- Уходим, тихо, - процедил зверь почти неслышно, косясь в сторону одной из нор и медленно сдвигаясь, прикидывая безопасный путь.
Решив, что накопившиеся вопросы, так ныне неуместные, подождут, знакомый Расса коротко кивнул и сделал несколько шагов, вставая за спиной зверя. Искатель огляделся по сторонам, ожидая, когда барсук рассчитает самый безопасный путь, способный хотя бы относительно безопасно вывести парочку от четырех деревьев и нор. А в недрах последних полугнилое нечто, потревоженное чужим присутствием, уже не только зашевелилось, но и начало уверенно двигаться к одному из многочисленных выходов на поверхность. Кто это мог быть? Жертва? Кто-то из гиблых?
Немного странный вопрос с учётом места, времени, запахов, звуков, магии и нервозности местного.
Да и зачем чужаку было так сильно беспокоиться. Он, со своими длинными ногами, хорошим зрением и большим ростом, к тому же умеющий перемещаться, по его словам, имел все шансы уйти из ловушки, подстроенной по недосмотру самому себе из-за своего беспокойство за зверька. Зверю было это всё немного сложнее, ведь прежде родное место уже не было столь знакомым, ибо всё меняется немного.
Барсук, сделал пару тихих медленных шагов. Да, он пробежит, вот только там где его вес чуть более, чем в пол барана и четыре лапы удержались бы, новый знакомый мог и провалиться.
- Оно внизу... - произнёс зверь и побежал что есть мочи, зигзагами, прыгая через дыры, стараясь резко менять направление и не дать находившемуся под землёй ужасу выскочить на него.
Что же касается двуногого, то он какое-то время ещё постоял, понаблюдав за движениями своего спутника, и только потом решил, что всё-таки легче будет использовать перемещение, да и не только на себе. Мысленно прицелившись на достаточно удалённое от нор место, чужак исчез в туманной вспышке слабого света. В первый раз он переместился, оказываясь точно там же, где, на данный момент, находился Расс. Гость из далёкого места наклонился к зверю и, прикоснувшись к его спине, в следующий момент, уже вместе с ним, переместиться к намеченному, казавшемуся более безопасным, месту, оставляя уже вылезающего из нор кадавра позади.
Ошарашенный таким спасением зверь споткнулся, кувыркнулся, шарахнулся в сторону и врезался в дерево. И некоторое непродолжительное время отряхивался, оглядывался и пытался прийти в себя. Страх, усиленный внезапным воздействием магии, не отпустил сразу, да и сориентироваться не помог.
Вылезшее из нор нечто отдалённо напоминало весьма потрёпанного, тощего, плешивого и извалявшегося в падали Барсука. Выглядело оно куда лучше, чем недавно встреченный олень, и могло бы даже сойти за живого, но больного зверя, если бы не почти полностью содранная плоть на хребте, передних лапах и морде и не горящие в глазницах и пасти странные огоньки. Пока двое живых стояли на месте, оно добежало до последней норы, самой ближней к ним, остановилось, начало водить головой, будто принюхиваясь или присматриваясь, издало глухой рык с примесью сипения и с пронзительно громким визгом и скрылось в норе прежде, чем его атаковали.
Ушло ли оно? О нет, оно вышло в другом месте и решило тихо подбираться оттуда, демонстрируя совсем не барсучье поведение.
Нужно было либо принимать бой, либо уходить из этого места, минуя пораженного гнилью барсука, старавшийся быть незамеченным, но, увы, его уже выдала мощная аура магии.
Искатель артефактов безмолвно указал в ту сторону, откуда старался зайти их полумертвый противник, источающий тошнотворную магию. Этим действием маг старался сказать барсуку, что именно там нежить и находится. Странник надеялся, что барсук не лишился способности мыслить. Однако, понимая, что, возможно, он не правильно будет дальше понят своим новым знакомым, мужчина, как можно тише вопросил, смотря попеременно, то в глаза зверя - то в сторону, где двигался его сородич.
