А несколько позднее на смену этим мыслям пришли другие... Вспомнились вдруг годы учебы, далекие и близкие переходы. У него никогда не было семьи. Почему? Трудно даже ответить, почему именно так случилось. Вспомнилась почему-то старая история пятнадцатилетней давности. Тогда они, трое молодых и симпатичных капитанских помощников, сошли на берег во Владивостоке.
- Господа! - восторженно сказал один из них. - Пойдемте, господа, вместе со мной в гости. Прекрасную женщину здесь знать имею счастье! Не женщина даже, а просто Королева Марго, императрица и владычица вселенной.
Уговаривать долго не пришлось, и вскорости вся компания, набрав вдоволь шампанского, ввалилась в небольшой домик на тихой и зеленой Корабельной улице. Хозяйка и впрямь была очаровательна. Появившись было на пороге в легком халатике, почти не прикрывавшем ее удивительно стройные загорелые ноги, она несколько смутилась:
- Входите же, входите, пожалуйста, в комнаты, господа! Я сейчас, через минутку.
И вернулась через короткое время совершенно преображенная и прекрасная - в строгом, но так идущем ей беленьком платьице, оставлявшем открытыми руки. Грюнфильд увидел ее кожу: гладкую и бархатистую, ослепительно светлую, без всяких родинок.
- Ну, господа! - улыбнулась она, обнаружив при этом удивительно белые ровные зубы. - Ну, уважаемые господа, садитесь же к столу, бога ради! Позвольте мне в нарушение общепринятого этикета представиться для начала самой: меня зовут Мария Сергеевна.
В тот незабываемый вечер они-таки славно, весьма славно посидели! Крепко выпили, даже хором исполнили песни. Особенно часто пели "Среди долины ровныя", а самый пьяный из троих - Степан Мигашкин - не пел, ибо при первых же словах песни начинал навзрыд плакать и причитать:
- Ах, господа, как все это верно в песне сказано! И моя жизнь тоже напоминает мне одинокий дуб, стоящий во чистом и пустом поле государства Российского! Ах, господа, господа!
Мария Сергеевна тоже подпевала им звонким и чистым, как горный хрусталь, голосом. А он, Грюнфильд, не отрываясь, смотрел на нее, на мерно вздымающуюся под тонкой тканью высокую грудь. И ему почему-то страшно не хотелось уходить.
Наконец около полуночи все-таки затеялись расходиться. Хозяйка позволила каждому поцеловать ей руку с перламутровыми зеркалами ногтей. А потом, улучив удобный момент, отвела на секунду Грюнфильда в сторону.
- Генрих, - тихо и как-то даже печально сказала она. - Не сердитесь на старую женщину, мой мальчик... Но, понимаете ли, вы очень понравились мне. Приходите.
- Ах, - вспыхнул от счастья Грюнфильд, - сочту за честь... за великую честь... я..
- Вы не поняли меня, - она нетерпеливо сдвинула к переносице брови. - Приходите не при случае, а.. сейчас приходите. Проводите ваших глупых пьяных друзей и немедленно возвращайтесь. Я буду ждать вас.
Вся кровь, которая была в тот момент в его теле, вдруг ударила в голову. От неслыханного и неожиданного счастья он даже не помнил, где, как, при каких обстоятельствах он рассталсяс двумя товарищами.
Вернувшись к домику, тихонько постучал. Дверь мгновенно отворилась, и она... Она бросилась ему на шею и осыпала лицо поцелуями:
- Генрих, вы пришли! Боже мой, как я вам рада!
А потом вдруг тело ее сразу обмякло и потяжелело. Он едва успел подхватить ее, чуть не упавшую прямо на пороге. Подняв на руки и дрожа всем телом, он внес ее в темную переднюю комнату.
- Простите меня, - бормотала она, блуждая трепетными руками по его лицу. - Пойдем, пойдем же скорее! Как хорошо, что сегодня я отпустила слуг... Я хочу, чтобы вы были со мною...
С тех пор он бывал у нее не однажды. Бывал и каждый раз поражался: какой все-таки удивительной, какой неизбывной силой может наполнить сердце мужчины любовь женщины! Она говорила ему:"Ты - самый сильный, самый красивый!" И он, внимая ее словам, чувствовал себя Геркулесом и Аполлоном одновременно. Ему хотелось открыть новую землю и назвать ее именем, убить невиданное чудище и принести его к ногам Марии Сергеевны: "Это вам, моя любовь!"
