Когда Фелис ввела Эйрин в комнату, Энид увидела то, что и ожидала увидеть: старшая женщина, приобняв, ввела в комнату младшую, лет двадцати, в широкой юбке и блузке на три размера больше, которая вздымалась у нее на животе.

Эйрин шла медленно, придерживая живот. Некоторое время она, конечно, могла скрывать свою беременность, но теперь она была явно на седьмом месяце, и невозможно было дальше скрывать ни выросший живот, ни походку вразвалочку, которая так отличает беременных. Чувства злости и неприязни, повисшие над столом в комнате, сгустились, но теперь не Энид была их объектом.

Она подождала, пока Фелис проводит беременную к ее стулу – одна, без поддержки остальных.

– И именно ради этого вы пришли? – сквозь зубы и сжимая кулаки, проговорил Фрейн.

– Именно, – кивнула Энид.

– Кто разболтал? – зашипел Фрейн, оглядывая комнату. – Кто из вас разболтал?

Ответом было молчание. Эйрин вся съежилась и низко склонила голову. Фелис пристально рассматривала свои сложенные на коленях руки.

Фрейн повернулся к Энид:

– Кто послал донос? Я имею право знать того, кто меня обвиняет. Он обвиняет все наше хозяйство.

– Письмо было анонимным, – ответила Энид, – но изложенные там факты заслуживают доверия.

Важной частью следствия было найти автора доноса – того, кто отправил окружному комитету сведения о несертифицированной беременности. Фрейну об этом знать совсем не обязательно.

– Я буду допрашивать вас в течение двух дней, – сказала Энид, – и на свои вопросы я надеюсь получить честные ответы. Когда я разберусь в том, что произошло, мои полномочия позволят мне принять решение. Я сделаю все предельно быстро, чтобы не заставлять вас слишком долго ждать. Фрейн, я начну с вас.

– Это вышло случайно, – заговорил тот. – Случайно, я в этом уверен. Не сработал имплант. У Эйрин в городе есть парень, и все время они проводят вдвоем. Мы не возражали, потому что у нее был имплант, но потом он не сработал, и мы ничего никому не сказали, потому что испугались. Вот и все. Нам нужно было сразу сообщить в комитет. Мне действительно жаль, что мы так не поступили. Вы примете это во внимание?

Энид, не глядя на Фрейна, обратилась к сидящим за столом:

– Когда вы об этом узнали? Все. Начну с Эйрин: когда ты узнала, что беременна?

Молодая женщина говорила с трудом, слова замирали в ее горле, слезы душили и мешали произносить слова:

– Месяца два назад, я думаю… Меня тошнило. Так я и узнала.

Собравшиеся были подавлены. Девушка говорила правду.

– А остальные? – обратилась Энид к столу.

Ответом ей было невнятное бормотание. Мужчины кивали головами, бурча, что узнали про все только с месяц назад, когда живот уже было трудно скрывать. Они все отлично помнят тот день, когда Фрейн, узнав про беременность, орал на Эйрин.

– Да не орал я, – отозвался тот. – Просто был удивлен и вышел из себя.

– Я знаю, когда ее стало тошнить, – проговорила Фелис. – Я сама была беременна.

Она бросила взгляд на стену, где висел разноцветный кусок холста, и продолжила:

– Мне известны симптомы. Я спросила ее, и она сказала.

– Вы не хотели сообщить остальным?

– Фрейн не велел.

Итак, Фрейн все знал – с того самого момента, как узнала и Фелис. Он бросил на Фелис полный гнева взгляд, но та даже не подняла глаз.

– Эйрин, – сказала Энид, – могу я поговорить с тобой наедине?

Девушка вздрогнула и, вся сжавшись, прижала руки на животе.

– Я пойду с тобой, дорогая, – прошепталаа Фелис, но следователь остановила ее:

– Наедине. Берт останется с вами, а мы выйдем, немного прогуляемся.

Вся дрожа, Эйрин встала. Энид дала ей пройти и последовала за ней, кивнув Берту, который следил за каждым движением, происходящим в комнате. Тот кивнул в ответ.

Энид повела девушке по тропинке, окружающей дом, направляясь к огороду и пруду за домом. Она шла медленно, дав девушке возможность приноровиться к ее походке.

