смело, что даже своенравная mama растерянно обхватывала плечи руками и каялась в «чрезмерной гордыне». Царевны же находили особенную прелесть в его молитвах, обращении к Богу - искреннему, от всего сердца. Вера сама желала бы так молиться и прислушивалась к каждому слову, запоминала, вбирала в душу.

Какие-то темные слухи пытались просочиться сквозь стены дворца, что-де отец Еремей в столице ведет себя неподобающе званию друга государя. Papa лишь один раз говорил об этом с дочерьми. Разъяснил, что недоброжелатели намеренно очерняют хорошего человека, перевирая незначительные события его жизни и неправильно понимая его крестьянские привычки.

Первые отголоски надвигающейся беды царевна Вера увидела в ненавидящих темных глазах Павла. Великий князь никогда прежде не говорил ни о ком с таким яростным отвращением, как о «чудесном» крестьянине.

Веру раздирали противоречия – она безусловно верила Павлу, любила его девичьей пылкой любовью, доверяя категорически и абсолютно, но не могла совместить злодея, о котором вещал Павел, с тем образом Еремея Григорьевича, что был в ее душе. От этого царевна терялась, мучилась мигренями и видела жуткие сны, в которых снова и снова переплетались все страхи.

И мир начал сыпаться. Сначала, прознав про речи великого князя Павла об отце Еремее, mama впала в гнев и запретила Вере как-либо общаться с кузеном. Почти обговоренная помолвка тут же расстроилась. Вскоре великая княжна Вера с удивлением обнаружила, что с их семьей никто из родственников не общается. Даже дорогая сердцу mama тетя Элен была отлучена от дворца. Потом страна вступила в войну. Государыня сразу организовала сестринскую службу в госпитале своего патронажа, а юные царевны надели серые платья с красными крестами. В одно мгновение жизнь - прекрасная, молодая и светлая, превратилась в ужас, наполненный страшными ранами, болью и смертями. Великий князь Павел Дмитриевич воевал на фронте. Вера не находила себе места от нехватки информации о нем. Papa все больше напоминал загнанного в ловушку зверя. До царевен доходили слухи, что война почти проиграна, а страна полна немецких шпионов. В этом хаосе лишь слова отца Еремея имели хоть какой-то смысл, вселяли надежду, что все будет хорошо.

Стоя на коленях перед Пречистыми ликами, Вера не вспоминала молитв и не думала о спасении крестьянина. В ее ушах стоял крик матери: «Убийцы!» Вера не могла поверить в совершившееся преступление. Разве мог Павел убить? Девушка качала головой, пытаясь не услышать от самой себя очевидный ответ – мог. Великий князь был мужчиной и военным, он много раз видел смерть и он люто ненавидел отца Еремея. Причин ненависти Вера не могла постичь, однако в ее наличии была уверена. Где-то еще теплилась надежда на скорое появление отца Еремея – заснеженного, в медвежьей нелепой шубе, с заиндевевшей бородой и новыми рассказами о житие святых. Но робким мыслям не суждено было сбыться.

Вскоре Еремея Заплатина обнаружили под темным льдом Малой Невки, слишком далеко от дворца Бахетовых, мертвого и страшного, в нарядном костюме, со следами метких выстрелов и ужасных ударов по голове.

- Расстрелять предателей! – кричала государыня, когда царевны вбежали в залу, потрясенные известием.

Обычно такое спокойное лицо mama было искажено гневом. Ее за руки удерживала любимая фрейлина Маруся, к счастью, обладающая достаточной массой и силой. Mama швырнула на драгоценный паркет кипу свежих газет и вдруг сверкнула блестящими от слез глазами на Веру.

- Я сразу сказала, что это они! Мерзавцы! Вот полюбуйся, твой герой расправился со святым старцем! Его рук дело! Бутришевич и Бахетов никогда не держали в руках оружия, а тут – два выстрела и оба в сердце! Он родился убийцей, твой Павлик! Убил собственную мать своим рождением, а теперь погубил весь род! А ты не верила нам, доверилась ему, я ведь все вижу! Убирайся вон!

Не чувствуя ног, Вера выбежала из залы. Черная злоба кипела в сердце. Чтобы не выплеснуть обжигающие горло слова, девушка закрыла рот обеими ладонями. Бросилась на кровать в спальне. Никогда прежде не испытанная ярость захлестнула, забурлила в венах, отключила ясность сознания.

Вера очнулась от ощущения теплой руки на голове - родной сильной руки. Царевна подняла голову и встретилась с ясным взглядом печальных голубых глаз. Papa будто понимал состояние старшей дочери, молча гладил ее по волосам, вкладывая в простое движение всю невысказанную любовь. Вера, наконец, всхлипнула. Слезы неудержимо покатились по щекам.

- Не бойся, родная. Все наладится, - глухим голосом сказал papa.

Вера уткнулась носом в жесткое сукно дорожной шинели, пахнущее табаком и железной дорогой.

Тем же вечером Вера нашла в себе силы, чтобы спуститься к общему ужину и подойти к государыне.

- Простите, mamа, - тихо выговорила Вера, скользнув на колени и целуя протянутую сухую руку.

Софья Александровна подняла старшую дочь с паркета и холодно посмотрела в упрямые глаза.

- Как ты не понимаешь, отец Еремей был нашей единственной надеждой на спасение и будущее династии!