И быстрыми шагами удалился в каюту. Шмидт, сощурив глаза, посмотрел ему вслед: от капитана несло спиртным, и он, казалось, даже не слишком твердо держался на ногах. Никогда прежде не видел Шмидт Грюнфильда в подобном состоянии. "Боже правый, как сдал капитан!" - горестно подумал он.
Пора сомнений
Время шло, и стало заметнее, что китайские власти делают все возможное, дабы лишить экипаж "Ставрополя" малейших контактов с берегом.
Как-то, когда под борт русского парохода пытались подойти джонки с местными торговцами, посреди залива объявился юркий полицейский катер, и с него раздался строгий окрик.
Но иногда китайцам все-таки удавалось подогнать ту или иную утлую посудинку к трапу, и тогда моряки за остатки денег покупали какие-нибудь продукты.
А однажды вечером Бинь вдруг пригнал целую "эскадру" плотов с птицей и зеленью. Вышедший на палубу Шмидт стал было отказываться, ссылаясь на то, что платить ему за все это добро уже нечем. Но Бинь, проявивший за последние месяцы удивительные лингвистические способности, только улыбался:
- Моя знает, у вас нету юань. Моя взял гусь все фанза. Китайса сама давай и говоли: "Лусскиобизай нет правда, нет холосо"...
Взволнованный Шмидт быстро вытер платком повлажневшие глаза, даже хмурый Копкевич улыбнулся Биню и потрепал его по плечу.
- Как мало надо людям, чтобы жить в мире, - сказал он, ни к кому не обращаясь. - Можно же относиться друг к другу с любовью, с уважением хотя бы. Так нет же - воюют, грызутся, словно волки, словно вепри кровожадные. Вам не кажется, Август Оттович? Даже в нашей бедной стране: большевики и кадеты, всякие эсеры и монархисты... Не слишком ли много для одной многострадальной России?
Шмидт молча наклонил голову и тут же вспомнил, как спасали их от голодной смерти чукчи, сами голодные.
- Да, - ответил он, - кажется, конечно. Вот только не живут в мире, люди-то. А в нашей стране совершается сейчас великий поворот к братству, к жизни, к свету и счастью. Жаль только, что понимают это не все.
- Вы что же, - Копкевич снова нахмурился, - считаете, что Совдепия добьется победы и на Дальнем Востоке?
- А вы считаете иначе? - искренне удивился Шмидт. - Тогда позвольте вас спросить: на кой же ляд мы с вами здесь торчим?
- Надежда юношей питает, - буркнул Копкевич. - Она, знаете ли, изменчива всегда. А мы ведь уже далеко не юноши. А ну как ничего у нас с этим делом не выйдет? Вот и скажут тогда: "А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!". А мне не хочется быть Ляпкиным-Тяпкиным и подставлять свою голову под плаху за идеалы, которых я не разделяю. Скажу вам больше, - первый помощник перешел на шепот. - Сегодня я слышал, что дела барона Унгерна в Монголии идут более чем славно. Он принял их веру, и весь Восток его поддерживает. В нем я нисколько не сомневаюсь. Он пообещал им создать великое желтое государство. Помяните мое слово: еще один Чингисхан появился...
- Ничего у него не выйдет, у вашего Чингисхана, - твердо и зло вдруг ответил Шмидт. - А коли боитесь... Вон он - берег! Лаврентьев обрадуется. Волков бояться - в лес не ходить!
Тут только обратили они внимание на все еще стоящего на палубе Биня. Он не мог разобрать быстрой русской речи и, тем более, понять причину спора русских начальников.
- Что есть? - спросил он с убогим видом, ежась от ночного холода в своем рваном одеянии. - Гусь плохой? Бинь сказал не так?
Копкевич махнул рукой:
- Все так, приятель. Все так. Пойдем-ка ко мне, я тебе старый китель свой презентую, смотреть же на тебя холодно.
Счастью Биня, казалось, не было предела: китель Копкевича оказался ему несколько великоват, но зато как смотрелся он на китайце, белый с золотыми нашивками на рукавах!
- Бинь есть богатый, - заторопился он. - Бинь может взять жена!
- А что, - насторожился Август Оттович. - У тебя разве жены нет?
- Бинь нет ничего, - сказал китаец с улыбкой. - Нет юань, нет ничего.
Бинь довольным видом ощупывал китель, доходивший ему почти что до колен, и лицо его, маленькое и сморщенное, светилось подлинным счастьем.
