Желтые сгустки закрывают глаза Рекса. Его нос забит. Мне нужны две вещи – медицинские инструменты и вода. Здесь есть два туннеля, где я могу поискать припасы. Выбираю тот, что слева, исходя из правила: воины всегда идут направо, художники – налево.

– Пойду за лекарствами и инструментами, – говорю я Рексу, почесывая его под подбородком, в единственном месте, где у него, вероятно, не болит.

– Я люблю тебя.

Рекс кивает, и, клянусь всеми богами, он делает это, чтобы я знал, что и он меня любит.

Туннель слишком узкий, чтобы идти по нему, поэтому я ползу. Время от времени сверху срываются куски гранита, достаточно увесистые, чтобы сломать мне шею. Я понимаю, глупо так рисковать ради собаки. Если подходить здраво, я ведь принадлежу сообществу ученых. И мне давно следовало вытравить в себе презрение, которое я питаю к себе подобным и завести среди них настоящих друзей. Если бы я это сделал, мне не было бы так одиноко. Я не разговаривал бы сам с собой и не внушал себе, что моя собака меня понимает. Правда, Рекс действительно понимает меня. А они – нет.

Я продолжаю ползти. Позади меня падают камни, блокируя путь назад. Становится совсем темно, и я зажигаю фонарь. Еще несколько футов вперед, и дорогу мне преграждает огромный валун. Я сильный. При обычных обстоятельствах я смог бы его поднять. Но не здесь, да еще и без рычага.

Вдруг я слышу, что с противоположной стороны валуна кто-то скребется. Явно копают. Но кто? Крот? Мышь? Или один из выживших?

О боже, помоги мне, говорю я и пытаюсь откатить валун. Мне удается – на миллиметр. Но тот сразу же возвращается на старое место. Я бью по нему кулаком, потом бью по стене, потом себе по физиономии. Вокруг кромешная тьма. Я сошел с ума. Так биться из-за собаки!

Но я пытаюсь вновь и вновь. На этот раз толкаю валун ногами. Камень двигается. Издавая стон, я продолжаю толкать. Получается. Открылось девять дюймов. Может быть, я смогу протиснуться.

С противоположной стороны появляется лицо. Альбинос с красными глазами.

С глухим криком он выбрасывает через проход руку, вооруженную острым дротиком, целя мне в плечо. Эти дротики они делают из большой берцовой кости человека. Я хватаю дротик, вытягиваю тощую руку этого существа и отрываю.

Ко времени, когда я возвращаюсь, Лайнус уже появился и теперь стоит, склонившись, над Рексом.

– Оставьте его в покое, – говорю я.

Лайнус отступает в сторону. Глаза собаки перевязаны. Он уже легче дышит, но по-прежнему кашляет песком.

– Я нашел медицинский комплект, – говорит Лайнус. – Он ослеп и оглох, но может выжить, если мы доставим его в город и поменяем дыхательный тракт.

Я кладу перед пастью Рекса руку, которую принес с собой. Он пытается пожевать ее, чтобы сделать мне приятное, но он слишком болен, чтобы что-то проглотить. Я опускаюсь на землю и прижимаю его к себе, чтобы дать понять, что я с ним.

– Я думал, вы сбежали, – говорю я Лайнусу.

– Вы, класс «А», все невротики, – отвечает он.

Очаровательный ответ.

Мы ждем окончания шторма и не двигаемся, пока не появится свет. Все это время я глажу и успокаиваю Рекса. Его компания снимает напряжение, бушующее внутри меня.

Одновременно я представляю, что каменный потолок пещеры надо мной – это синее небо. Повсюду щебечут птицы. Я играю со своей колли в мяч, а моя семья выглядывает из окон чудесного дома, который стоит в городе, точь-в-точь похожем на город с рисунка Райта.

Поет Луи Армстронг и я бормочу про себя: «Что за удивительный мир!»

Женщину зовут, как я решаю, Лорейн, и она пахнет чаем. Ребенок – маленькая девочка. Я воочию ощущаю их тепло, я физически чувствую их присутствие и напоминаю себе – это и есть любовь.

Я помню.

