Наступила долгая, напряженная тишина. Все понимали: в случае окончательного упрочения на Дальнем Востоке меркуловщины рассчитывать им ровным счетом не на что. "Как проверить, как уточнить сообщение, полученное Лаврентьевым? - мучительно соображал Шмидт. - Неужели же все в нем - правда?! Нужно развеять у матросов малейшие сомнения по этому поводу... Но как?"
- У нас нет никаких оснований не доверять господину Лаврентьеву, - тихо сказал Грюнфильд, буквально прочитав мысли своего второго помощника. - Этот человек всегда относился и относится к нам с открытым сердцем! Отчасти ему мы обязаны самим фактом своего существования до сих пор. Одним словом, - он окинул взглядом всех сидящих снова, - хватит отмалчиваться. Прошу высказываться. Первый помощник!
Копкевич встал. На гладко выбритом, как всегда, лице его не было и тени колебания.
- Я не хотел бы напоминать своим коллегам о том, что капитан - бог на судне, и его приказы обсуждению не подлежат, - твердо сказал он. - Но, уж коли сей бог считает необходимым знать по данному поводу мое мнение, отвечу. Я согласен с каждым словом, которое произнес сейчас господин Грюнфильд. Думаю, что даже господа большевики согласятся с ними. Заявляю также, что ответственность вместе с капитаном должны разделить и его помощники. Первый из них - я.
Копкевич сел, и Генрих Иванович не удержался - подойдя к нему, крепко пожал руку.
- Достойный мой друг, но не надо лишних жертв! - взволнованно сказал он.
Теперь все взгляды устремились на Шмидта - его черед, черед второго помощника. Он встал - невысокий, собранный, несколько даже щеголеватый. И заговорил непривычно громко, резко отделяя одну фразу от другой.
- Я не боюсь ответственности, господа Грюнфильд и Копкевич, - выдохнул он. - Совсем не боюсь. Но все же возвращение во Владивосток считаю шагом куда более безрассудным, нежели побег из него. Нет сомнения, что всех нас после этого немедленно вздернут для устрашения других на главной площади. Но главное, доложу я вам, даже не в этом. Главное заключается в том, что белой гвардии все равно не устоять на Дальнем Востоке, не закрепиться. А касательно решения Ленина - это вздор чистейшей воды, господа! Не таков человек Ленин, чтобы останавливаться на полпути, не дойдя шага до цели. Я лично твердо убежден в этом. Ленин и его партия устоят под любыми ветрами истории. И напрасно радуется кое-кто, что "народный вождь" Антонов разбойничает на Тамбовщине. Говорю вам твердо, со всей ответственностью: сей "антонов огонь" будет скоро погашен. Победа большевиков неизбежна! А коли это так, то все прошедшие и даже предстоящие трудности кажутся мне не такими уж и страшными. Голод? Что ж, голодает вся Россия, и мы с вами как-нибудь не умрем. Провокации, попытка поджога? Будем бдительны! Эскадра его превосходительства адмирала Старка? Но ведь не станут же благовоспитанные англичане стрелять из орудий в безоружное невоенное судно!
Август Оттович на мгновение смолк, а затем так же резко закончил:
- Я за то, чтобы оставаться в Чифу и дальше. Судно должно быть передано после стольких страданий и мытарств российскому народу, а не выродкам российским. Таково мое мнение, господа!
- Ну, а это уж, батенька мой, откровенная глупость, дозвольте вам сообщить! - взорвался капитан. - Да-с, милостивый государь, глупость, да еще какая!
- Давайте решим вопрос голосованием, - совершенно спокойно сказал Копкевич. - Коли ныне капитанского приказа недостаточно, коли демократия уже не дает покоя неким лицам и на флоте, давайте голосовать. Нас шестеро, поэтому без мнения боцмана предлагаю обойтись. Итак?
Руки поднялись: оказалось две и три. Против мнения капитана голосовало большинство...
