Кто… черт побери… этот господин А. Паландт?

Раньше она бы даже не задумалась. Сейчас же незнание подстрекало ее самые темные фантазии, и это, в свою очередь, так пугало Эмму, что она была готова расплакаться.

Тойфельзе-аллее, 16а?

Разве это не левая сторона дороги, третий или четвертый дом, сразу за поворотом? И разве там живет не старуха Торнов, уже много лет совсем одна? А не какой-то… А. Паландт?..

Эмма знала всех в окрестностях, но такого имени никогда не слышала, и это вызвало в ней неясное ощущение приближающегося обморока.

Уж четыре года, как она живет в этом маленьком переулке-тупике. Четыре года, как они купили вообще-то слишком дорогую для них недвижимость, которую смогли позволить себе лишь потому, что Филипп получил наследство.

– Я должна принять это? – спросила Эмма, не прикасаясь к свертку.

Запакованный в обычную коричневую бумагу, края для прочности заклеены скотчем, перевязанный крест-накрест бечевкой. Ничего необычного.

За исключением имени…

Господин А. Паландт.

– Пожалуйста, – попросил Салим и протянул ей посылку. – Я просто брошу получателю извещение, чтобы он забрал коробку у вас.

«Нет, только не это!»

– Почему? – удивился Салим. Вероятно, она произнесла свои мысли вслух. – Так положено, вы сами знаете. Я должен это сделать. Иначе посылка не застрахована.

– Понятно, но сегодня я, к сожалению…

– Пожалуйста, фрау Штайн. Вы сделаете мне большое одолжение. Моя смена скоро закончится. И боюсь, надолго.

Надолго?

– Что вы имеете в виду?

Сама того не осознавая, Эмма сделала шаг назад. Самсон, который почувствовал ее напряжение, поднялся рядом с ней и навострил уши.

– Не волнуйтесь, меня не уволили, ничего такого. Это хорошие новости для меня, Найи и Энгина.

– Найя – это ваша жена? – спросила Эмма.

– Правильно, я как-то показывал вам ее фотографию. А что до Энгина – пока есть только снимок УЗИ.

Холодный ветер, ворвавшийся через дверь, начал трепать полы Эмминого халата. Ее била дрожь.

– Ваша жена… беременна?

Слово казалось таким тяжелым, что она с трудом произнесла его.

Беременна.

Комбинация из девяти букв, которые приобретали сегодня совсем другое значение, чем полгода назад.

Тогда, до той ночи, это слово означало мечту, будущее, было символом радости и просто смысла жизни. Сегодня оно описывало открытую рану, потерянное счастье и, произнесенное шепотом, звучало как «никогда» или «умер».

Салим, который ошибочно интерпретировал откровенную растерянность Эммы как молчаливую радость, улыбался во весь рот.

– Да. На шестом месяце, – засмеялся Салим. – У нее уже вот такой живот. – Последовало соответствующее движение рукой. – Административная должность тут как нельзя кстати. Зарплата выше, единственное, что огорчает, – мы с вами больше не будем видеться. Вы были всегда очень добры ко мне.

– Какая радость, – все, что сумела почти беззвучно выдавить из себя Эмма, и теперь ей было стыдно. Раньше она с воодушевлением воспринимала любое сообщение о прибавлении в кругу знакомых. Даже когда друзья начали спрашивать, почему она так затянула с этим и все ли в порядке. Ни разу она не позавидовала и не озлобилась из-за того, что у них с Филиппом никак не получалось.

В отличие от матери, которая постоянно приходила в ярость, когда другие восхищенно рассказывали о своем материнском счастье. Неожиданный выкидыш, когда Эмме было шесть лет, изменил ее. После этого ее мать уже не смогла забеременеть.

А сейчас?

Сейчас настало время, когда Эмма неожиданно поняла озлобленность своей матери.

Плодиться? Отвратительно!

Эмма стала другой. Женщиной с натертой почти до ран вагиной, женщиной, которой знакомы вкус латекса и ощущение вибрирующего лезвия на бритой голове. Женщиной, которая знает, что одно-единственное судьбоносное событие может изменить все чувства или вообще убить их.

«Были добры ко мне».

Она вспомнила последние слова Салима, и тут ей кое-что пришло в голову.

– Подождите, пожалуйста, минутку.