Плечом я отодвигаю люк, и мы выходим. Песок сдвинулся, засыпав весь западный угол каньона небоскребов. Старые балконы с ржавыми перилами выглядят так, словно их вырубили из камня. Багрово-оранжевое солнце бьет по выступающим частям домов. Я проверяю наличие сигнала. Слабый, но есть.

– Корабль похоронен здесь, – говорю я.

Лайнус словно краб начинает закапываться в гигантскую песчаную гору, на которую я показал.

Чтобы откопать и починить машину, ему потребуется не меньше дня. За это время Рекс умрет.

Я поднимаю собаку и ухожу. До города несколько сот миль. Пешком мы пройдем десять. Но ведь мы не единственные путешественники на этом участке дороги. Кого-нибудь я да остановлю.

Не прошел я и мили под палящим солнцем (Рекс тяжело обвис в моих руках, заставляя подозревать самое плохое), как со стороны Лас-Вегаса раздался гул мотора. Когда экипаж приблизился, я разглядел треугольник Каниша и остановился, гораздо более уставший, чем я себе представлял.

Лайнус подводит корабль, грузно осевший под тяжестью песка. Вниз летит веревочная лестница. Взяв Рекса на одну руку и хватаясь за ступеньки другой, я поднимаюсь на корабль, с трудом перенося боль в плече. Оно у меня болело все это время, и я просто не замечал?

Через дырку песок попал и в мой костюм. Лайнус осматривает нас с ног до головы.

– Мне нужно поменять прототип, – говорю я.

Да.

Я переодеваюсь, и мы плывем по морю песка дальше.

До города мы добираемся меньше, чем за день. Нас встречает долгожданный дождь, принесенный Тихим океаном. Здесь страшен не столько песок, сколько сверхтонкая пыль, которая в течение нескольких часов превращает легкие животных в месиво.

Город, центр Тихоокеанской колонии, построен полукругом вокруг входа в последний туннель на Западном побережье, принадлежавший выжившим. Палитра геномов здесь фантастически разнообразна. Люди из класса «А» в течение поколений манипулировали с ДНК человека и создали широкий ассортимент нейронного вещества.

Лайнус уводит корабль в док. Сигнал стал сильным, но он замусорен болтовней, которую я всегда презирал. Теперь она еще более бессмысленна. Оказывается, кто-то из жителей города откопал старинную песню, которая всем понравилась, и они исполняют ее на разных инструментах и в разных тональностях. Кто-то разыскал фотографии первого верхнего укрытия, и в полдень у нас будет празднование. И, наконец, в Атлантической колонии – восстание выживших.

Первым делом, по моему требованию, мы идем в медицинский центр. Двое из «С» класса несут Рекса к каталке. Я по-прежнему держу его за лапу, пока медики вкалывают ему дозу морфина, после чего вынимают его дыхательный тракт. Пока двое производят эти манипуляции, третий держит шприц с морфином наготове – для меня, если потребуется.

Я говорил, что Рекс – не первая моя собака? И даже не сотая?

– Он поправится? – спрашиваю я.

Ни один из «С» не отвечает, потому что они недостаточно умны, чтобы размышлять и делать выводы.

Как только я выхожу, ко мне подходит группа людей класса «А» из Департамента технического обеспечения жизнедеятельности и задает вопрос о моем последнем прототипе. Я указываю на собственное тело и объясняю:

«Этот гораздо совершеннее предыдущего, поскольку позволяет лучше чувствовать прикосновения. Например, я чувствую тепло Рекса, и этот сигнал циркулирует по моей нервной системе. Хотя это меньше нравится, но я также могу чувствовать холод».

Оживляясь, они кивают головами.

«Кроме того, – продолжаю я, – я ищу способы активизации половой чувствительности. Это же будет просто чудесно, не так ли»?

Главный «А» вежливо улыбается. Пластик, закрепленный на его металлических зубах, вытягивается, повинуясь улыбке. Это напоминает мне, почему я так не люблю бывать в городе: они думают, что я чокнутый.

– Вы сделаете необходимые модификации для массового производства?

– Я всегда это делаю. Вы ведь отлично это знаете.

Я провожу в городе целую неделю. Это ужасное место, которое не знает любви. Дома здесь – просто помещения для сна. Никто ни к кому не прикасается. Единственные люди, которым этого не хватает, это «А», но ни один из них в этом не признается. Вместо этого они проводят эксперименты, все больше и больше.