В первую брачную ночь папа показал маме немаленький крепкий кулак, мол, вот за кого замуж вышла. На что мама сразу ответила: "Если хоть раз в жизни ударишь, я уйду от тебя". Так они заключили свой "договор".

Не смотря на женитьбу и наличие молодой хозяйки в доме, папа вначале продолжал вести прежний холостяцкий образ жизни: приходили друзья, гуляли, пили самогонку (специально сажали сахарный буряк, чтобы гнать самогон), дым "коромыслом". Мама готовила еду, накрывала на стол и уходила, что весёлой компании не нравилось, её всячески пытались усадить за стол. В отличие от прежних времён женщины к ним уже не захаживали, и папа с компанией никуда не ходил. Не знаю, как в молодости, но в зрелом возрасте папе хватало двух стопок, 200г, после чего он отключался, ложился спать, где придётся, или просто засыпал сидя. Может, норма в молодости была и выше, но, скорее всего, он также отключался. А мужики тогда ещё больше приставали к молодой жене. Больше всех приставал папин брат Август, старше папы, холостой, то ли просто был без тормозов, то ли такой скверный характер у него был. Хуже всего, что он не только приставал - у мамы сил хватало отбиться, - но после в компании говорил о том, чего не было. Маме эти гульки, эти пьяные разборки не нравились, но она ничего не могла поделать: папа не считал нужным отказывать друзьям, а сам предъявлял маме претензии. Молодые постоянно ссорились. Мама терпела (наверное, такой был удел женщин в то время).

Обзаводились хозяйством. По соседству жила семья папиной сестры Ольги Анкерштейн. Помогали друг другу, вместе работали, вместе убирали хлеб. У семьи сестры Оли было две коровы. А тут вышло постановление, можно держать только одну корову. Мама с папой обменяли свою тёлочку на корову - молоко у неё хорошее было, жирное. Ещё в придачу дали 10р, потом ещё 10р.

В приданное дед дал молодого жеребца. Этого жеребёнка мама спасла: она зашла в сарай как раз, когда кобыла его родила. Жеребёнок был в мешке (оболочке), бежать спрашивать было некогда, мама догадалась разрезать ножом мешок, тем самым спасла новорождённого от удушения. Никто её этому не учил, или сама жизнь учила. Отец похвалил "молодец дочь", а к свадьбе сказал: "ты его спасла, он твой". Жили мама с папой в небольшом доме. К дому примыкал участок. Заборов тогда не было, межой был ров. Как-то раз конь выскочил из сарая на волю, поскакал по участку. Мама бросилась ловить (папы не было), конь мог наделать вреда соседям. Конь перепрыгнул через ров-межу, мама, молодая, здоровая, глупая, не задумываясь, перепрыгнула за ним, поймала. Но мама была в положении, начались преждевременные роды. Пришли соседки, родился мальчик. Повитуха только покачала головой: не выживет, уж очень рано родился.

Папа открыл немецкую библию и стал искать мужское имя: Рубен, Рубин, Рудольф. (Я не ручаюсь за точность имён, тем более, из библии на немецком языке.) Мальчик прожил 36 часов и умер.

Следующего мама родила в апреле 1932 года. Папа опять открыл библию, наверное, библия открывалась примерно на одном и том же месте: имена сплошь были на "Р": Рубин, Рувим, Роберт. На этот раз выбрал имя Роберт.

Коллективизация.

Во всех своих анкетах советского времени в конце (даже с некоторой гордостью) я писал: "ни я, ни мои родственники под судом и следствием не находились. Родственников за границей ... " и так далее. Мои родители меня берегли, лишнего не рассказывали. Я думаю, что те, кто эти анкеты читал, знали больше меня. Прокол получился, когда в 70-ые года к нам приехал папин родственник (двоюродный брат?) Эдвард: алкаш вида бомжа. Он уехал и канул в небытие. Но перед отъездом успел наделать "шороху". Обидевшись на не очень тёплый приём, или, точнее, на то, что недостаточно наливают, он, шатаясь от принятого, невнятно кричал на всю улицу: "ты ж тоже сидел!" И что-то в этом духе. Только в 80-ые года при Горбачеве мама осмелилась рассказать больше.

