Большим преимуществом в покупке дома был большой огород на тридцать соток, точнее, вначале было больше. Вся наша земля состояла из участка при доме, с деревьями, где садили овощи, и вторая большая часть за небольшой межой, которая защищала дом от воды талого снега с огорода. На этой части садили картошку (садили много на нашу большую семью), кукурузу, другие овощи. Вручную вскапывали огород возле дома, причём с малых лет: к первому классу школы все дети в селе умели хорошо копать. Вторую часть огорода пахали. Вначале папа в колхозе брал коней, плуг, бороны - всё это привозил на телеге. Вначале сам пахал, потом бороновал. А ещё перед пахотой, за несколько дней до этого, разбрасывал навоз по участку: весной, по мокрой земле это было тяжёлой работой. Наверное, со временем, в колхозе-совхозе не осталось коней, а с ними и плуги и бороны пошли под трактора, а не для коней. Один год или пару пахали цыгане, за деньги. Но цыгане - кочующий народ. Последнюю их стоянку табором возле села (жили они в шатрах) я помню, когда уже учился в школе. Запомнилось, что у барона был телевизор. (Вообще-то, правильно по-цыгански говорить "баро", а слово "барон" используется, как более понятное, известная оперетта "Цыганский барон".) На замену конной вспашке пришли трактора, а точнее, трактористы. Причём, работавшие в основном не в совхозе, как можно было бы ожидать, а в "Зеленстрое" из города. Наступала горячая пора: надо было пригласить тракториста к себе, все стремились вспахать пораньше. Неплохой "бизнес" для тракториста, при этом он должен был поделиться со своим начальством за использование трактора. Такая деятельность была вне закона. Если бы у наших идеологов хватило ума легализовать всё это, то общество только выиграло бы. Официально провозглашались одни идеи, принципы, законы, а жили люди по другим, своим.
В начале 60-ых годов (может раньше) нам "отрезали" огород: было принято постановление, по которому ограничили размер приусадебного участка, не больше тридцати соток. Полоса вдоль огорода до кручи пустовала (запретили использовать). Даже сад посадить там было нельзя. Сельских жителей вовсю пытались отлучить от земли, эдакий источник частной собственности. Компартия во времена генсека Хрущёва надеялась, что колхозы, совхозы полностью обеспечат продуктами весь советский народ, и людям не надо будет вести своё приусадебное хозяйство. Пройдёт совсем немного лет, и мы все будем спасаться от голода кукурузным хлебом. Нет, голода не было, но в очередях за хлебом мне пришлось постоять немало. Да и кукурузный хлеб не пришелся по вкусу.
Папа пошёл работать в колхоз, при этом пообещал в правлении, что все взрослые члены семьи тоже будут работать в колхозе. Но девчата поработали только лето, на уборке пшеницы. В памяти отложилась картина (вряд ли я запомнил её по 56-му году, может, сёстры, или сестра работала на току во время каникул): кучи зерна на току, работает конвейер, небольшими ковшиками зачерпывает зерно, подымает его на высоту и высыпает на соседнюю кучу. Зерно подсушивали, потом складировали под навесом в сараях, и позже сдавали на элеватор. А также, часть шла на оплату трудодней за работу колхозникам. Очень много ручного труда, и очень много пыли. Работали одни женщины, головы у всех плотно завязаны платками. Когда колхоз преобразовали в совхоз, то убранного зерна на току уже не было: в совхоз объединили несколько сёл и, то ли зерно свозили на центральную усадьбу, то ли направление работы совхоза поменялось на молочно-овощное в связи с близостью большого города.
К зиме людей в доме стало поменьше: Женя пошла работать (в четырёх километрах от села строился и уже работал аэропорт Днепропетровска), у неё даже вышел конфликт с папой - он хотел, чтобы Женя продолжала работать в колхозе, "я же слово дал правлению колхоза". Но зарплата в аэропорту была намного больше, чем в колхозе трудодни. Лена поступила в техникум. Эмму, уже по проторенной дорожке, отправили учиться в десятилетку в Днепропетровск. Для Эммы с Леной сняли угол в еврейской семье, где Эмма и прожила три года, приезжая на каникулах домой. А Лена позже перебралась в общежитие техникума. Со временем Муза заскучала за Уралом, и они своей семьёй уехали на Урал на несколько лет, но потом всё-таки вернулись на Украину.