Обычно само физическое состояние хозяйства говорило о многом: повешены ли грабли и лопаты аккуратно на стене сарая или же неряшливо свалены в кучу возле небеленой стены фермы; зарос ли сад сорняками; есть ли на окнах цветы в ящиках. Выложена ли тропинка, ведущая от одного дома к другому, гладкими, отшлифованными в воде камешками, или же это просто грязные дорожки, протоптанные в траве. Энид судила хозяйства не по тому, желают ли его обитатели выглядеть хорошо в глазах других людей; важно было, какими они хотят выглядеть в глазах собственных. Им же с этим жить, смотреть на это каждый день.

Это хозяйство выглядело не лучшим образом. В огороде ростки только-только поднялись, хотя уже давно установилась весна. Цветов нигде не было. Обочины дорожек заросли травой. Во всем сквозил недостаток заботы, что всегда сердило Энид. Но пруд был хорош. Утки, переругиваясь на своем языке, плескались у запруды, сделанной из перевитых веток рогозы и глины.

Энис все это было не в новинку; она знала, какие вопросы нужно задать, знала и возможные ответы на свои вопросы. С каждым новым моментом количество возможных вариантов объяснения уменьшалось. Господи, как она от всего этого устала!

– Остановись, – произнесла она и, когда девушка повернулась к ней, приказала: – Закатай рукав.

У блузки, надетой на Эйрин и слишком большой по размеру, были широкие рукава, которые ниспадали много ниже запястий. Работать с такими плохо.

Молодая женщина замерла, сжав губы, чтобы не заплакать.

Энид протянула руку и негромко спросила:

– Можно я закатаю твой рукав?

– Нет, я сама, – отдернула руку девушка и неловко потянула за рукав, обнажив левую руку по плечо. На плече розово горел свежий шрам, почти затянувшийся. Если посчитать, ему месяцев семь-восемь. Имплант был вырезан, рана обработана непрофессионально, из чего Энид сделала вывод, что девушка сделала все сама.

– Ты просила кого-нибудь зашить разрез? – спросила она.

– Нет. Я просто завязала и держала в чистоте.

По крайней мере, ничего не отрицает. Если бы Фрейн был здесь, пыталась бы отговориться.

– Куда ты дела имплант после того, как его вырезала?

– Выбросила в уборную.

Неужели придется искать его как вещественное доказательство?

– Ты сделала это сама; никто тебя не заставлял и никто не помогал – так? – задала очередной вопрос Энид.

Такое иногда случалось: какой-нибудь заблудший с извращенным взглядом на мир и на то, что ему здесь может принадлежать, заставлял какую-нибудь женщину выносить для него ребенка.

– Нет, это сделала я, и никто мне не помогал. Я сама.

– А отец ребенка знает об этом? – спросила Энид.

– Не думаю… Он не знал, что я вынула имплант. Я даже не уверена, что он знает о ребенке.

Наверняка слухи уже разошлись по округе, особенно после того, как Эйрин перестала показываться на людях. Анонимный сигнал о беременности мог прийти откуда угодно.

– Ты можешь назвать мне имя отца, чтобы я с ним поговорила? – спросила Энид.

– Не впутывайте его в это дело! Пообещайте мне! Виновата только я. Заберите меня отсюда, и покончим с этим.

Эйрин замолчала. Глаза ее были закрыты, лицо горело.

– Что вы со мной сделаете? – спросила она мгновением позже.

– Еще не знаю, – ответила Энид.

Слезы высохли на лице девушки. Теперь оно пылало решительностью и гневом.

– Я знаю, – сдавленным голосом проговорила она. – Вы вытащите меня на городскую площадь, вырвете ребенка из чрева моего, перережете ему горло и оставите нас истекать кровью в назидание другим. Так? Так? Скажите – вы это собираетесь сделать?

Господи! Какие только истории люди не рассказывают друг другу!

– Нет, мы этого не сделаем. Мы не извлекаем детей из чрева матери – если, конечно, речь не идет о спасении ее жизни или жизни младенца. Но на то есть хирургия. Твой ребенок будет тобой рожден, и это я тебе твердо обещаю.

Тихие слезы потекли по щекам девушки. Энид несколько мгновений смотрела на нее молча, на этот раз не для того, чтобы выдавить из Эйрин ответ, а для того, чтобы найти, что сказать самой.