Вечером председатель судового комитета Корж собрал общее собрание. Неторопливо доложил обстановку, выслушал мнения. И когда приступили к голосованию, Грюнфильд с ужасом увидел нечто совершенно необъяснимое: его мнение во всей команде раздели только его первый помощник! Да и тот, скорее всего, поступил так, руководствуясь привычкой к дисциплине и строгими соображениями субординации... Люди не верят ему как капитану! Не верят все - от второго помощника до буфетчика! И разве имеет он моральное право командовать ими при таких обстоятельствах? Сентиментальная немецкая душа Грюнфильда рыдала и металась в груди. Жизнь казалась ему в этот момент если не оконченной вовсе, то, во всяком случае, утратившей всякий смысл. Ссутулив плечи, он молча, вышел из кубрика.
Около полуночи Генрих Иванович постучал в дверь каюты второго помощника:
- Позвольте войти, Август Оттович?
- Конечно, - встал из-за стола что-то писавший в толстой клеенчатой тетради Шмидт. - О чем, речь, господин капитан?
- А речь пойдет вот о чем, - сухо, подчеркнуто официально произнес Грюнфильд. - Мы с господином Копкевичем только что приняли решение съехать на берег. Совсем.
- Ну, право же...
- Я вынужден с горечью сложить с себя обязанности капитана "Ставрополя", а господин Копкевич - обязанности моего первого помощника. Не могут командовать судном лица, коим отказано обществом в доверии. Да-с, поскольку в результате принятого нами решения вы остаетесь в данный момент старшим на судне, соблаговолите отдать распоряжение об отправлении нас и нашего скромного багажа на берег. Это наше твердое решение.
- Признаюсь вам, Август Оттович, - сказал Грюнфильд, - что данное решение принято по моему решительному настоянию. Капитан колебался, но это колебание ничем не оправдано. Раз вы не хотите вернуться на родину, нас с вами более не по пути. Слушком уж попахивает ваше поведением откровенным большевизмом. А он для меня дурно пахнет. Понимаете, дурно пахнет!
Они стояли друг против друга, не первый день вместе ходившие по морям люди. Усталые, с мешками под потемневшими глазами, с проснувшейся вдруг ненавистью смотрели один на другого.
- Воля ваша, Генрих Иванович, - вздохнул, наконец, Шмидт. - Вы не дети, уговаривать вас не считаю долгом. Погодите минуту, я сейчас дам указания о спуске трапа. Не забудьте деньги и ценности, если таковые у вас имеются.
- Не извольте беспокоиться, господин... господин капитан! - отрезал с нескрываемой иронией в голосе Грюнфильд. - Назад к вам проситься не будем. Прошу вас не беспокоиться и проводами себя не утруждать!
Он вышел, сердито хлопнув дверью.
Наутро команде предстояло еще только узнать об этих событиях. Шмидт попросил Коржа вновь собрать команду в полном составе, только на сей раз наверху: вопрос о назначении нового капитана он предложил рассмотреть коллективно.
Его избрали единогласно, никаких других предложений не было.
На чужбине
Выйдя на набережную, Грюнфильд и Копкевич остановились, молча, и даже с каким-то нескрываемым интересом разглядывая друг друга.
- Поздравляю, Генрих Иванович! - ехидно нарушил тишину Копкевич. - Так сказать, жребий брошен, залив Печжили перейден!
Бывший капитан хмыкнул носом и, подхватив в обе руки объемистые чемоданы, сказал:
- Пойдемте-ка, друг мой, лучше в гостиницу. Да-с. Ночь на дворе, неровен час - уплывут от нас в руки людей половчее наши с вами драгоценности. Здесь ведь, как и в России, в воровском народце, как я слыхивал, нет недостатка.
Они без всякого труда сняли два небольших, расположенных рядом номера в "Кантоне". Потом без лишних разговоров распили большую бутылку настоящей французской "Мадеры", неизвестно какими путями попавшую в подвал к услужливому китайцу-хозяину. Так же молча улеглись спать в свои узкие и жесткие койки и, открыв глаза, принялись сосредоточенно разглядывать потолки. Каждый, конечно, при этом думал о своем...
Копкевичу вспомнилась оставшаяся во Владивостоке семья, сын-малец Димка. Как-то они там? Как ни верти, что ни говори, а война все-таки окончилась...
Генрих Иванович ворочался с боку на бок и тоже никак не мог избавиться от переживаний. Сначала он думал об оставленном судне, о подлости команды и, в особенности своего второго помощника. Неужели же Шмидту так хотелось стать капитаном, что он во имя этого желания готов обречь на верную гибель десятки совершенно невинных людей?
