Соркофский усмехнулся.

— Вы очень проницательны, — сказал он.

Бехенбауэр улыбнулся в ответ.

— Но это не беда, — продолжал он — Если американские спецслужбы работают теми же методами, что и их внешнеполитические ведомства, то нам останется всего лишь найти спортсменов, носящих френчи и кинжалы. Найти их будет нетрудно. Главная наша трудность, я думаю, будет состоять в том, чтобы не давать им путаться у нас под ногами.

— Я точно такого же мнения, — сказал русский. — Вы были в Мюнхене?

Едва заметная улыбка, все время таившаяся в уголках рта Бехенбауэра, исчезла с его лица.

— Да, полковник. Боюсь, что даже не смогу передать вам, какой это был кошмар.

— Я был на войне, капитан. Я знаю, как выглядят трупы.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил немец. — Но здесь речь идет не о солдатах, убитых в бою. Здесь речь идет о молодых людях, которые приехали в Мюнхен на спортивные состязания, а нашли смерть. Для таких, как вы и я, насилие — часть жизни. Но это были дети. Вот почему я здесь. И я вызвался поехать, потому что чувствовал, что не могу позволить этому повториться.

— Но почему? Ведь вы не участвовали в обеспечении мер безопасности в Мюнхене, — сказал русский.

— Это зверство было совершено в моей стране, — ответил Бехенбауэр.

Соркофский смутился, но усомниться в искренности слов собеседника не мог. Как странно, что этот человек может быть столь чувствительным в одном отношении и абсолютно бесчувственным в другом. Если только не считать чувствительными бродячих мартовских котов.

— Понимаю, — сказал Соркофский — Вам, наверное, следует отдохнуть, а утром мы обсудим наши планы.

— Очень любезно с вашей стороны, полковник, — сказал Бехенбауэр и с улыбкой добавил: — Может быть, мне даже удастся найти какую-нибудь молодую даму, которая покажет мне московскую ночную жизнь.

«Нет, он неисправим», — решил Соркофский, но не успел сказать и слова, как коротышка немец выпорхнул из кабинета.

Бехенбауэра полковник Соркофский тоже заинтересовал, и, во второй раз за ночь позанимавшись любовью с гражданкой Камировой, он решил поговорить с ней на эту тему.

— Ваш полковник меня заинтриговал, Иля.

— Да? — произнесла она, хлопая своими большими карими глазами.

Они лежали в постели в его гостиничном номере, завершив таким образом скучную экскурсию по московским ресторанам. Бехенбауэр был ниже ее ростом и на двадцать с лишним лет старше, тем не менее она откровенно дала понять, что он ее очаровал, — он многих очаровывал. Ее поразило неистовство, с каким он занимался любовью. Он знал свое дело, и с ним ей было лучше, чем с кем-либо из тех молодых людей, с которыми ей приходилось сталкиваться. А ей приходилось сталкиваться со многими, ибо она обожала секс.

— И чем же он тебя заинтриговал? — спросила она.

— Он мне показался совершенно непреклонным моралистом. Он всегда такой?

— Насколько мне известно. Мне говорили, что он был очень предан своей покойной жене. Теперь он всего себя посвятил дочерям.

— А за тобой он приударить не пытался? — спросил Бехенбауэр.

— Никогда. Я пробовала обратить на себя его внимание, но он как будто ничего не замечал. В конце концов я плюнула на это дело.

Бехенбауэр кивнул. Значит, Соркофский не лицемерил. Неизвестно почему, но Бехенбауэра это порадовало. Этот русский мог ему не нравиться, но его можно было уважать как честного человека.

Он снова перекатился на Илю и подумал, что его миссия в России в конце концов может оказаться не столь уж беспросветной.

Рассказав своим девочкам на ночь сказку, Соркофский заботливо подоткнул им одеяла и направился в свою комнату, где ему предстояло выкурить единственную за день трубку и выпить единственную за день рюмку водки.

Водку он держал в морозильнике, отчего она становилась гуще, мягче и больше расслабляла.