"Да, и в самом деле, как мало нужно человеку для счастья!" - с горечью подумал Шмидт, спускаясь к себе в каюту. Там его уже поджидали несколько матросов - пришли учиться грамоте. И он, остановившись перед ними, вдруг сказал:
- А вы, товарищи, не сомневайтесь. Пройдет смутное время - и какое бытие вокруг наступит! Пусть другие сомневаются! А вы - не надо. Только... только занятий сегодня не будет. Не сердитесь.
И он ушел, торопливо хлопнув дверью: почему-то до боли хотелось побыть одному. А матросы, удивленные странным, с их точки зрения, поведением второго помощника, остались в некотором оцепении.
Кто-то даже щелкнул слегка пальцами по горлу:
- А не того... не выпивши ли Восьмой?
"Восьмым месяцем" моряки иногда называли Шмидта за его удивительное имя - Август.
- Ну, глупости, возразили говорившему. - В рот не берет...
Между тем вести с Дальнего Востока поступали и правда неутешительные: похоже было, что Унгерн действительно набирает силу, толкуя о походе на Иркутск и Читу и даже отпуская кое-где туманные намеки насчет самой Москвы.
И как-то вечером уже капитан пригласил к себе второго помощника. Попросил сесть, налил вина из "представительских" запасов - для встречи всякого рода гостей.
- Вот что, Август Оттович, - несколько смущенно сказал он. - не находите ли вы, что наше пребывание в Чифу... ну, как вам это сказать? Несколько затягивается, что ли? Вы были инициатором ухода из Владивостока, матросики вас уважают, любят. Не находите ли вы возможным... м-м-м... несколько воспользоваться этим уважением и этой любовью? Ведь они вас даже в свой судовой комитет выбрали...
- Я вас не понимаю, Генрих Иванович, - признался Шмидт. - Совсем не понимаю.
- Ах, батенька мой! Какой же вы, право. Не пришел ли момент, когда надо поговорить с командой о возвращении? Вас послушают, вы у них в чести, доверием пользуетесь. Пошли, в самом деле, к родным пенатам. А повинную голову, как известно, меч не сечет...
- Нет уж, Генрих Иванович, - Шмидт поднялся со стула. - Для меня пенаты, о которых вы изволите говорить, вовсе не родные. Так что я к ним не пойду и вам не советую. Для вашего, подчеркиваю, блага и для блага вверенных вам людей.
Капитан встал, левая щека у него подергивалась:
- как хотите, милостивый государь. Но позвольте заметить, что вы еще слишком молоды, чтобы давать подобного рода советы!
Шмидт повернулся к выходу, бросив через плечо негромкое:
- Извините.
Но на следующий день он исподволь начал прощупывать настроение моряков, и результатом остался доволен: все на своем стояли крепко, о возвращении во Владивосток никто и слышать не хотел.
И Шмидт, мгновенно повеселев, успокоился. Сомнений в правоте принятого решения не было.
Даже сообщенная Грюнфильдом весть о том, что ему вне очереди придется сегодня стоять "собачью вахту" - начиная с четырех утра, - не сбила его радушного настроения. Обычно вахта эта не пользуется у моряков популярностью: прежний вахтенный почти засыпает, новый еще спит. И не случайно мировая статистика по сию пору свидетельствует: большинство несчастных случаев в море происходит именно в часы "собачьих вахт", в предрассветное время. К тому же весь следующий день человек чувствует себя разбитым и усталым. Но что представляет собой какая-то вахта, пусть даже самая трудная, по сравнению с тем, что Шмидт узнал сегодня! И потому он взбежал на мостик с улыбкой. Рулевой, про себя отметив эту улыбку, подумал: "Чудак. Ей-богу, чудак!"
...В те дни произошло и еще одно событие, которое во многом определило судьбу парохода и его команды.
Началось все с болезни Грюнфильда. Сославшись на сильную головную боль, капитан не вышел даже на авральную уборку, поручив исполнение своих обязанностей Копкевичу. Тот хмуро кивнул головой и, надвинув фуражку на самые глаза, направился к кубрику. Трудно сказать, почему именно он решил начать в тот день свою деятельность с такого прозаического и нелюбимого на флоте дела, как досмотр матросских сундучков. Обычно процедуру эту старались делать в присутствии самих матросов, предварительно оповещая их о ней. На сей раз все получилось совершенно иначе. Уже через несколько минут Копкевич вновь появился на верхней палубе, причем фуражка его едва-едва удерживалась на затылке. Он прошагал к капитанской каюте и решительно постучал. Грюнфильд открыл дверь: он и в самом деле выглядел крайне плохо.