И еще он не преставал удивляться: как это она, такая великолепная и красивая, любит его, за что она его любит? Боже, а как он сам любил Марию Сергеевну!
Иногда ночами, когда она доверчиво засыпала рядом, он потихоньку открывал глаза и подолгу смотрел на нее, слушал ее дыхание, с каждым разом находя предмет своей страсти все более и более великолепным.
И наконец, не выдержав, припадал с поцелуями к ее пухлым полуоткрытым во сне губам. А она улыбалась, пробудившись, и негромким счастливым голосом говорила:
- Мой, ты - мой... Понимаешь, мой!.. Ты знаешь - я страшная собственница, я не могу ни с кем и ничем делиться... Что мое - то мое... И я никому тебя не уступлю! Ах, милый, как же я буду жить без тебя? Неужели придет день, когда ты покинешь меня?
И наслаждалась его бурными ласками и клятвами в вечной верности, самыми страшными клятвами, которые только приходили в его взбалмошную голову.
Конец наступил совершенно неожиданно. Судно его уходило в плавание, и Грюнфильд пришел проститься с Марией Сергеевной. Надев парадный мундир и щедро наодеколонившись, он проникновенно посмотрел в самую глубину бездонных серых глаз, утонуть в которых куда проще, чем во всех морях и океанах планеты, вместе взятых.
- Я хочу, Мария Сергеевна, чтобы вы стали моей женой, - переходя почему-то на "вы", выдохнул он и сам испугался собственных слов.
Она посмотрела на него несколько удивленно, опустилась в раздумье на стул. А потом вдруг улыбнулась:
- Но... но ведь я несколько даже... ведь я же лет на семь старше тебя, Генрих. Ты говоришь это вполне серьезно?
- Да, дорогая моя Мария Сергеевна! - воскликнул он. - Предупреждаю: я не могу жить без вас! Будьте моей женой, и я всю жизнь буду вашим вечным рабом...
- Но, - она снова улыбнулась. - Но, дорогой мой, разве ты не знаешь, что я замужем? Мой муж - уважаемый в городе человек, с известными связями и средствами, капитан второго ранга. Сейчас он находится в плавании, но скоро вернется. Я как раз хотела сегодня предупредить тебя, что нам придется на время прекратить наши милые встречи. Фамилия моего мужа...
И она назвала одну хорошо известную Грюнфильду фамилию отважного офицера, героя Цусимского сражения.
Генрих почувствовал, как, глухо булькнув раза два или три, у него в груди остановилось сердце.
- Вы - хороший юноша, Генрих, и, не скрою, очень нравитесь мне, - тоже перейдя на официально-торжественное "вы", ответила Мария Сергеевна, взяв его похолодевшую руку в свою. - Вот вы вернетесь из похода, к тому времени мужа вновь не будет дома, и все, если хотите, будет по-старому. Все мои ночи опять будут вашими, мой милый! А пока не хмурьтесь и поцелуйте меня.
С тех пор он выбросил из головы всякие мысли о возможности жениться, ибо твердо уверовал: женщины лгут даже в любви. Встречая после долго отсутствия мужа, они нередко задерживают его на пороге затяжными и страстными поцелуями только для того, чтобы дать тем самым время благополучно улизнуть с черного хода любовнику. Зачем же ему, Грюнфильду, подобная участь? Он моряк. А море и женщины - вещи, как видно, несовместимые.
Еще с час поворочавшись в неуютной и жесткой гостиничной постели, Грюнфильд неожиданно для самого себя встал и, закурив, вышел на улицу подышать воздухом. Стояла глухая ночь, было темно и душно. И под ослепительными звездами на земле только один единственный огонек нарушал нерастворимый мрак ночи, красный фонарь в самом шикарном здании городка, метрах в трехстах от "Кантона". Генрих Иванович докурил, жадно сделав несколько долгих затяжек, и, вздохнув полной грудью, решительно зашагал в сторону позвавшего огня...
Два капитана
Только через девятнадцать дней с борта "Кишинева" поступил сигнал о том, что вспышка болезни кончилась и там ожидают представителя "Ставрополя". Шмидт решил отправиться сам. Море волновалось, и путь на шестивесельной шлюпке занял без малого два часа.