Потягивая водку, он думал о Бехенбауэре. Поначалу он отнесся к немцу настороженно, подозревая, что тот является законспирированным американским агентом и послан в Россию с целью координировать действия американской агентуры. Но потом он эту версию отверг. Жизнь по законам коммунистической конспирации научила его тому, что самое простое объяснение, как правило, является самым точным. Бехенбауэр был агентом немецкой спецслужбы — не больше и не меньше. И, судя по его досье, очень хорошим агентом.

Звонок в дверь прервал его размышления. На пороге стоял посыльный. Казалось, его удивил вид Носорога, одетого в пижаму и халат.

— Извините за беспокойство, товарищ полковник, но лейтенант Прочик решил, что вам следует ознакомиться с этим сегодня.

Прочик, один из помощников Соркофского, честолюбивый молодой офицер, лез из кожи вон, чтобы быть у Соркофского на хорошем счету. Соркофский терпеть его не мог.

Поблагодарив ефрейтора, он взял пакет, и только вернувшись в кабинет, вскрыл его и прочел содержание.

Это было очередное послание Ю.А.Р.С., которое только что получил президент Соединенных Штатов, о чем Прочик сообщал в сопроводительной записке.

В послании президенту говорилось:

«У нас все готово. Это будет назиданием трусливым американским империалистам, которые бросают друзей при первых признаках опасности. Ни один американский спортсмен не вернется из Москвы живым. Все будут уничтожены».

На письме стоял штемпель: «Солсбери, Родезия». Соркофскому было известно, что первое такое послание было отправлено из Претории, ЮАР.

Прочитав письмо несколько раз, Соркофский позвонил в гостиницу Бехенбауэру.

На нетерпеливые звонки в номере немецкого офицера ответила женщина.

— Передайте трубку капитану Бехенбауэру, — холодно проговорил Соркофский.

Женщина, растерявшись, секунду помедлила, что-то пробормотала, после чего в трубке раздался голос Бехенбауэра:

— Слушаю, полковник.

— Есть новости. Сможете прибыть в управление к шести утра?

— Конечно, полковник.

Соркофский помедлил. Он чувствовал, что обязан как-то выразить свое осуждение безнравственного поведения немца.

— Это все, полковник? — спросил Бехенбауэр.

Соркофский сердито выпалил:

— Да. До завтра. И, ради Бога, постарайтесь выспаться!

Бросив трубку, он направился в спальню. Его охватило смутное беспокойство. Не следовало так грубо говорить с Бехенбауэром. Что это с ним такое? Ну да, женщина. Ее голос показался Соркофскому знакомым, и она как будто заволновалась, отвечая ему. Неужели она его знает? Должно быть, так. Иначе, как Бехенбауэр мог догадаться, кто ему звонит, если Соркофский не назвал себя?

Неужели это?.. Нет, только не его секретарша.

И Соркофский тут же приказал себе не выдумывать лишних проблем. У него и без того было достаточно вполне реальных забот.

Подобное Римо видел в карибских странах, не удивился бы, столкнувшись с этим в Южной Америке или в Африке, но увидеть такое, выйдя из самолета российского Аэрофлота в московском аэропорту, он не ожидал.

Попрошайки.

— Жвачка, мистер? — обратился к нему молодой белобрысый парень с совершенно квадратным черепом, будто выращенный в коробке из-под гигиенических салфеток.

Когда Римо отрицательно покачал головой, парень, не удостоив его ответом, тотчас же двинулся дальше вдоль шеренги вышедших из самолета спортсменов, обращаясь на своем ломаном английском: «Жвачка? Конфета?»

Римо с Чиуном проследовали за спортсменами в главное здание вокзала. Еще один парень, с песочного цвета волосами, приблизительно такой же, как Римо, комплекции и с физиономией статиста из вестерна, бочком приблизился к Римо.

— Джинсы есть? — спросил он. — Сто долларов даю за джинсы.

— Я джинсы не ношу, — ответил Римо.

— Ну, а эти штаны, что на тебе? Армейские? Пятьдесят долларов даю, — предложил русский.

— Нет, — ответил Римо. — Я сам в них хожу.

— А кимоно не нужно? — обратился к парню Чиун. — Такое, как у меня. — При этом он почти благоговейно прикоснулся к своему синему парчовому одеянию. — Может, слишком легкое, но на лето как раз подойдет. Пятьдесят долларов. У меня такие еще есть.