– Нет, пожалуйста, не надо. Это не обязательно, правда! – крикнул ей вслед Салим, который понял, что она задумала, когда велела Самсону ждать ее у порога.

И сторожить почтальона.

В гостиной Эмма заметила, что держит маленький сверток у груди, видимо, она все же взяла его у Салима из рук.

«Проклятье. Теперь это в доме».

Эмма положила сверток рядом с ноутбуком на стол, который стоял у окна лицом к внутреннему садику, и открыла верхний ящик. Поискала портмоне, в котором надеялась обнаружить немного мелочи на чаевые, чтобы дать на прощание верному Салиму.

Кошелек отыскался в дальнем углу ящика, так что Эмме пришлось сначала вытащить кое-какие бумаги, которые мешались.

Письмо от страховой, счета, непрочитанные открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления, рекламные брошюры со стиральными машинами и…

Эмма застыла с рекламным флаером в руке.

Хотела отвести взгляд от глянцевой фотографии.

Зрррррррр.

В голове у нее зажужжало. Все громче. Она почувствовала вибрацию на коже головы и зуд. Она хотела почесаться, но не могла, как не могла разжать тиски и преодолеть силу, которая удерживала ее голову в этом положении и заставляла пялиться на листок.

Филипп снял все зеркала в доме, чтобы вид ее «прически» постоянно на напоминал Эмме о той ночи. Все ножницы и электробритвы были вынесены из ванной комнаты.

Но о рекламном газетном вкладыше он не подумал.

Ручной аппарат с лезвиями из нержавеющей стали. Всего 49,90 €. С функцией для стрижки волос. Сэкономьте на парикмахере!

Эмма услышала легкий щелчок, который всегда предвещал начало кошмарных видений, непосредственно перед падением в душевную пропасть.

Она закрыла глаза и упала на пол, провалившись в крысиное гнездо своих воспоминаний.

Большинство людей считают, что сон – младший брат смерти, а ведь это самый большой ее соперник. Не сон, а усталость стоит во главе вечной тьмы. Это стрела, которую выпускает в нас чернокожий мужчина в капюшоне, целенаправленно, вечер за вечером, и которую сон, ночь за ночью, изо всех сил пытается вытащить из нас. Но к сожалению, стрела отравлена, и, как бы потоки сна ни старались вымыть этот яд, остатки все равно остаются в нас. С возрастом мы все реже поднимаемся утром с кровати отдохнувшими и выспавшимися. Капилляры нашего бытия, как когда-то белая губка, пропитаны темными чернилами, и губка продолжает набухать. В прошлом цветные счастливые сновидения превращаются в уродливое кривое зеркало, пока в конце концов сон не проиграет битву с усталостью, и, обессиленные, мы однажды не соскользнем в пустоту.

Эмма обожала спать.

Не только из-за грез, которые превращали яд усталости в ужасающие видения. Ужасающие потому, что они были такими реальными и передавали то, что с ней случилось на самом деле.

В бессознательном состоянии это каждый раз начиналось со звука.

Зррррррр.

Не с насильственной пенетрации, тяжелого дыхания возле уха или покашливания, посылавшего ей в лицо волны мятного дыхания, когда Парикмахер сжимал ее сосок и кончал в презерватив. Видения, о которых она не знала, были ли это реальные воспоминания или мучительная попытка мозга заполнить потерянные часы между нападением в отеле и тем моментом, когда она пришла в себя на автобусной остановке.

Это всегда начиналось с жужжания бритвы, становившегося громче и резче, когда вибрирующие ножи касались волос.

Волосы.

Символ сексуальности и плодородия испокон веков. По этой причине во многих мировых культурах женщины покрывают голову, чтобы не пробуждать дьявола внутри мужчины. Дьявола, который иначе «…набросится на меня, изнасилует, а потом снимет скальп…».

Скальпер – неуклюжее, но гораздо более подходящее слово для преступника, чем Парикмахер, потому что он не стриг своих жертв, а буквально срезал жизнь с головы.

Как всегда, Эмма не могла отличить сон от реальности, когда почувствовала прохладный нож у себя на лбу, – либо из-за усталости, либо из-за наркоза, пульсирующего в ее крови. Она ощущала жужжащий электрический аппарат, касающийся ее лба, и было не больно, когда лезвие ножа двинулось от лба к затылку. Было не больно, но все равно казалось, что она умирает.