В 1932 году в Курмани собрали народ, рассказали о колхозе, предложили вступать в колхоз. Мужики собрались на отдельный сход. Что ждать от власти? Трудно в детстве было понять, что в 30-ые годы Житомирщина была пограничной областью. Граница с Польшей была рядом. Горячие головы решили податься на конях через границу в Польшу, брат Август с ними. Папа не был богатым крестьянином, маленький ребёнок на руках - куда ехать? Решили (или решил) оставаться. Папа отговаривал брата: вас поймают. Мужики поехали, но их встретили, арестовали.

Папу арестовали осенью. Мама сказала ему: "С Рубином простись". Сын учился ходить. Отец психанул и резко вышел. (Вообще-то мой старший брат зарегистрирован как "Роберт", то ли у него в детстве два имени было, то ли его просто не записали в сельсовете "Рубином".)

За что его арестовали - папа никак не мог понять. В камеру набили полно народа. Отец думал, что хотят золото вытянуть: тогда много арестовывали, подержат подольше, кто сдавал золото - выпускали. На первый допрос вызвали только через месяц или больше. Оказалось за то, что не донёс. Знал, что собираются бежать в Польшу, и не сообщил, не донёс на родного брата. Был суд. И хоть папа не был в компании, кто пытался сбежать, его тоже осудили как соучастника.

У мамы осталась обида на Катерину, жену папиного старшего брата Вилли. Скорее всего, она была соперницей. Мама была младшей невесткой, папина сестра Ольга была замужем, была скорее подругой. А Катя была соперницей, их сравнивали, маме хотелось быть не хуже, хотелось быть лучшей. И Вилли и папа были на сходе. Вилли не судили. Мама считала, что это Катя донесла. Мог и сам Вилли.

Папу осудили на лесозаготовки в Вологодскую область. Так папа впервые стал лесорубом. Жил он там свободно, жёсткого контроля в поселении не было. Папа даже сумел дважды нелегально приехать проведать семью. Во второй раз жил нелегально, днём прятался. У мамы хватило ума уговорить, чтобы вернулся, а не оставался на нелегальном положении. В конце-концов папа не выдержал, сдался милиции. Его осудили, добавили срок, отправили в Архангельскую область, работал он у реки Северная Двина.

Раскулачивание.

Пришли милиция с активистами с обыском. Ищут-рыщут, ничего найти не могут. А тут под ногами хозяйский сынок голопузый путается, малыш совсем. Улыбнулся милиционер, добрый дядька, наверное, был, щёлкнул его легонько по пузу:

- Ну, що, пуп на╖вся круп?

- Брешиш, бичини.

- А де ж бичина?

- У собаки п╕д хвостом.

Рассмеялся милиционер. А напрасно: ребёнок говорил чистую правду - зарезали быка, а мясо закопали во дворе под собачей конурой.

Папа мало рассказывал о своей жизни. Но этот анекдот (практически байка, быль), он рассказывал частенько.

Мало кто из крестьян хотел отдавать свою скотину, свою кровинушку в общий котёл, массово резали домашний скот, птицу. Где-то странна была обречена на голод.

В детстве я часто задумывался, был ли дед Никита Самчук кулаком. Да, до революции он не был бедным. Да, как истинный мужик он хотел добиться "добробуту" (украинское слово больше подходит, больше нравится вместо "благосостояние"), хотел больше земли - кто ж из мужиков её больше не жаждет? Частые споры с братом Василием, который убеждал, зачем тебе так много, "схаменися". У деда не было наёмных рабочих, вместо них "батрачили" (выполняли всю тяжёлую работу) собственные дети. Он хорошо делал свою крестьянскую работу - растил хлеб. Отстроил большой дом, который, наверное, и стал предметом зависти. О том, что у мамы, у детей в детстве не было зимней обуви, я уже писал. Но вот ещё один факт: среднюю дочь красавицу Лену дед с бабушкой отдали в бездетную семью (наверное, немецкую). В те времена подросших детей частенько отдавали на время родственникам, дальним родичам, чтобы они помогали по дому, приглядывали за маленькими детьми. (Это из рассказа тёти Оли, папиной сестры, её саму отдавали родственникам.) Но Лену отдали насовсем ещё до коллективизации, до голода. Дикий с точки зрения современности поступок. Но так было легче прокормить остальных, да и дочке лучше было. У моей тёти Лены на всю жизнь осталась обида, которую она взрослой предъявила нашей маме: "Тебя родители выкормили, вырастили, замуж выдали, приданное дали. Не то, что меня". Похоже, тётю Лену в новой семье избаловали любовью.