- Добить его или лучше уйдём отсюда, как можно скорее? Решай, - после этих слов, странник на какое-то время перевёл взгляд на разумного зверя с выжиданием, а потом обернулся вновь в сторону потенциальной опасности.
Звери, имеющие большую радужку глаз и не имеющие явного белка, редко используют движения глаз в невербальном общении в указующих целях. У большинства животных, прямой взгляд глаза в глаза означает нечто вплоть до прямого вызова, так что подозрения искателя по поводу неверного понимания были не напрасны. Смотреть в глаза барсуку действительно было, не самым умным вариантом, ибо шумно дышащий, старающийся успокоиться и собраться с мыслями, зверь зажмурился и отвернул голову, борясь с очередной вспышкой инстинкта и устраняясь от этого раздражителя. То, что по меркам кошек и некоторых других зверей это был жест расслабления и благорасположения, а по меркам человеков - крайнего презрения, Расса не волновало.
Как назло, гиблая тварь, отличавшаяся от прошлой, в том числе, по ощущаемым силе и некоторым оттенкам магии, двигалась так, что с каждым шагом всё ближе оказывалась к стороне, диаметрально противоположной той, откуда тянуло гнилью. Благо, до того, чтобы оказаться напротив нор и зажать живых между ними и собой, мёртвому животному было ещё далеко.
Живой зверь всё-таки пришёл в себя и принюхался. В принципе, уши и нос тоже частично выдавали местоположение и движение, пусть и размыто. Благо, чем глубже в лес - тем более стоячим был воздух и, пусть ветерок хуже доносил запахи - но и смазывались они слабее, да и посторонних звуков от потоков воздуха было меньше. Он знал, что, пристав, эта тварь может очень долго не отставать. Что сюда могут прийти и другие, если, так или иначе, не избавиться от бывшего сородича, - барсук тоже знал. И, он не на словах, знал, что, даже простая нежить способна превзойти живого в силе и выносливости, пока тело не развалится от перегрузки и износа, а это существо было чем-то похуже и покрепче обычной нежити.
Странные (по мнению барсука) двуногие создания, считающие себя цивилизованными, развитыми, духовными и культурными, очень часто испытывали странную сентиментальность к умершим сородичам, часто не испытывая её, однако, к представителям других видов. Понять это для Расса было трудно. Мёртвое тело - мясо, кости, шкура да потенциальный источник заразы, ни души - ни разума там больше нет. От такого убеждения этим животным, собственно, и было особенно жутко от факта демонстрирующей признаки разума и прежней жизни падали, не пригодной ни в пищу - ни для чего ещё в силу агрессивности и заразности при отсутствии должных средств воздействия и методов защиты. Местные барсуки старались закопать или унести своих мертвецов подальше от своих жилищ в основном именно из-за риска заразы и лишних запахов, хоть это и не значило, что без ушедших, особенно если погибла твоя пара, не было грустно. Вот только проку от ращения в себе этой грусти тоже не было, и они забывали, жили, радуясь тому, что выжили.
Избалованные умением защищаться и сотрудничать, двуногие, подчас, с трудом принимали превращение близкого существа или сородича во врага или кусок мяса, особенно когда судьба охраняла их от возможностей такого, лишь усиливая итоговые боль, страх и злость. Барсукам, сколь нерадостной не была причина этого, мягко говоря, не ограниченная тем, что люди обозвали бы бескультурьем, в этом плане было проще. В то же время, у них, по тем же нерадостнымпричинам и в силу недостатка времени существования и правда, не было каких-то явных религии, политики или идеологи, способных оправдать чем-то что-то и облегчить принятие труднопринимаемого, зачастую делающих принятие этого всего только тяжелее. А выявление того, было ли у них некое подобие всего вышеописанного, потребовало бы достаточно большое время и достаточно широкий взгляд на тему.
Но они давно научились приспосабливаться к изменениям, пусть и небыли столь гибки, как некоторые другие виды. И принять факт того, что мёртвое и заражённое стало врагом, было не очень сложно. В конце концов, в тех случаях, когда кто-то не излечивался от того, что люди звали бешенством и подобных болезней, и начинал кидаться на других - от него избавлялись, стараясь не получить ран.