Дом постоянно перестраивали. Первым делом папа разобрал и сложил по-новому, по-своему печку-грубу на пол стены, чтобы проблем зимой не было. Папа был хорошим печником, его нередко приглашали односельчане сложить или исправить дымящуюся печку, разобраться, почему нет тяги (вообще, на селе это одна из очень почитаемых профессий). Вот только работал он достаточно медленно, продумывая сложные системы дымоходов. Дома мама была недовольна его медлительностью и частенько давала дельные советы. (Позже, когда у меня уже была своя семья, под руководством мамы я сам сложил печку в своей "нижней" комнате). В доме выкинули перегородки в средней части дома, и получилась одна большая комната - как раз для нашей немаленькой семьи. Пристроили маленькие сени. Пожалуй, самое влиятельное из изменений - это замена крыши. Дорогое удовольствие для семьи с кучей детей, надо было насобирать денег на покупку черепицы, на новые стропила, а лес в степной части Украины был очень не дёшев. Крыша из черепицы была, конечно, лучше, не текла, но за ней постоянно приходилось следить, сильные ветра срывали иногда по несколько черепиц, и папе приходилось чинить крышу. Во время сильных дождей папа тоже часто бегал под дождём, выливал собиравшуюся воду с крыш из бочек в огород. Ещё запомнилась работа по замене деревянного столба-опоры под балки в центре средней комнаты на железную трубу квадратного сечения: работа ответственная и опасная. Этот столб по праву стал центром комнаты, привлекая маленьких детей, вначале нас, потом внуков. Каждый год дом снаружи и комнаты внутри белили известью. Когда маме уже тяжело было белить стены, помогали дочери. В конце 60-ых годов папа обложил стены белым кирпичом, в четверть кирпича. Окна тоже заменили, папа делал окна сам, но столяр из него был не ахти какой, а денег заказать у кого-то не было. Ещё папа построил сам, точнее, с мамой и со мной (как раз все разъехались), летнюю кухоньку на две небольшие комнаты. Эта кухонька очень нам позже пригодилась: в ней жил я со своей семьёй, а потом Ирина тоже с семьёй.
В колхозе папа со временем перешёл в кузницу: мастером-кузнецом был Иван Иванович, а папа был у него молотобойцем, мастер большими щипцами держит заготовку на наковальне, поворачивает её и небольшим молотком стучит по заготовке, а папа со всей силы бьёт большим молотом в указанное мастером место. "Дзинь-дзинь, бей сюда!" - призывает небольшой молоток, - "Бух, бух" - отвечает большой молот. Маленьким я нередко ходил с папой в кузню и слушал этот перезвон. Заготовка остывала. Её щипцами засовывали в горячие угли горна печи, мехами раздували жар, металл накалялся докрасна и опять в работу вступали молоток с молотом. От мощных ударов молота от метала заготовок отлетали красные искры и распылись по земляному полу. Какая продуманная форма была у наковальни: с её помощью кузнецы могли сделать кольцо у прутка, могли согнуть детали под нужным углом, и много чего ещё можно выковать на наковальне. Когда деталь была готова, её опускали в ведро с водой, и она шипела, остывая. От угля, огня и металла пол и стены кузницы были чёрными, да и во всей кузнице преобладал чёрный цвет. В кузнице всегда было много народу, особенно напряжённые дни были весной и осенью: чинили плуги, бороны, ремонтировали телеги, прочую утварь, со временем ремонтировали и появившуюся технику. Распределение ролей у кузнецов было довольно условным, Иван Иванович был просто опытнее. Папа тоже многое мог выковать: подковать коня (животное надо было чувствовать), для дома выковывал сапки (когда уже взрослым я купил себе сапку, то с удивлением обнаружил, какая она лёгкая - папины были тяжёлыми, почти как трость Ивана Поддубного, трость была весом ровно пуд), кочерги для печи, другой инструмент. Даже зимние санки у нас были выкованные папой.
